Крылья

– Я слышала эту фразу миллион раз, – смеется девушка. – Телефон – это первое, что обычно требует вся ваша братия. Телефон-телефон-телефон…

– Иногда наркоманы не те, за кого себя выдают, – говорю я спокойно, чувствуя как глаза-осколки впиваются в мое лицо.

Под маской ее рот кривится в улыбке. Она захлопывает блокнот и собирается уйти. И тогда я цепляюсь за ее рукав и говорю:

– На одних нейролептиках я долго не протяну, вы же сами знаете. Мне нужны опийные антагонисты, анальгетики и противосудорожные, потому что мне кажется, что меня рубят, пилят и сжигают заживо. Мне нужно позвонить. Не дилеру. А тому, кто в состоянии обеспечить меня всем этим.

Девушка колеблется, она смотрит на меня так, словно увидела говорящий мешок с бинтами.

– Вы ничем не рискуете. Мне же нужен всего лишь телефон, а не шприц с разведенным героином. Только телефон и немного денег на счету. И вы спасете человека.

– Почему ты бросил учебу? – спрашивает она. – Ты же учился в медицинском, да? Почему же бросил?

«Я его закончил. Я могу прооперировать сердце с закрытыми глазами…»

– Несчастливая любовь, – отвечаю я ей, зная, что это наверняка сработает.

Меня учили, что это, как правило, срабатывает, и я хорошо усвоил урок. Если и есть что-то, что безоговорочно действует на людей, – так это упоминание о «разбитом», как они говорят, сердце. За несчастную любовь они готовы прощать, жертвы любви у них на особом счету.

Поэтому я почти не удивлен, когда девушка, оглядываясь, вытаскивает из кармана телефон и протягивает мне.

– У тебя только минута, – говорит она. – Так что постарайся успеть сказать все, что нужно. Второго раза не будет.

Но едва мои пальцы касаются телефона, в дверном проеме возникает фигура в белом халате.

– Таня! Ты рехнулась? Ты хочешь проблем?! И ради кого?!

Сейчас телефон будет вырван из моих рук, а доктор Таня явится сюда нескоро.

Как бы не так.

Я сжимаю запястье девушки и выворачиваю ее руку, заставляя ее рухнуть на мою кровать. Она вскрикивает от боли. Едва ее голова оказывается в зоне моей досягаемости, я обхватываю ее шею: мой распухший локтевой сустав чувствует пульсацию ее сонных артерий.

– Еще шаг, и ей конец, – говорю я, и мужик на входе останавливается в нерешительности.

– Но если мне просто дадут позвонить, я не причиню ей вреда. Мне нужно прос-то сде-лать зво-нок, – по слогам говорю я.

Мужчина зачем-то поднимает руки, словно сдается.

– Сколько денег там на счету? – спрашиваю у девушки, касаясь растрескавшимися губами ее волос.

Она вздрагивает, когда мое дыхание, дыхание живого мертвеца, долетает до ее уха.

– Гривен… пятьдесят… Я не помню…

Я пытаюсь вспомнить, в какой из стран Восточной Европы используют в качестве валюты эти самые… гривны.

Украина.

* * *

– Украина, Киев, белый мужчина лет тридцати, китайские иероглифы на предплечье правой руки, два широких вертикальных шрама на животе, передозировка смеси наркотиков, легочная и сердечная недостаточность, без ранений и паралитических нарушений, – говорю в трубку, вцепившись в нее трясущейся рукой.

Девушка-врач, шею которой я все еще держу в тисках, замирает и перестает всхлипывать, услышав, что я начинаю говорить на другом языке. Минуту назад она назвала мне адрес больницы, который я теперь пересказываю оператору по латыни. Мой язык – самое лучшее доказательство того, что это действительно я.

– Диомедея и Альцедо уже дали о себе знать?

– Альцедо уже здесь. Дио по-прежнему нет, – сухо отвечает оператор. – Держись, Неофрон будет к концу дня.

Гудки.

Очередной всхлип возвращает меня к реальности. Девушка начинает учащенно дышать, глядя в дверной проем. Люди в зеленых клеенчатых робах просачиваются в палату: один, двое, трое… Я выпускаю девушку – и она отшатывается от моей койки, как перепуганная насмерть птица. Я тут же оказываюсь в тисках шести ломоподобных рук, каждая из которых без труда справится с обеими моими. Всего одна обжигающая инъекция – и мое сознание меркнет.

* * *

Я открыл глаза, и первое, что увидел, когда смог сфокусировать взгляд, – четырех людей в синей полицейской униформе, металлический потолок автомобиля, решетки на окнах. Мне конец…

– Просыпайся, спящая красавица. Добро пожаловать в этот прекрасный мир, отмеченный божественной печатью, – тембр голоса заставил меня на секунду забыть обо всем, даже о боли.

– Просыпайся, просыпайся, пока я тебя не поцеловала в уста сахарные.

Детский голос! Самый что ни на есть. Я повернул голову и увидел ребенка. Девочка лет десяти. Белокурые локоны, голубые глазищи, два бриллианта в мочках ушей. Настоящий эльф. На ненаркотические анальгетики у меня не должно быть галлюцинаций, так что, похоже, меня накачали чем-то забористым. Если только не…

– Дио? – ошарашенно спрашиваю я.

– Не будь жертвой стереотипов, – ухмыляется она, обнажая мелкие зубки. – Если ты видишь сиськи, то это еще не значит, что перед тобой женщина.

– Я не вижу сисек, – отвечаю ей. – Тебе до них еще года три-четыре… Альцедо.