Крылья Киприды

— Я преклоняю голову перед вами, братья мои, сестры! Для вас я жил и о вас заботился, борясь с нечестивцами! Но было бы несправедливо сказать, что всего этого добился я один. Есть среди нас сотни и тысячи, кто сделал не меньше, чем я, так же не жалея жизни и служа Отечеству нашему. И достойны золотого венка Нике не меньше меня. — Евфрон замолк и тишина зазвенела в воздухе. — Это Сириск, сын Гераклида! — громко выкрикнул он. — Это он был послом у Амаги! Это он склонил Амагу к дружбе. И не боясь смерти, отправился в стан Агара и привез нам добрые, ценные вести. Так воздадим же должное этому достойному мужу. Возложим золотой венок Нике на его светлое чело.

Сириск вышел к орхестре. Четыре девушки, как ожившие лепестки миндаля, вспорхнули и окружили его, держа в руках венец. Толпа взорвалась восторгом. Венец надели на голову Сириска. Девушки отошли, и амфитеатр замер. Все ждали ответной речи.

Сириск молча снял венец, положил его на пурпурную скатерть стола Совета десяти. И прежде чем ропот толпы заполнил все вокруг, сказал:

— Благодарю вас, граждане, за столь высокую честь, — он склонил голову перед людьми. — Благодарю тебя, Совет десяти. Тебя, Евфрон, Верховный правитель! Но я не могу принять этого дара… И этой чести… Ибо не достоин я этого.

Начавшая было роптать толпа, неожиданно смолкла. Было так тихо, что далекий шум волн донесся до слуха.

— И я объясню, почему. — Сириск подошел ближе к людям на скамьях театра. — Я был послом у Амаги. И вместо того, чтобы склонить царицу к миру со скифами, натравил ее на них. Я, вместо того, чтобы уговорить Агара встретиться с Евфроном и Амагой, дабы миром решить все ссоры, обманул Агара, к нашей выгоде. Я, вместо того, чтобы через друзей-скифов бросить в их племена зерна мира и любви, не сделал этого. Я поставил этим своих друзей, я имею в виду скифа Сима, в безвыходное положение. И он, Сим, предупредил нас об опасности. И вот уже четвертый день он лежит у меня в доме. Он не ест от горя. Он видел, что стало с его братьями — скифами. И думаю, он умрет. И брат мой, Крит, геройски погиб, спасая девушек-канефор. Не я ли виноват в этом? Не мне ли нужно было добиваться встречи царей, но не войны? Вот потому я говорю — не мне этот венец отковал мастер. Не я достоин его.

Он повернулся к Совету десяти. К Евфрону. Поклонился. И быстро вышел. И долго еще, пока он шел к дому, его преследовал гул толпы и удивленные глаза граждан из первых рядов амфитеатра. Диаф, как всегда, молча шел сзади.

Все, что бушевало теперь в Сириске, рвалось наружу.

И он чувствовал: все не то, и все не так. Но как разобраться во всем? Слишком многое навалилось на него в последние дни! И он пошел на берег моря. Ничто так не успокаивает, как этот шум волн. Он долго бродил по берегу, а когда пришел домой, все уже знали о его странном поступке.

Гераклид молчал. Мать тоже не проронила ни слова. Казалось, они все понимали.

Он ушел к себе, сел за стол. И только сейчас увидел свиток. По папирусу сразу догадался — от Тимона. Ах, как вовремя пришло это послание. Именно с ним, с Тимоном, хотелось обо всем поговорить, расставить все по местам. А вот и знакомые буквы: