Крылья

Я рассказала, что случилось после того, как я присела отдохнуть на крыльце рацаха. Меня, правда, смущало, что пришлось рассказать и о зарубленных мною слугах — я не сказала, что убила, сказала, что ранила их, — но ведь они нападали на меня с оружием! Должно же даже у крылатых быть элементарное право на самозащиту?

Судья тщательно записал мои показания, особенно дотошно расспрашивая о деталях интерьера дома и даже об анатомических подробностях голого рацаха. Я поняла, что все эти детали нужны для доказательства правдивости моих слов.

— Крылатым запрещено брать в руки оружие, — резюмировал судья, — но, учитывая, что подсудимой уже вынесен приговор за более тяжкое преступление, я оставляю его без изменений.

— А Зак-Цо-Даб? — спросила я.

— Если слова подсудимой подтвердятся, он понесет суровое наказание. Попыткой совокупления с крылатой он оскорбил достоинство своей касты.

И все?! Его преступление только в этом?! У меня, впрочем, хватило ума не выражать свое возмущение вслух.

Кстати, я так и не знаю, что это за титул или должность — «рацах». Нуда какая разница!

— Увести, — повторил судья.

— Когда мне вернут одежду? — спросила я стражников, когда меня вели обратно по лестнице.

— Зачем? — буркнул гантрус.

— Холодно же!

— Потерпишь, недолго осталось.

— Что, только после купания?

Он остановился и впервые поглядел на меня с жалостью. До него дошло, что я и впрямь не понимаю.

— Тебя утопят завтра на рассвете, — разъяснил он.

Если бы я лучше знала язык, я могла бы и сама догадаться. Ну да, все сходится. В Ранайе крылатых когда-то жгли на кострах, потому что у народов западного Инйалгдара символом очищения считается огонь. А у гантрусов — вода…

Я шла, механически переставляя ноги, и очнулась уже на пороге камеры. Это был не прежний каменный стакан, а камера с дверью. Смертников следует держать там, откуда их легко достать…

Окон в помещении не было, но в свете факелов я увидела, что камера перегорожена решеткой, отделявшей заключенного от обитой железом двери — очевидно, чтобы тот не мог притаиться у двери и наброситься на конвоиров. Все продумано… Даже устройство решетки. Ее прутья были не параллельными и не «в клеточку», а радиальными, как спицы колеса. Только на самом деле вовсе не с колесом она ассоциировалась, а с паутиной. Думаю, это лишнее психическое давление на жертву было не случайным.

Решетку подняли, меня втолкнули внутрь. Лязгнули замки — сначала на решетке, потом на глухо бухнувшей двери. Я осталась в абсолютной темноте.

Кандалы с меня так и не сняли, поэтому я решила, по крайней мере, переместить скованные руки вперед. Я села на пол и протащила через кольцо, образованное руками и цепью, сначала зад, потом по очереди обе ноги. Затем прошлась по камере, ощупывая босыми подошвами пол; он, как и в «стакане», был по большей части покрыт соломой и тряпками. Я сгребла все это в один угол и зарылась внутрь, подтянув колени к груди. Так было теплее, а на запах я вскоре перестала обращать внимание.

Ни еды, ни воды в камере не было, и приносить их, похоже, не собирались. Зачем тратиться? Впрочем, есть мне не хотелось, хотя во рту пересохло. Но больше всего я хотела спать. Я ведь провела на ногах всю прошлую ночь, да и вообще это обычная реакция моего организма на потрясения. Так что я заснула сразу же, как только более-менее согрелась, что избавило меня от ужасных часов ожидания смерти. Не помню, что мне снилось, но, кажется, не кошмары.

Когда меня разбудили, я в первый миг не могла понять, кто эти грубые аньйо с факелами. А потом все вспомнила, и в живот вонзились ледяные иглы страха. «Нет-нет-нет, — стучало в виски. — Нет-нет-нет…» Все же внешне мне удалось сохранить достоинство. Я не кричала, не плакала, не цеплялась ногтями за камни стен. Стражники ничего не сказали по поводу рук, скованных спереди, всего лишь молча разомкнули один из браслетов и снова сковали их сзади. Перед этим, правда, мне все же дали кое-какую одежду. Что-то вроде длинной и узкой юбки из грубой мешковины. Думаю, это было сделано отнюдь не из гуманизма, а чтобы, наоборот, подчеркнуть мой статус приговоренной грешницы; эта матерчатая труба была до того тесной, что идти в ней можно было лишь короткими шажками. Но куда хуже был тяжелый, обвязанный лохматыми веревками камень, который повесили мне на шею. В нем было, наверное, фунтов сорок; веревки сразу же больно врезались в шею и плечи. На камне было что-то написано — может быть, описание моего «преступления», — но я не успела прочитать.

В таком виде меня вывели из тюрьмы и повели по улице. Казнь должна была состояться на реке за городскими стенами. Разумеется, ниже по течению, а не там, где город берет воду для питья.