Крылья черепахи

А по важно ползущему ледяному полю, оскальзываясь, разбрызгивая галошами воду, петляя, как зверь, уходящий от облавы, в одной руке держа за ремень пенопластовый ящик, а в другой ледобур, трусил к острову рыболов Матвеич.

На берегу орали все, кроме, пожалуй, Инночки и Марии Ивановны. Первая смотрела на разворачивающиеся события с неподдельным интересом; вторая держалась за сердце, а нечуткий внучек Викентий дергал ее за рукав пальто и с азартом влюбленного в свое дело естествоиспытателя вопрошал:

«Он утонет, ба? Нет, правда, ба, утонет?..»

Только это я и услыхал, а ответа бабушки не расслышал, поскольку пробежал мимо. Ахала и вскрикивала нервная Надежда Николаевна, взирая на разыгрывающуюся драму сквозь гигантские очки. Что-то кричала даже Милена Федуловна, а ее бульдожка захлебывалась лаем и рвалась с поводка. В окне на первом этаже мелькнуло прилипшее к стеклу безумное лицо Бориса Семеновича, но я не стал на него смотреть. По берегу, опережая плывущий лед, проваливаясь в мокрый снег и срывая голос в крикливых советах, мчались Феликс, телохранитель Коля и сильно отставший от них толстый Леня. «Жми, мужик, давай!» – орал Коля. «Барахло, барахло брось!» – надрывался Леня. «Правее забирай, правее! Не оглядывайся! — ревел Феликс. — От трещин держись подальше!»

Судя по всему, Матвеич и так это знал, но воспользоваться советом не мог. Чтобы добраться до островка раньше, чем лед пронесет мимо, он должен был преодолеть не одну трещину, а целых две.

Первую, едва наметившуюся, он перепрыгнул вполне удачно и, оказавшись на треугольном ледяном поле, бежал ко второй наискосок, где Трещина была поуже, но быстро расширялась, образуя полынью.

Коловорот он все-таки бросил, но с пенопластовым ящиком расстаться не пожелал. Обгоняя пыхтящего Леню, я мельком подумал, что, несмотря на наши вопли, рыболов совсем не потерял голову. В случае чего ящик не позволил бы ему утонуть. А случай этот, надо сказать, становился все реальнее по мере расширения полыньи.

Матвеич наддал – и перепрыгнул. По-моему, чудом. Теперь он топтался на не такой уж крупной льдине, ожидая случая сигануть с нее на береговой припай. Я догнал Феликса и Колю. Тяжело дыша, мы месили снег, а в каких-нибудь десяти шагах от нас ехал на льдине тяжело дышащий Матвеич. Остров кончался. Расстояние между ним и льдиной медленно, но неуклонно увеличивалось. За островом тянулось мокрое ледовое поле, еще не затронутое ледоходом, однако у меня имелись большие сомнения, стоит ли проверять его на прочность. Как оказалось, у Матвеича тоже.

— Веревки у вас нету? — подал он голос, исполненный зыбкой надежды.

— Откуда?!

— А дрына длинного? Льдину бы подтянуть. Вы гляньте – нигде поблизости не валяется?

Мы глянули. Дрына нигде не валялось, да еще столь длинного. Тут понадобился бы флагшток.

Впрочем, подумал я, можно отталкиваться и от дна, как на плоту. Или на плоскодонке. Немедленно вспомнилась соответствующая сцена из Джерома, и я сейчас же прогнал ее вон. Все-таки дураки англичане – зачем они на плоскодонках с шестами плавают?

— Придется тебе купаться, Матвеич, — развел руками Феликс. — Ничего, отогреем. Не трусь, сигай. Вытащим.

Матвеич мялся. Я его очень хорошо понимал. Хотя, по-моему, если не грозит утопнуть, то для ледяной воды я бы куда охотнее выбрал тулуп, чем плавки.

Не выпуская из рук ящик, Матвеич сел на край льдины, отчего та заколыхалась, и с огромным отвращением опустил валенки в воду.

— Глубоко, едреныть, — пожаловался он.

— Ниже по течению еще глубже, — утешил Феликс. Матвеич заерзал, то ли собираясь возразить, то ли все-таки решившись сползти в черную неуютную воду с плавающими в ней ледышками, и тут непрочный край льдины отломился под ним и поплыл самостоятельно. Ухнув на вдохе, Матвеич не ушел под воду с головой, как я опасался, а забарахтался на мелком месте. Глубины там было едва по пояс.

Ох, как мы гнали незадачливого рыболова в «Островок»! На реке трещали и крошились льдины, но мы этого не видели. Сейчас дрын сгодился бы в самый раз, но и пинки, прописанные больному медициной в лице Феликса, действовали ободряюще, косвенно свидетельствуя о том, что у бедолаги по крайней мере не отморожен филей. Матвеич сперва матерился, обзывал нас фашистами и, едреныть, изуверами, но затем покорился судьбе и зарысил вполне удовлетворительно. В холл мы ворвались, как лошади после призового заезда, причем Матвеич был бесспорным фаворитом.