Крылья

Село находилось в каких–нибудь тридцати километрах от города и в каких–нибудь пятнадцати километрах от оживленной трассы, но смахивало на грубо сработанные декорации к фильму ужасов из жизни 17‑го века. Не очень давно оно еще находилось на краю леса, но никем не сдерживаемая и не обихаживаемая растительность наступала в то время, как вымирало село и теперь оно стояло посреди чахлой поросли из больных, корявых или полузасохших деревьев. Подпочвенные воды здесь близко подходили к поверхности земли и в лучшие времена, по этому поводу проводились дренажные работы, но уже лет двадцать этим никто не занимался и половина домов стояла на болоте. Дома были частью деревянные, частью саманными, крыты камышом или древней, пористой черепицей, почти все — пустые, над колодцами торчали полусгнившие «журавли», совершенно не типичные для этой местности.

И в лучшие времена здесь никто ничего не слышал о газе, водопроводе и канализации, бил один телефон в закрытой давно уже конторе. Но бесполезные его провода, вместе с линией электропередачи, оборвало пару лет назад снегопадом, повалившим, заодно и ветхие столбы — остальное доделали охотники за металлом и теперь, оставшиеся в живых старики, у которых не было ни сил, ни средств достучаться до нищего районного начальства, освещали свои убогие жилища старинными лампами, заправляя их самодельным подсолнечным маслом.

Первое, что сделала бабка, доставив чистенького, кудрявого Сашуню к месту его нового жительства, это переодела его в свою старую ночную рубаху, кое–как ушив ее у плеч и обрезав подол. — Нечего штаны и трусы мазать, — сказала она, — Мыла нет, стирального порошка нет. — В этой рубахе Саше суждено было проходить ближайшие два с половиной года. Той же ночью, таясь и озираясь, бабка закопала в огороде банку с деньгами и больше никогда уже о ней не вспомнила.

Саша был слегка подавлен, но это быстро прошло — он и вполовину не осознавал весь ужас своего положения. Стояла теплая, солнечная осень, в лесу созрели грибы–ягоды, в брошенных садах было полно сладчайшего винограда да и вообще, исследовать развалины оказалось чрезвычайно интересно. Для ребенка, который и по улицам–то родного города в сопровождении родителей ходил нечасто, но зато был знаком с приключениями хитроумного Одиссея и Бетмена, это был воистину новый мир, блистающий и прекрасный, за каждым поворотом заросшей лопухами тропинки, с каждым лучом нового солнца нового дня открывающий для него свои восхитительные тайны.

Бабка почти не обращала на него внимания, но каждое утро он получал кружку козьего молока с домашним хлебом, днем — миску борща и миску вареной картошки, вечером — то же молоко и хлеб, пища была простой и однообразной, но здоровой, регулярной и вдоволь. Раз в неделю бабка грела воду и стирала его рубашку, после чего он купался в той же хозяйственно–мыльной воде, а затем, пока рубашка высыхала над печкой, бродил по двору в выданных на время бабкиных рейтузах и наблюдал жизнь домашних тварей, если было тепло, а если было холодно, то сидел на кровати, закутавшись в одеяло, и разбирал мудреную кириллицу бабкиной Библии.

Он был привычен к одиночеству и любил его, воспоминания о родителях не часто овевали его тихой грустью — без горечи, без привкуса слез, но кто его знает, как обернулись бы дела холодной, мрачной зимой и в четырех стенах, наедине с сумасшедшей бабкой, если бы он не нашел клад.