Крылья ужаса

Идти, идти и идти — яростно билось в ее уме. Да, она уже многое знает о себе, да, она теперь стала приоткрывать дверь в великое, вечное собственное «Я», бессмертное и необъятное, но ведь существует и этот сюрреальный, бредовый мир, который не уложить ни в какие рамки, ни в какие теории.

Может быть, Ира, была только предлогом. Словно что-то звало ее, и вместе с тем было сильное, ясное желание познать судьбу родной и отвратительной Иры.

После всех этих мыслей, приведя их в некоторый стройный порядок, она решила, не откладывая ничего в долгий ящик, повидать Фодю. Выбрала момент, когда тот был во дворе: прыгал головой вниз вокруг пня и шептал.

Приманив Фодю вздохами, она присела с ним на неизменную скамеечку — на ту, где сидели они в роковую ночь.

— Ох, Федоша, Федоша, — начала Люда, — пивка не хошь? Около меня две бутылочки в травке лежат.

— Пивко на том свете пить будем, — смиренно ответил Фодя.

— Мучаюсь я Ирой, мучаюсь, вот что. Заела она меня. Будто я со своей плотью рассталась. А ведь девка была нехорошая, мерзкая.

Мефодий задумчиво пошептал, и вдруг проговорил:

— От избытка бытия погибла девка, от избытка…

Люда даже вздрогнула, услышав от Мефодия такое слово: бытие. Посмотрела на него. Тот теневел башкой.

— Кто ты, Фодя? — тихо спросила она. — Сколько в тебе душ?

Мефодий и ушами не пошевелил в ответ, но его слова точно пронзили Люду: а ведь верно черт старый говорит, — подумала она, — избыток бытия, избыток низшего блага погубил ее, а не какое-то «зло»… Наслаждалась бы Ирка жизнью в меру, не погибла бы, а то прямо задохнулась от себя, от плоти своей, а главного, великого, бессмертного еще не успела в себе разглядеть, прозевала, а если б познала и полюбила его так, как плоть свою полюбила — спаслась бы, и не в аду сейчас бы была, а в духе. Не успела, не смогла за одним благом увидеть более великое, пропустила его. Бедная, бедная…

Мефодий тем временем закурил: достал самокрутку (он никогда не курил иное), покашлял и затянулся…

— Непутевая все-таки девка была, — добавил он прохрипев. — А все от того, что мать свою съела.

— Как съела?! Ты что?!

— Понимаешь, дочка, — тихо сказал Мефодий, — люди эти сварили ее мать, чтоб съесть, но мало кто знает, что один добрый человек среди них захотел накормить дите и дал ей материнскую плоть, из миски, как собачке. Она и полакала: ведь маленькая была, несмышленыш. Непонарошку. А потом добрячок, накормив дите, вывел ее с завода и кому-то отдал…

Люда остолбенела. Все это показалось ей фантастичным, но каким-то убедительным. Однако, она не знала верить ей или нет.

— Такие уж люди то были, — шумно вздохнул Фодя и повел ушами. — Может быть, племя такое. Их всех на завод и прислали. Хотя говорят, грамотные уже были… Но дело не в этом, Люда. — Мефодий закашлялся, и голова его опустилась, точно в пустыне. — Кто мать свою съест, тот, помимо греха, как бы в оборотную сторону пойдет… Против всего движения.

— Ой, бредишь ты, Фодя, про Ирку, ой, бредишь, — пробормотала Люда. — Она жить слишком хотела, потому и померла. Сам сказал.

— Да, сказал. И это точно. Етого от ее никто не отымет. Ее натура. Но может быть, все бы обошлось, если бы она — хоть и не по своей воле — свою мать не съела. Через это она совсем несчастная и невинная вышла, а проклятие висит… На безвинной — проклятье. Да, не в проклятьи дело, шут с ним с проклятьем, а в оборотном повороте.

— Замудрил, дедуся, замудрил, — раздраженно ответила Люда, ужасаясь Иркиной судьбе. — Многие знают эту историю, и никто про такое не говорил. Первый раз от тебя такое слышу. Поменьше с тенями якшайся.

Она почувствовала невероятную жалость и обиду за Ирочку: если еще это на нее навалилось?!?! Трехнуться можно, а она вон какая здоровенькая была аппетитная…

— Дедушка, — умоляюще обратилась она к Мефодию. Тот опять прыгал головой вниз вокруг пня, — да не говори ты такие вещи. Твои тени все напутали. Не может быть, чтоб на дите столько всего…

— Бог милостив, — пробормотал Фодя, прыгая вокруг. — Еще не такое бывает, девушка! Мир-то вон как велик! Планета! — уважительно прикрикнул он. — А дедусей меня не называй!

— Хорошо, хорошо, — почти истерически выкрикнула Люда. — Да присядь, Фодя… Неугомонный!

Фодя присел.

Задвигались где-то далеко машины, люди, слышны были крики. За забором монотонно лаяла собака.

«Перьвый раз слышу такой лай», — подумала Люда и сказала:

— Фодя, а что мне делать-то?! Хочу Ирке помочь!

Мефодий даже вздрогнул (по-человечески) и подпрыгнул на скамье.

— А кто ты такая будешь то, чтоб людям с того света помогать?! Мы, девушка, кошке и то по-настоящему помочь не можем, ибо когда загадано — тогда и помрет, хоть квасом ее пои…

— Ишь, мудрый какой. А что ж ты прыгаешь тогда, Фодя, так часто? Небось — неспростра гимнастику свою тайную делаешь? Скрываешь что-то! Нехорошо обманывать младших.

Помолчали. Потом Мефодий спросил:

— А почему тебя тянет ей помочь? Ты ведь иная, чем она!

— Да иная. Но все равно тянет.

— Молись. Только как надо. Верное средство, старики говорят.

— Да я боюсь, уже осуждена она. Фодя даже рот разинул.