Крылья земли

Ночью землю почти не видно — если нет луны, то ничего не видно, кроме огней и водных ориентиров. Если есть железная дорога, то хорошо видны огни паровоза. Но на нашем пути никакой дороги не было. Только раз в восьмидесяти километрах от места вылета встретилось большое селение с огнями, и мы это знали, оно могло служить ориентиром в начале пути, а дальше уже шла безориентирная местность — лес, в трех местах пересеченный речками, очень похожими друг на друга. Второй пилот должен был выполнять работу штурмана, потому что штурмана в нашем экипаже не было. Не было ориентиров и не было в этой зоне системы пеленгаторов, поэтому ему оставалось только следить за радиокомпасом, который показывает направление точно на радиостанцию пункта, в который мы идем, или от радиостанции. В кабине я, как всегда, чувствовал себя уютно: на доске светились приборы, мы могли видеть друг друга и, как обычно, разговаривали на самые разные темы. Я сейчас уже не помню, о чем тогда разговаривали. Мало ли о чем говоришь во время полета. Вокруг самолета ничего не было видно, мы шли в облаках. Только в начале пути, минут через двадцать, мелькнули в разрыве облаков огни селения, о котором я уже говорил. Эти огни потом и остались для нас единственной путеводной звездой, ориентиром жизни.

Снегопад начался через сорок минут пути, когда мы были над тайгой. Снегопад, которого мы не ожидали. Такой снегопад, которого я больше ни разу не видел в жизни. Иногда мы на секунду включали яркую фару в крыле, чтобы разглядеть, нет ли снега, и вот, включив фару, я вдруг увидел в коротком ее луче, как навстречу несутся ускоренные движением самолета крупные струи снега, как будто большой воблой в нас кидали. «Снег пошел», — сказал я Семену.

Во время снегопада в воздухе — о чем мало кто знает — образуются такие же заряды электричества, как и во время грозы. И в этот раз заряд был таким, что, если поднести к стеклу кабины руку, между стеклом и рукой проскакивала искра.

— Ты понимаешь, что это такое? Ты, может быть, не веришь? — вдруг обратился летчик к официанту.

Официант сидел молча. Глаза у него были широко раскрыты. В этот скучный буфет, где теперь почти никого не бывало, сегодня вдруг вошел человек из другого мира, из того мира, который над нами. Официант молча смотрел на летчика.

— Как только начался этот проклятый снегопад, — продолжал летчик, — радиокомпас, по которому единственно при отсутствии пеленгаторов в зоне могли мы точно ориентироваться по направлению, как будто бы сразу сбесился: стрелка его гуляла в разных направлениях — это было от насыщенности воздуха электричеством. «Пойдем по слуховой пеленгации», — сказал я Семену. Это значило, что он должен был слушать позывные радиостанции пункта, в который мы идем, и ориентировать машину на слух. Рамка нашей антенны должна стоять для наиболее громкого приема параллельно подающей сигналы нужной нам радиостанции; если же поставить ее перпендикулярно, то будет хуже всего слышно, но это будет значить, что мы идем прямо на радиостанцию. Это называется итти на минимум слышимости. «Позывных не слышно. В приеме одни разряды. Чортов снегопад», — сказал Семен.

Мы оказались теперь без ориентировки, над горами, покрытыми тайгой, без всякого точного представления о том, где мы находимся. Вы представляете, что это значит в воздухе? Если мы не найдем пункт посадки, то будем лететь в темноте наугад, пока горючее не кончится. Остальное ясно.

«Запроси районную диспетчерскую службу, — сказал я тогда Манухину. — Попроси разрешения изменить высоту. Нам надо немедленно выйти из этого снегопада». Мы не могли менять высоту без разрешения, чтобы не столкнуться в облаках с другой машиной…

Манухин очень долго не мог связаться. Я успел ему за это время сказать все, что о нем думал. Таким было наше положение в течение получаса. Попрежнему было спокойно и уютно в нашей кабине, мы сидели по своим креслам, и нам все еще было удобно, как обычно в самолете, даже несмотря на то, что вокруг ничего не было видно; но насколько могло еще хватить такой удобной жизни, никто из нас точно уже не знал. У нас было много груза, а поэтому не очень много горючего, так как полетный вес имеет строгий предел. Если мы пройдем при такой погоде пункт посадки, не определив его, то мы останемся над тайгой в ночном пространстве, имея с собой горючего только на положенный аварийный «аэронавигационный час». Найдем ли мы за час куда сесть ночью? Во всяком случае, назад к месту вылета мы уже не сможем вернуться. Для этого надо два часа. «Ты найдешь районную связь или нет?» — сказал я Манухину. «Когда он ее найдет, эта связь будет годна только для того, чтобы по своему выбору гроб заказывать», — сказал бортмеханик Вася Рюпин.

Наконец ответ был получен. Нам разрешили изменить высоту, вниз итти мы не могли: там были горы, мы поднялись выше и уже на большой высоте, наконец, вышли из снегопада.