Идут дни, мы работаем, сосуществуем, как можем. Иной раз, выть хочется от того, что не получается ничего, и что не нужна я ему совсем. Даже, кажется, что выносит с трудом. А иногда, вроде бы не так уж и ненавидит, просто, злиться за то, что бросила, когда был здоровым и полноценным, предпочла друга, скорее всего, уже бывшего, а теперь строю из себя мать Терезу…
Особенно мой эльф не любит принимать ванну, хотя для этого всё здесь приспособлено замечательно. Санитары помогают переместить пациента в ванную, а там уж, мы сами. Высокая задняя стенка купели в меру отлога, чтобы правильно распределить нагрузку на позвоночник, никелированные поручни по обе стороны от изголовья, позволяют закрепить широкую петлю, которая перехватывает тело подмышками, не давая съехать вниз. Но Серж всякий раз, оказываясь здесь, закрывает глаза, и я понимаю, что не от великого удовольствия. Не может смириться, видеть себя таким: тряпичной куклой, с безвольно повисшими плетями рук и ног. Мне самой невыносимо, я прячу боль за суетливой болтовнёй, но его не обманешь, я никогда не могла ему соврать. Поэтому он просто мысленно отгораживается, закрывая глаза. Яростно надраиваю мочалкой его тело, разгоняя застоявшуюся кровь, вижу внизу живота широкие крылья и оптимистичный призыв полетать, понимая, что ангел устал и не оживёт, возможно, уже никогда. Всё во мне разрывается от безумной душевной боли, которую ощущаю физически. Хорошо, что он не смотрит, иначе слёзы в глазах мне бы не скрыть. Потом мою его роскошную белую гриву, нежно перебирая мокрые пряди, стараясь доставить максимум удовольствия, но лишь замечаю, как добела стиснуты челюсти моего эльфа, и красивые губы сжаты в тонкую полоску. Бреемся, приподнимаю подбородок, чтобы пройтись станком снизу, он распахивает свои, теперь уже практически всегда, серые глаза и вглядывается в меня молчаливым долгим взглядом, будто ищет что-то, но видимо не находит… Что ты ищешь, мой ангел, скажи мне, наконец, какой знак? Я же так с ума сойду! После контрастного душа, сливаю воду и обтираю его согретым полотенцем досуха. Потом, закутав в широкую махровую простыню, снова зову крепких парней — санитаров, чтобы помогли нам обратно перебраться на кровать. Никогда не позволяю увидеть им его тело, он и так сейчас слишком беззащитен, а я не дам его в обиду никому, даже если этой обидой будет всего лишь, чей-то любопытный взгляд…
Сегодня, когда занимаемся утренним туалетом, после чистки зубов, замечаю крошечное белое пятнышко зубной пасты на нижней губе, не удерживаюсь, провожу пальцем, чтобы стереть, и прямо ощущаю, как он тянется к нему, ещё чуть-чуть, и захватит своими мягкими чувственными губами, как делал это раньше. В неконтролируемом порыве, нагибаюсь, прижимаюсь губами к его, в жажде получить то, чего мне так давно не хватает, что мне сниться почти еженощно. Но он тут же замирает, словно неживой, лишая меня даже той малости, на которую способен. А, ведь, эльфу не надо прилагать никаких особенных усилий, чтобы унести меня за облака, помнится, даже со скованными руками в абсолютно безвольном положении, он легко брал надо мной власть. В чём разница тогда и сейчас? Ответ прост: тогда он меня любил, а теперь… нет! Заслужила!..
В просторной палате есть удобный гостевой диван, невольно вспоминаю, как жаждала наличие подобного дивана в домике на турбазе, опасаясь провести в одной постели ночь с моим любимым незнакомцем, но там он мне так и не понадобился. Зато, здесь сплю на нём. Хотела рядом, кровать широкая не потревожила бы, но эльф категоричен,
— Нет! — и всё! Объяснять, не намерен. Мне и не надо. Кто мы теперь, чтобы спать вместе, хотя бы просто так.
Серж спит очень беспокойно, часто бредит, приходится подбегать и будить. Во сне, он нормальный, здоровый человек, всё время рвётся, куда-то, кого-то спасает, куда-то летит… Но точно, не ко мне…
Практически через месяц от начала нашей бесславной и безрезультатной реабилитационной эпопеи, до нас добрался Петровский. Пришёл проведать лучшего друга. Как же не вовремя. Опять захандрил мой ангел, с утра и от сырников отказался, и от кофе,
— Серж, тебе нужен творог для восстановления тканей, не капризничай, — уговариваю, как маленького, пытаясь всунуть в него сырник, — съешь, хотя бы один.
— А, смысл? — ставит вопрос ребром, — уже месяц! Пора правде взглянуть в глаза! Я не поднимусь! Так, чего зазря небо коптить?
— Ты просто устал, эльф! — отставляю тарелку, принимаюсь разминать руки, или крылья, не знаю, как и назвать, раненого ангела. Давно понимаю и без намёков доктора, что подбила его я, не мамаша — кровопийца, не друг — предатель, а именно я — женщина, которая должна была подарить крылья, а не отнять! Так, что вывернись наизнанку, Ксюша, а крылья ему верни! Это твой долг! Такая твоя судьба!