Крыло

— Я попала в храм из-за болезни. Сначала мы пытались попасть в госпиталь Верхнего города. Естественно, нас не пустили, и тогда к моим родителями пришли они, но в тот день они не представились, как юстициарии. Просто работники администрации, готовые помочь. Рассказали про храм. Они не появлялись, пока я окончательно не выздоровела. Когда я решила остаться в храме, тогда мы снова встретились. Они расспрашивали, как прошло лечение, всё ли в порядке. Я не знала, не понимала, что рассказываю что-то запретное или очень важное. Только тогда, через несколько месяцев они рассказали, кем являются. Я сначала испугалась, но они не требовали ничего рассказывать. Объясняли все необходимостью поддерживать порядок, не вмешиваясь во внутренние дела храма. Я не понимала...

Она затихла. В общем-то, всё понятно, мягкая вербовка, навязывание доверия и сбор фоновой информации. Вполне эффективный подход. Девяносто девять из ста информаторов думают, что в той информации, что они передают, нет ничего важного.

Удовлетворив любопытство, я переключился на план моего чудесного «возвращения» в семью Минакуро. И следующим пунктом плана было посещение какого-то Белого Змея. Это прозвище врача, насколько я понял, который может сделать так, чтобы проверки родства через кровь давали не категорические отрицательные результаты, а нечто неопределённое. Генетической экспертизы в этом мире ещё не существовало, одаренные вынуждены были учиться устанавливать родственные связи в своих семьях, и, конечно, какие-то методы уже были.

А затем меня проведут в Верхний город, для встречи с новыми родственниками. Джейн и Химуро представят моими друзьями, по словам Брюса. Джейн сможет без проблем вернуться к семье, а Химуро ещё непонятно, зависит от благосклонности Минакуро, но на улицу его не выбросят, по словам юстициария.

Ещё раз посмотрев поочерёдно на Джейн и Химуро, я вздохнул, выражая этим вздохом всю печаль взрослого человека по поводу содержимого голов подростков.

— Помиритесь вы уже!

Джейн сильнее обняла колени, а Химуро стал сопеть громче.

— Я серьёзно! Химуро, ну чего ты дуешься как мышь на крупу? Что ты от неё хочешь? Чтобы извинилась? За что? — сопение. — Ну не рассказала она тебе сразу, что приходится сотрудничать с юстициариями. А как ты, скажи на милость, себе это представляешь? — громкое сопение.

Сидит, дуется, кулаки сжимает. Поднимаюсь и слегка пинаю его по ноге, привлекая внимание.

— Давай поднимайся.

— Отстань.

Пнул в бедро, сильно и болезненно.

— Ай! Ты чего творишь?!

— Ты чего творишь, идиот? На неё посмотри! — я указал на Джейн.

Парень всё же перевёл взгляд на девушку. А Джейн тихо вздрагивала от плача. И в наступившей тишине мы услышали сдавленное:

— Мне очень жаль...

По лицу парня стало понятно, что он уже почти готов броситься к ней, всё же чувства у него были вполне настоящие. Я добавил масла в огонь, чтобы сомневался поменьше:

— Она и без тебя себя винит за то, что случилось. Винит за всех, кто умер...

Этого было достаточно, парень сорвался, наконец, с места и бросился обнимать Джейн, пытаясь её успокоить. Очень милая, конечно, сцена, но...

Я испытывал некоторую неловкость и хотел бы покинуть комнату, а дверь всё так же была закрыта. Дежавю, блин.

К счастью, в этот раз от неловкости меня спас вернувшийся юстициарий. Долговязый. Он бросил ничего не выражающий взгляд на подростков, обнимавшихся на матрасе, и от комментариев воздержался. Вместо этого, выложил стопку одежды.

— Одевайся, нам пора. — приказал мне.

Через полчаса мы с долговязым шли по улице, а Джейн с Химуро остались ждать. Им предстояло еще выбрать одежду, скоро нужно было выйти из укрытия. Я щеголял в широкой детской шляпе, что-то вроде сомбреро. Полагаю, этот головной убор популярен у крестьян, работающих на полях. Одежда простая, не городская, тоже, кажется, крестьянская. Больше всего напрягали грубые башмаки с деревянной, в прямом смысле, подошвой. Я всерьёз опасался остаться сегодня с мозолями.

Ходить в открытую по улице было немного боязно, но на нас почти не обращали внимания. Больше на долговязого, всё-таки служитель закона, а уже потом по остаточному принципу на меня. Я боролся с напряжением, вызванным страхом разоблачения, и хоть и смотрел по сторонам, маршрута от волнения совершенно не запомнил. Стояло раннее утро, людей на улицах было пока ещё немного, район мне был незнаком от слова «совсем».

А ещё я увидел стену Верхнего Города, она мелькала среди домов приближаясь. Я с некоторым удивлением взглянул на своего молчаливого провожатого, но долговязый словно не замечал моих взглядов.