– Сказано – не дождетесь, – едва слышно повторил я, чувствуя, как внутри меня натягивается и наполняется богатым звоном прочная, как сталь, струна. Она всегда выручала меня, когда хотелось заплакать. Невидимая струна выпрямлялась – и я выпрямлялся вместе с ней. – Между прочим, отец говорил, что вы и превращать-то не умеете. Или, может, умели, да разучились уже.
– Ради такого дела и тайные книги перечитать не грех, – осклабился Колдун. – Повторить, так сказать, пройденное… Но стоит ли тратить на тебя дорогой эликсир или, пуще того, бесценное время? Нет, бродячий мертвец этого не достоин. Ты сам должен покинуть город до рассвета. Иначе твой дом будет сожжен, а ты сброшен с белой скалы. И отец твой заодно.
– Не имеете права. Я не преступник, не убийца. Да и вообще… ни с кем так нельзя, если народный сбор не решит. Это Учитель говорит!
– Ох уж этот Учитель! – горестно покачал кроваво-красным беретом Колдун. – Вечно он вбивает в юные головы всякую чепуху. Какие преступники, какие убийцы? Ты правда думаешь, что горожане не захотят избавиться от того, кто несет им смерть и страдания? С виду они добренькие, но все хотят жить без проблем, а ты – ключ от их страха. Каждый боится, что на порог его дома ступит мертвец, а с ним и горелая чума. Так что втайне все проголосуют против тебя, ты уж поверь. Жалеть не станут – зачем беспокоиться о том, кто и без того уже покойник? Вот за отца твоего кое-кто, может, и вступится ради былых заслуг – тот же Учитель, наверное. Но прочие не поддержат – нет, не поддержат! Каждый дрожит за свою шкуру. Да это и правильно. Это мудро.
– Не каждый! – упрямо возразил я, вспомнив Пряника, но Колдун не слушал:
– Я – первый советник градоначальника! Я обязан думать о благополучии горожан. Поэтому срок тебе – до рассвета!
– Я не собираюсь бросаться со скалы! У меня с головой все в порядке!
– Тогда иди в леса, в болота! Туда, откуда не возвращаются. Там тебе место! – Колдун надвинул на лоб берет и, прижав к вискам кривые костлявые пальцы, поспешил прочь – и балахон его развевался на ветру, как крылья громадной птицы.
Не помню, как я добрался до дома: бежал сломя голову или, наоборот, брел, пошатываясь, точно старик. Но, когда рывком отворил дверь и вдохнул любимый аромат мяты, душицы и зверобоя (отец всегда развешивал по стенам пучки целебных трав), со мной что-то произошло. Невидимая струна, что не давала раскиснуть, когда я говорил с Колдуном, на мгновение натянулась еще сильнее – и, горестно всхлипнув, безжизненно обвисла. Черный камень, обрушившийся на сердце, рос, рос, точно живой, он уже превратился в неподъемный булыжник и неодолимо прижимал меня к полу. У мерзкого камня появилась еще одна грань – острое, как лезвие, чувство вины. Колдуну (умный он, что уж говорить!) удалось-таки убедить меня, что это я десять лет назад притянул в город смоляных шакалов – разносчиков горелой чумы. Это я погубил маму и еще две сотни жителей. И как с этим жить?
Тяжело опустившись на порог, я обхватил руками колени, спрятал в них мокрое лицо.
Нет, я не хотел плакать – это было недостойно сына воина, но мне не удавалось справиться с накипающими слезами. Горестные мысли, дикая тоска по Крылатому Льву, обжигающее чувство несправедливости («Почему я? Почему именно со мной?!») – все сплелось в большую серую паутину. Еще вчера я был обычным парнем – без заметных талантов, без особых проблем. А сегодня стал злейшим врагом людей, которые были дружелюбны и приветливы. Мир отвернулся от меня. Может быть, я заслужил это?
– Пришел? Вот и хорошо, – из кухни донесся глуховатый голос отца, и я услышал в нем облегчение. – Нечего впустую болтаться, хлопот хватает. Я собирался было дрова пилить, да ладно, они подождут. Набери-ка воды да согрей ее – полы мыть будем. Дома, сын, всегда должно быть чисто. В доме порядок – и в сердце тоже.
Мне показалось, что отец, переживая за меня, сошел с ума. Он решил затеять уборку?! Вот сейчас, в этот самый день, когда нас хотят растерзать в клочки, а дом превратить в пепелище, мы не спеша достанем из погреба медное ведерко, вспеним коричневое мыло и засучим рукава?! Может, еще и песенку будем насвистывать? Или отец думает, что помирать надо в чистоте, а то что люди подумают?
Я, кстати, так и крикнул ему, вытерев глаза ладонью.
– Помирать? – в голосе отца мелькнуло удивление, и он шагнул в сени. – А чего так? Я пока не спешу. А ты чего на полу сидишь-то? Тут дует изо всех щелей, а ты сидишь.
– Сижу или стою – какая разница?! – выпалил я. – И Колдун, и Грюзон со своей шайкой – все хотят нас убить, понимаешь? И если убьют… Ну и ладно! Облака у меня все равно уже нет, так что чего жить, если…