Юрий Мамлеев – родоначальник и признанный мастер жанра метафизического реализма. Его проза – удивительный сплав гротеска и глубокой философичности, шокирующие тексты с элементами мистики. Его мир – мир гротескный и фантастический, населённый странными и страшными людьми.Настоящее издание составили роман «Крылья ужаса» и рассказы разных лет. «Крылья ужаса» – роман-зарисовка из жизни странных обитателей одного дома: экстрасенсов, ясновидящих, общающихся с духами и тенями, рассуждающих о жизни и смерти, Абсолюте и Вечности. Жизнь и смерть находятся в странном сближении, граница между ними прозрачна и призрачна – точно так же, как граница между нормальностью и безумием.«Всё для неё как бы распалось на три части: на так называемый мир, далее – родная, но непостижимая до конца Россия и, наконец, её вечное Я, скрытое в глубине её души…»ОсобенностиВ оформлении обложки использован фрагмент работы художника В. Пятницкого «Интерьер с веретеном», 1973 г.Для когоДля любителей философской, мистической, нуарной прозы.
Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Классическая литература18+Юрий Мамлеев
Крылья ужаса: роман. Рассказы
Издательство благодарит Banke, Goumen & Smirnova Literary Agency за содействие в приобретении прав
Издатель
Продюсер
Руководитель проекта
Художник
Арт-директор
Корректоры
Компьютерная верстка
Крылья
ужаса
Глава 1
В московском переулке под названием Переходный, что на окраине города, дом № 8 внешне не занимал особого положения. Дом как дом, деревянный, старый, трёхэтажный, с зелёным двориком, с пристройками и многочисленными жильцами. Рядом ютились другие дома и домишки, образуя как бы единое сообщество. Но народец в доме 8 подобрался – волею судеб – весьма и весьма своеобычный…
Люда Парфёнова, молодая женщина лет тридцати, много и странно кочевавшая на этом свете, переехала в дом № 8 относительно недавно. Жила она здесь в маленькой двухкомнатной квартирке одна.
История её была такова.
Постоянно её преследовали люди, охваченные необычной жаждой жить, жить вопреки факту и вопреки самой природе. Ещё в детстве её любимый мальчик сошёл с ума от этой идеи; глаза его надломились от какой-то бешеной жажды жизни в самой себе. Так что Люда без дрожи губ не могла на него смотреть. А потом мальчик пропал навсегда.
С любовью у Люды – вначале – тоже были странности. О любви она впервые узнала ещё девочкой, в детстве, подсмотрев соитие умирающих, затаённо, через окно низенького соседнего дома. Хозяин там был тяжело болен, недалёк от смерти, но, несмотря на это, приводил к себе – для страстей – такую же больную, обречённую, с которой познакомился в очереди у врача.
Люда, согнувшись от ужаса и жалости, смотрела тогда на их трепет и подслушивала так не раз, потому что приковал её не только трепет, но и слова, и ещё некий ласково-смрадный полуад, растворённый в их комнате. Особенно неистовствовал соседушка – пожилой уже в сущности человек – и плакал от оргазма, а потом визжал, что не хочет умирать.
Видела Люда не раз, как он сперму свою клал себе в чай, чтобы выпить «бессмертие». А женщина тоже плакала и отвращала его от этого, но сама тоже хотела жить и цеплялась руками во время соития за кровать. И дышала так судорожно, что, казалось, готова была сама наполниться воздухом, чтобы стать им, этим воздухом, таким живым и неуловимым… растворённым везде… нежным и вездесущим… Но это плохо ей удавалось, и капли липкого смертного пота стекали с её лица, и она гладила свои уходящие руки, плотские руки, которые никак не могли стать воздушными, недоступными для смерти. И тогда она хохотала и плакала, и опять целовала мужчину, и они, слипшись в предсмертной судороге, выли и стонали, и их некрасивые, тронутые разложением тела выделялись в полумраке комнаты. И Люда видела всё это и понимала…