Крылья распахнуть!

Боцман сбросил с себя двух мертвецов, словно мешки с песком, и, пошатываясь, поднялся на ноги. Твари, которые только что тянулись к его горлу, лежали неподвижно.

5

О скорбный час! О скорбный час!

Туманит горе нам глаза!

В. Скотт

Хаанс окинул трапезную бешеным взглядом, как затравленный волк. Понял, что бой окончен. Обернулся к Филину, истово выдохнул:

– Как же ты вовремя, собачья твоя морда… ох, до чего же вовремя!

Затем нагнулся над горбуном и вновь взялся за рукоять ножа, торчавшего в груди покойника. На этот раз мертвая рука не двинулась, чтобы перехватить его запястье, и боцман, вытащив из раны нож, принялся резать веревки, опутывающие пленников.

Филин бдительно следил, чтобы никто из женщин не сунулся помешать Хаансу.

Первым боцман освободил Отца. Погонщик поднялся – и сразу сел на скамью: ноги не держали. Старика трясло. Пережитый ужас выходил из души говорливостью:

– И что за порядки в этом Хэддане? Я так понимаю, что если уж ты покойник, то лежи себе тихонько, в драку не лезь. Вот теперь какие приличные трупы, аккуратно так лежат, не дергаются… Ох, да это вроде как и не труп… Да чтоб я сдох! Это живой гаденыш мертвецом притворяется!

И действительно, юный Вилли, пытаясь спастись, лежал на полу, усердно изображая покойника.

– Живой, да? – откликнулся боцман. – Ничего, это ненадолго. Вот разрежу веревку на капитане – и прекращу это безобразие.

Женщины плакали, тихо причитали, жались к стене, словно искали защиты у бревен родного дома.

Только Берта метнулась к Вилли, упала рядом на колени, заслонила сына собой.

– Меня! – крикнула она. – Меня убивайте, не его!

– Вообще-то надо бы… – мрачно отозвался Бенц, поднимаясь на ноги. – Кто мне сзади по голове съездил, а?

– Я! Я ударила! С меня и спрос, а его пощадите… дитя малое, глупое…

– Дитя… – хмыкнул погонщик. – Сколько уже проезжих сгубило это дитя?

– Он не своей волей на разбой пошел! Ему отец велел! А отца вы убили – так не хватит ли с вас?

Бенц озадаченно приумолк. И правда, что делать с этим разбойным бабьем и с недобитым юнцом? Они тут все душегубы, спору нет, и смерти достойны. Но одно дело убить врага в драке, а другое – чинить расправу над причитающим стадом.

Сдать на суд властям?.. Какие власти в лесу, где их отыщешь?

Спалить ко всем демонам подворье – и пусть погорельцы бредут по лесу к ближайшей деревне, ищут там приюта? Это, пожалуй, самое верное… вот только детишек жаль. Разбойничье отродье, а все-таки…

Чтобы оттянуть решение, капитан спросил боцмана:

– А где та змеюка, что тебя в сарай выманила?

– Прячется где-то, – повел боцман широким плечом. – Я искать не стал.

– Не вертись! – строго сказал Отец, перевязывая боцману голову обрывком рубахи.

Женщины и дети притихли, понимая, что решается их участь. Вилли неподвижно лежал на полу, хоть его хитрость и была разгадана. Мать, стоя на коленях, все так же закрывала его собой.

Догадавшись, о чем размышляет капитан, Отец сказал тихонько:

– Герверт Альбинский как-то изрек: «Загнанная в угол крыса дерется с бесстрашием льва».

Дик прикусил губу. Погонщик прав! Это сейчас бабы верещат и бьют на жалость. И в драку они не лезли… это славно, что не лезли, не то бой мог бы кончиться иначе. Но если им придется спасать свои шкуры…

Бенц криво усмехнулся. Да, они втроем управятся с озверевшими женщинами. Но кто из небоходов поплатится жизнью за ненужную эту победу?

А старик так же тихо подбросил капитану еще одну мысль:

– Слыхал, сынок, как за окнами скрипел снег?

Дик поежился при воспоминании о тяжелых шагах за стеной.

– Мы в Хэддане, – задумчиво сказал Отец. – Конечно, и над этими землями власть Старших и Младших богов… а все-таки не хочется злить ту, что была здесь госпожой.

Боцман что-то одобрительно буркнул.

Бенц вздохнул, коснулся пальцами куртки в том месте, где на подкладке, у сердца, пришит был кожаный лоскут с изображением Риэли Насмешницы. Мысленно попросил прощения у божественной защитницы. И впрямь, незачем дразнить свергнутую богиню.

– До утра запрем всю свору вместе с их мертвецами и ляжем спать, – принял он решение. – Караулим по очереди, я первый. Утром уйдем. – И добавил без уверенности: – Если встретим какую-никакую стражу – расскажем про этот постоялый двор.

* * *

Нежеланные гости ушли на рассвете. Берта, выйдя за ворота, трижды плюнула на след их лыж и прошептала проклятие.

Слабое утешение. Хозяйка постоялого двора знала, что колдовская сила ушла со смертью старой Эрментруды…

Берта вернулась в дом, где другие женщины выли в голос, оплакивая покойников.

До сих пор они молчали. Сидели в темной комнатушке, прижавшись друг к другу, и сдерживали слезы, боясь разбудить недругов, что дрыхли за стеной. Молча терпел боль очнувшийся среди мертвецов Клаус – его притащили сюда вместе с трупами, и он всю ночь просидел в углу, закрыв ладонями разбитое лицо.

Молчали и утром, когда пришельцы шарили по сундукам в поисках одежды вместо своих разорванных рубах и набивали в кладовой сумы съестными припасами.

И лишь теперь, когда враги ушли, постоялый двор содрогнулся от воплей.