Крылья черепахи

Здесь ее скорость сразу упала, но не обнулилась. С шорохом и скрежетом ледяной вал полз в узких берегах, как червяк в заранее проделанном ходе – не быстро, но уверенно. Отвалив челюсть, я смотрел, как мимо меня проезжают иссиня-белые изломанные глыбы. В одной, по-моему распялилась вмерзшая с осени лягушка.

– Мост!..

Вероятно, не только я подумал, что дубовые сваи, выдержавшие уже тридцать ледоходов, могут не выдержать тридцать первого. Наверное, не только во мне в эту минуту проснулся азарт естествоиспытателя: выдержит – не выдержит?

За первым ударом в сваи раздался долгий скрип. Затем последовал оглушительный выстрел, вроде пушечного. Мост закачался. ,

– Сваю сломало! – крикнул Феликс. – Берегись, сейчас снесет! Викентий, назад!

Я кинулся и поймал Викентия в охапку, прежде чем он успел нырнуть под мост, чтобы посмотреть, как лед ломает сваи, и оттащил мальца подальше. Мост медленно кренился. Он стонал, как больное живое существо. Мало-помалу уступая напору льда, он все еще пытался устоять. Он хотел стоять вечно.

С треском, напомнившим мне детские годы, когда мы на пустыре ломали ящики и жгли костры, расщепилась еще одна свая, и вся масса льда продвинулась под кренящийся настил. Там скрипело и постреливало – не иначе ледяной таран сокрушал раскосы, балки и прочие элементы конструкции. Винтом скручивало железные скобы. Горбатый мостик доживал последние секунды.

Но раньше, чем его снесло, лопнули обе лохматые трубы, проложенные под настилом, и в протоку с шумом и паром начали низвергаться толстые струи кипятка. Мелькнувшую было у меня надежду, что струи растопят ледяной вал и спасут мост, хотя бы и покореженный, сразу пришлось признать безосновательной. С таким же успехом собачонка, задравшая лапу у сугроба, могла надеяться уничтожить его без остатка

– Сносит! Сносит!

Настил рухнул. Стон дерева иссяк, остался только треск и шорох ледяного чудовища, с усилием проталкивающего по узкой протоке свое туловище, отягощенное рухнувшим на хребет мостом.

Никто не сдвинулся с места, но головы у всех поворачивались, провожая уплывающее древесно-ледяное чудо-юдо, как –подсолнухи за солнцем. У конца протоки вал сокрушил придай и, оторвав еще не оторванное каким-то чудом ледяное поле, вырвался на оперативный простор догонять вторую свою половину, избравшую более легкий путь по ту сторону острова и потому уплывшую вперед.

Все могли говорить только междометиями. Леню одолевал смех, по-моему, нервной природы. Я был близок к тому же. Произнести первую членораздельную фразу выпало Феликсу.

– Между прочим, – сказал он громко, обращаясь ко всем, – советую сейчас же закрыть в номерах форточки, у кого они открыты. Насчет завтрашнего дня не уверен, но сегодня ночью отопления у нас не будет.

И он указал рукой на обломанные по сварным швам Лохматые торцы труб, повисшие над водой. Одна из них еще извергала в протоку горячую воду и сердито шипела паром, вторая иссякла.

Мало-помалу дошло до всех.

– А вода? – ахнула Мария Ивановна. – А свет? Я обернулся на «Островок». Пыльные стрельчатые окна-бойницы, прорубленные над крыльцом, светились. В холле горели плафоны.

– Тут кабель по дну идет, – объяснил всезнающий Матвеич, тыча пальцем в сторону протокм. – И водопровод с канализацией, язви ее, тоже.

Леня издал булькающий смешок, как человек, счастливо избежавший большой опасности. По-моему, у остальных тоже улучшилось самочувствие. Настроившись вдруг на философский лад, я подумал, что для современного человека опасность и неудобство – по сути синонимы. Отнять руку или отнять навсегда электричество – тут еще подумаешь…

И тут мое философское настроение мгновенно испарилось. Из «Островка» долетел визгливый женский вопль – такой, словно кому-то сейчас в самом деле отнимали руку, причем без наркоза.

Не сговариваясь, мы с Феликсом кинулись в привилегированный корпус и столкнулись в дверях.

Кроме отчаянно голосящей Милены Федуловны, в холле находился только один человек. Борис Семенович сидел в кресле, мирно откинувшись на кожаную спинку. Его голова склонилась на правое плечо. Яркая, с виду какая-то ненастоящая кровь из рассеченной слева шеи еще шла, выплескиваясь последними слабыми толчками, и, вероятно, сердце Бориса Семеновича еще билось. Но он был уже мертв.

Глава 5

Феликс еще кинулся к Борису Семеновичу. Феликс попытался на что-то нажать и остановить кровь. Минуту спустя, перемазанный, он отступил на шаг встретился со мной взглядом и покачал головой...

– Бесполезно.

Будто и так было не ясно. Хотя из нас двоих врачом был все-таки он, а не я.

– Блин, – сказал толстый Леня и всхрапнул, как лошадь. Из последовавших нескольких минут только этот неуместный «блин» и отложился в моей памяти. Естественно, были крики, охи и ахи женщин, обильные междометия мужчин, но кто, что и в каком порядке произнес – расстреливайте, не скажу. Кажется, сам я провел эти минуты, стоя неподвижным столбом с отваленной челюстью. А с тем, кто скажет, будто у столба нет челюсти, я готов поспорить. Смотря какой столб