Крылов

Рахманинов тоже не солидаризировался с масонами. Он был убежденный вольтерьянец, поклонник французских философов-просветителей, прежде всего такого радикального философа и писателя, как Мерсье. Иван Герасимович занимался переводами Вольтера и Мерсье. Он был широко образован и начитан, знал прекрасно французский язык и философию.

Крылов и Рахманинов встретились на собрании Общества друзей словесных наук. Собрание было чинное, торжественное. Произносились длинные речи о моральном совершенствовании, об истинной вере и божественной премудрости. Рахманинов угрюмо молчал, примостившись в стороне от ораторов. Крылов подсел к нему, и слово за слово они нашли общий язык.

Их внимание привлек стройный человек с правильными, красивыми чертами лица. Он так же молчаливо слушал речи выступавших. А когда они, наконец, выговорились, спокойно поднялся с места и заговорил. Он говорил о том, что человек существо свободное, поскольку наделен умом, разумом и свободною волей. Свобода его состоит в избрании лучшего, а лучшее человек избирает посредством разума и стремится всегда к прекрасному и высокому. «Кто это?» — спросил своего соседа Крылов. «Это Александр Николаевич Радищев — начальник таможни, — отвечал Рахманинов. — Учился в Германии и понабрался там всяких идей».

Радищев продолжал говорить, все более воодушевляясь и увлекая слушателей. Он говорил об истинных сынах отечества, которые достойны этого звания. Не тот сын отечества, который простирает объятия свои к захвачению богатства и владений целого отечества своего, а, ежели бы можно было, и целого света. Они готовы отнять у злосчастных соотечественников своих и последние крохи. Истинные сыны отечества те, кто учинили себя мудрыми и человеколюбивыми качествами и поступками! Они всем жертвуют для блага отечества, ибо истинное благородство есть добродетельные поступки, оживотворяемые истинною честию, которая состоит в беспрерывном благотворении роду человеческому, а преимущественно своим соотечественникам.

Радищев кончил, провел рукою по волосам и устало опустился на стул. В зале царила напряженная тишина. Гости стали постепенно расходиться. Крылов вышел вместе с Рахманиновым, взволнованно делясь впечатлениями.

С этого вечера в его лице Крылов приобрел друга и руководителя.

Он стал теперь часто наведываться к Рахманинову, полюбив скупые, язвительные речи хозяина, его кабинет, заставленный книгами. Рахманинов привлек молодого друга к участию в «Утренних часах». За подписью «И. Крылов» в журнале в начале 1789 года появилась ода «Утро».

Крылов впервые выступал как поэт под своей полной фамилией. До этого он еще в 1786 году поместил без подписи в журнале «Лекарство от скуки и забот» несколько альбомных мелочей.

Порвав с театром, он решил обратиться к поэзии. В его оде было много громких фраз, грандиозных, возвышенных образов, она казалась искусственной, изготовленной по литературным образцам того времени:

Заря торжественной десницей
Снимает с неба темный кров
И сыплет бисер с багряницей
Пред освятителем миров.
Врата, хаосом вознесенны,
Рукою время потрясенны,
На вереях своих скрыпят;
И разъяренны кони Феба.
Чрез верх сафирных сводов неба,
Рыгая пламенем, летят.

Рыгающие пламенем кони Феба — хотя и смело сказано, но все же выглядело надуманным; десница, врата, вереи (столбы, на которые навешаны ворота) звучали также чрезмерно по-книжному. Крылову нравилось, что все это казалось очень величественным и торжественным. Но не картины величия природы его привлекали. В своей оде поэт обличал несправедливость, царящую на свете, несправедливость, жертвой которой он только что стал:

Во храме, где, копая гробы,
Покрывши пеною уста,
Кривя весы по воле злобы,
Дает законы клевета;
И ризой правды покровенна,
Честей на троне вознесенна,
Ласкает лютого жреца,
Он златом правду оценяет,
Невинность робку утесняет
И мучит варварством сердца.

Правда, намеки на злобу, на утесняющих «невинность», на клевету оставались слишком неопределенны и туманны. Трудно было догадаться, что «во храме, где, копая гробы» означало попросту — в суде. Одно ясно было, что поэт всемерно сочувствует «несчастным человекам», видимо причисляя к ним и себя.

В общем эта ода не выделялась среди других подобных од тогдашних стихотворцев. Крылов и сам понимал это. Нет, не в высоких жанрах его призвание. Трагедия и ода не его путь. Его оружие — сатира. Недаром его комедии возбудили такой шум, обиды, кривотолки, недовольство.