Крылья

Только сейчас я замечаю, что на ее дверь прилеплен плакат с каким-то татуированным чмырем. Даже этот типок, который прославился лишь тем, что умеет бездарно орать в микрофон, привлекает ее больше, чем я…

Я сую в рот еще одну сигарету и чиркаю зажигалкой. Смотрю на плакат. Смотрю и ничего не вижу от расползающейся перед глазами пульсирующей красной пелены. В две секунды срываю плакат с двери, тонкий язык огня перебирается из пасти зажигалки на обрывок глянцевой бумаги. Скручивающиеся, обугливающиеся куски опадают на пол. Я могу сделать то же самое с дверью. Я могу открыть эту дверь на раз-два и зажать Лике рот раньше, чем она начнет верещать. Конечно, я слегка пьян и упорот, но неужели она думает, что этот штрих с ее плаката ведет радикально другой образ жизни, не напивается и не нюхает снег?

Да, она будет сопротивляться, но вряд ли расскажет кому-нибудь о случившемся. Вряд ли у нее хватит духу сдать ментам сыночка своей любимой мачехи, своего почти-что-брата, так что у меня будет время успокоить ее и убедить, что ничего страшного не произошло. Может быть, ей даже понравится, и она захочет и дальше…

Роняю на пол последний догоревший кусок бумаги. Сжимаю руку в кулак. Всего пять сантиметров чертовой двери и – я смогу вжать ее в матрас, запустить руку под футболку, смотреть, как она извивается подо мной, пытается спихнуть меня, царапается и просит остановиться. Видеть, как на ее щеках расцветают два горящих пятна, как ее губы становятся все более припухлыми и красными от поцелуев. Смотреть, как растекается по подушке шелк ее волос, расстегнуть ремень на ее джинсах, держать ее тонкие запястья крепко-крепко, пока они совсем не ослабнут от борьбы и возбуждения.

Упираюсь ладонью в дверь, чтобы не потерять равновесие. Тяжело дышать, воздух такой плотный, что, кажется, можно резать ножом на порционные куски…

* * *

Чужие воспоминания, по силе реалистичности близкие к галлюцинациям, просто парализовали меня. Ни одно из предыдущих тел не подбрасывало мне ничего подобного. Я стоял возле этой двери и не знал, сколько времени прошло, час, два или больше. Перед глазами мелькали обрывки воспоминаний Феликса, старая кинопленка чужой жизни – порядком истлевшая, изрубленная в куски, но до чертиков живая. И, наверное, это кино было бы весьма занятным, если бы не один и тот же персонаж, перемещающийся из одного сюжета в другой, одна и та же атональная мелодия, беспорядочно цепляющая и рвущая душевные струны, – девушка по имени Лика. Она была главным актером во всех картинах, которые его память вытолкнула на поверхность. Ее имя стояло диагнозом на всех историях его болезни. Феликс болел ею, он был ею одержим.

Я прислонился лбом к двери, чувствуя, что мне не хватает воздуха точно так же, как его не хватало Феликсу, когда он стоял на этом самом месте и порывался войти в эту комнату. Он не сделал этого только потому, что приятель по имени Макс принялся шататься по всему дому, выкрикивая его имя и опасаясь за его состояние…

Дверь в комнату оставалась закрытой, но дверь в мою личную преисподнюю распахнулась настежь.