Крылатый Колченог

– Знаешь, Мила, – медленно сказала, наконец, мама. – Там пельмени остались, надо отварить. Пошли?

– Я не буду есть. На балу будет фуршет и думаю не слабый. Хочу погурманичать.

– Стырь что-нибудь для мамы вкусненькое, – оживилась женщина.

– Ты смеешься что ли? – сурово начала Милана, но увидев, что мама расстроилась, обняла ее. – Ладно, попозорюсь ради мамочки. Если шманать не будут на выходе, то принесу. А сейчас иди, ставь пельмени, ешь. Тебе еще накрасить меня надо, а времени мало осталось.

– Пошли со мной.

– Нет, ма. Мне надо посекретничать немного.

– Посекретничать? У тебя же прошли месячные.

– Ма, не будь занудой. Иди.

– Ну-ну, – засмеялась мама и ушла.

Милана минуту сидела неподвижно, прислушиваясь к звукам. На кухне загремели тарелки. Милана встала, приоткрыла дверь и еще раз прислушалась. Потом она закрылась, быстро залезла в шкаф и достала из тайника небольшой пакет. Из пакета она вытащила пистолет и обойму. Она вставила обойму в рукоятку, потрогала предохранитель, положила пистолет на стол, достала из пакета приготовленные скотч и ножницы, положила на бок подарок-балерину, отстегнула тайное дно, засунула пистолет внутрь и примотала его скотчем к железной оси, после чего поставила дно на место до щелчка. Мама по-прежнему стучала тарелками. Милана поставила статуэтку на место, как стояла.

– Ладно, Варварочка. За все у меня ответишь, подруга, – зло прошептала Милана. – Устрою тебе, тварь, happy birthsday.

2.12

– Ну, рассказывайте, какие у вас трофеи? – спросил Евгений. Его опять облепили близняшки.

– Дедушку мы превратили в газету, – зашептала Марина.

– Газета с газетой. Кто кого перечитает? – усмехнулся Евгений.

– А дядю Валеру в Наталью Дмитриевну, – захихикала Карина.

– Девочки, так нельзя. Нельзя дядю Валеру превращать в Наталью Дмитриевну. Это нарушает законы термодинамики. Лучше бы превратили его в пылесос или котлету.

– В котлету-пылесос, – засмеялась Марина.

– В котлету-пылесос из Натальи Дмитриевны, – засмеялась Карина.

– Вы неправильные феи. Правильные феи первым делом находят принцессу и превращают ее в жабу.

– Точно. А, Варварка, – загорелись глаза у Марины.

– Пошли, только тихо, – загорелись глаза у Карины.

– Сейчас она у нас заквакает.

Близняшки убежали. Дядя Евгень с улыбкой посмотрел им вслед и вернулся к своему стэйку.

– Женя, как там у нас Женева поживает? – спросил Евгения, сидящий рядом председатель областной Думы.

– Лозанна, Григорий Семенович, – поправил Евгений. – Сложный вопрос. Как-то поживает. Дома стоят. Люди ходят. Трамвайчики тоже.

– Не скучновато в Европе после российских реалий?

– Не знаю. Я же там работаю. Даже не успеваю заметить разницу между здешней скукой и тамошней.

– Много там сейчас нашего брата, русских то есть? – продолжал интересоваться председатель.

Евгений пожал плечами.

– Знаете, Григорий Семенович, хотите вместо ответа небольшую историю. Просто потому что она смешная. Есть такой фотограф Марк Бурштейн с Магадана родом. Так вот он где-то год назад на спор затеял проект «Лица мира». Методом тыка был выбран поселок в Курской области, население 5 тысяч, название уже не помню, то есть совершенно первое попавшиеся место. Марк собрал свое оборудование и отправится туда. Прожил он там месяц. Нафотографировал материала и сделал выставку. До сих пор в Штутгарте выставляется. Называется, как уже сказал, «Лица мира». Вот представьте себе около 50 огромных фото в рамках. Одни портреты. Вот настоящий итальянец с носом и кудрями. Вот вылитый дядюшка Сэм, прямо, как с плаката. Вот француженка – простая и стильная. Вот рыжий англичанин. Вот ариец, вот еврей, вот серб. И все эти портреты он сделал в заброшенном русском поселке. Он просто ходил по улице, искал нужные лица, приглашал в студию, одевал, фотографировал и нашел там всю Европу и Азии чуток. А в этом поселке мультикультурность с глобализацей ограничена вывеской «Hair» над парикмахерской и семьей понаехавших таджиков. Это к вопросу, сколько в Лозанне русских. Понятия не имею.

– Евгений, француз наш дорогой. С тебя тост, – крикнул с другой стороны стола губернатор. Аркадий отошел в уборную, и поэтому празднование продолжалось стихийно.

– Ну вот, видите, уже француз, – в полголоса сказал Евгений и, взяв, наполненный шампанским бокал, встал.

– Варвара, – сказал он, посмотрев на именинницу, – то есть Варварище. До меня уже сказали про твою красоту и после меня скажут, так почему бы и мне не сказать? Я специально сочинил стихи, то есть ответственно готовился к этому важному моменту, но сейчас как-то словечки-рифмочки поувяли, глядя на тебя. – Варвара засмеялась. – Только серьезные опасения, что моя импровизационная проза окажется еще хуже, вынуждает меня безжалостно окунуть всех присутствующих в дивный мир графомании. – Евгений кашлянул, поболтал пузырьки в бокале и нараспев произнес, – Ты в моей памяти / Цветешь как божественный сад. /Но когда я снова встречаю тебя, /То делаю 2 шага назад. / Память стирается начисто, / как бумажный листок от пожара. / И расцветает в ней заново / Единственная… Вар-ва-ра!/ Ура! Ура! Два разА! Выпьем за твои глаза!