Крылья

Когда мы выгорим, высохнем, станем пустыми и ломкими, как тростник,
Ты будешь врать мне, что я все еще красива. А я буду верить, черт с ним.
Когда уголь станет золой, иссякнет сангрия, остынет вишневый пирог,
Мы сядем в саду и будем смотреть, как вскрывают деревянный порог
Легионы молодых кленов, как ветшает наш дом остовом затонувшего корабля,
Как внуки топают по дорожкам с карманами, полными миндаля…

Когда праправнуки оборвут последние фонарики физалиса в цветнике,

Мы с тобой станем легче линий на пальцах, тоньше кости на виске.
С нас сойдут все оболочки, одна за другой, останется одно
Остекленелое, сочащееся на срезе сиянием, нервное волокно,
Прошитое насквозь корнями древ, укрытое дерном – теплейшим из одеял.
И я-волокно, я-нерв все еще буду помнить, как ты меня обнимал…

Когда рухнет последний столетний клен, с юга на север, а может быть,

С востока на запад здесь ляжет дорога: ухабы-столбы…
Дорогу, извиваясь, пересечет другая, потом еще одна, и еще одна.
Паук-перекресток будет плести паутину из асфальта и железнодорожного полотна,
Пока однажды утром солнце ошарашено не упрется лбом
В здание вокзала, а оно будет, как водится, с голубями да с витражным стеклом.

Когда здесь будут прощаться, встречаться, греть сумочки на коленях, как щенят,

Пить водку и кофе с цикорием, мять носовые платки, когда будут менять
Сим-карты, валюту, билеты, жизнь – одну на другую, – мы с тобойБудем слушать песню колес (чем не сердца стук?)… А когда, бог ты мой,
Кто-то придумает воздушные поезда, воздушные колеи, воздушный порт, —
Наш вокзал растерзают бурьян и терновник – до самых костей и аорт…

И когда еще каких-нибудь мру вечностей спустя, когда Гольфстрим

Станет горной рекой, Гималаи уйдут под воду, а Луна расколется на куски…
Когда на то самое место, где наша дочь тру вечностей назад рисовала мелом кота, —
Примяв бруснику, опустится инопланетное судно… И даже тогда,
Когда на теплую обшивку корабля слетятся погреться земные жуки, —
Я буду с тобой рядам, ты только представь, на расстоянии вытянутой руки.

Наткнулась на это стихотворение в том самом сборнике русской поэзии, который читала в день прибытия в Аквароссу, и оно потрясло меня до глубины души. А когда я вернулась в свое тело, то вдруг обнаружила, что наконец понимаю, о чем оно. Инсанья вошла в меня, как стрела, и теперь растила крылья на моей спине.

Утром ни свет ни заря приехали вы с родителями, но я и двух слов не могла связать от волнения за Неофрона, от всей этой агонии чувств и мыслей.

Родное тело не успело заработать атрофию. Уже утром я смогла встать, попросила плотный завтрак и одежду. Я собиралась дождаться Неофрона и выглядеть подобающим образом, когда он приедет.

Но… он не навестил меня. Помню, как я обрывала провода Никтее, пытаясь выяснить, что с ним. Она убедила меня, что волноваться не о чем, что Неофрон уже в Швейцарии, и посоветовала побольше отдыхать. Побольше отдыхать! Пока меня мололо на части от всей этой боли вперемешку с блаженством.