Крылатые и бескрылые

Федор Иванович― проговорил Власов, отстраняя его руку. ― Вы уверены, а я ― нет! Не стало во что быть уверенным, извините.

Они разошлись молча. Каждый зашагал своей дорогой, даже не пожав друг другу руки.Поздно вечером к Макарову в кабинет вошел летчик–испытатель Бобров ― небольшого роста, в пилотском комбинезоне и меховых унтах с приспущенными голенищами. Еще у двери остановился на полушаге. Его слегка прищуренные глаза весело глядели на конструктора. Макаров посмотрел на него.

— Федя! — глуховато произнес летчик, — А я ждал тебя в столовой. Ты почему без обеда? Может быть, женился в дороге и молодая женушка снабдила пирогами? Ну, что нового, рассказывай?

— Только не сразу, — рассмеялся Федор. — Как ты поживаешь, Петр Алексеевич?

— «Фигаро здесь, Фигаро — там». Пробую серийные… Сегодня в небесах уже побывал.

Пожимая руку Федора, Бобров душевно смеялся, росинки влаги дрожали на его длинных ресницах.

— Что произошло у вас тут? Видел Василия Васильевича, спросил о тебе, так он только отмахнулся.

— Отмахнулся? — переспросил Макаров, усаживая летчика на стул.

— Что же, однако, произошло? У вас, помню, и раньше было… Но наперед уверен — ты прав!

— Не знаю, — уклончиво ответил Макаров.

— Федя, — грозя пальцем, предупредил летчик. — Ты мне выкладывай по совести. Что вы, ей–богу, старые друзья и вдруг…

— Вероятно, у меня плохой характер, — засмеялся Федор. — А у Власова не лучше.

— Состоялось, значит? Поссорились?

— Нет, это не ссора…

— Так в чем же дело?

— Ты, Петя, не поймешь. Оставим ка разговор на эту тему до поры до времени.

— Ни в коем случае! — запротестовал Бобров. — Объясни, каким образом между друзьями пропасть образовалась.

— Это действительно напоминает пропасть, — задумчиво произнес Макаров. — Но она, видимо, существовала и прежде, да мы не замечали. Я полагал, что нас соединяют золотые нити дружбы, а оказалось, так себе… гнилая веревочка.

— Н–да… Понимаю, — протянул Бобров. — Нет на сердце груза тяжелее, чем тот, когда вдруг разочаруешься в товарище.

Федора крайне интересовало, как расценит его столкновение с Власовым бесстрашный летчик–испытатель, которого он считал искренним и чудесным другом. Он уже хотел было рассказать ему обо всем, но Бобров неожиданно заговорил о другом.

— Знаешь, Федя, у меня затруднение… Я за помощью к тебе — не откажи.

— Что такое?

— Понимаешь, в вашем доме девушка одна проживает…

— Люда?..

— Она. Ты знаешь наши отношения…

— Ну?

— Вышла неувязка… Сегодня утром вдруг телефонный звонок. Беру трубку. «Вы будете такой‑то?» — спрашивает какой‑то мужчина. И с ходу стал выговаривать. Такая пошла разноска!.. Я готов был провалиться сквозь землю. «Честь имею представиться Давыдович». Вы, говорит, прекратите разными писульками бомбардировать нашу дочь…

— Так что же он хотел?

— Кто его знает. Не понял, чего он хочет. Вот ситуация! Надо мне идти с визитом в его дом. Но в одиночку я, пожалуй, не справлюсь. Боюсь, за двери выставят. Ты для них почтенный сосед, будь другом — нам бы вместе…

— Сватал бы и не тянул канитель, — внушительным тоном посоветовал Федор. — Люда — серьезная девушка. Какого тебе еще рожна? Я ее с детства знаю, в одном доме живем дверь против двери. Папаша, правда, неважный человечек… Но мать у нее славная женщина.

— Советуешь жениться?

— Безусловно! Бобров вздохнул.

— Эх, жаль, что Люда не так, как я… Не очень пылает ко мне.

— Запылает! Потом водой не погасишь.

— Но ты сегодня поможешь мне? В виде хотя бы прикрытия.

— Могу хоть сватом, — Федор толкнул Боброва в плечо и неожиданно расхохотался. — Ну и пара же выйдет из вас! Прикрутит она тебе гайки. У Люды мамин характер, учти. А Полина Варфоломеевна — женщина с характером.

— Ведьма, что ли?

— Что ты! — возразил Макаров. — Просто порядок, толк в жизни понимает. С такой тещей плесенью не покроешься — не даст! Она дружна с моей матерью. Одним словом, и сваха тебе обеспечена…

Глава пятая

В переполненный зал заседания народного суда, где в это время выступал адвокат Давыдович, вошла немолодая женщина. Усевшись неподалеку от дверей, она положила руки на колени и начала присматриваться к публике. Очевидно, подсудимые и состав суда ее не интересовали. Из‑под прядей седоватых волос, прикрывших узкий наморщенный лоб, ее пристальный взор время от времени устремлялся к трибуне защиты. И хотя едва ли она связывала разрозненные витиеватые фразы адвоката, но делала вид, что увлечена его речью. Правда, так было только вначале. Затем на ее бледноватом лице как‑то сама по себе появилась тень томительного выжидания, какое возникает у людей, начинающих испытывать чувство неловкости за убитое даром время.