– Конечно, с тебя. А кто у нас тут на входе за главного лекаря? – усмехнулся Алексей. – Ладно, пошли к Лужину, посмотрим, чего у него там с раной. Если Федор Евграфович изволил шпыняться и ругаться, значит, все не так уж и плохо и можно уже какие-нибудь послабления ему давать.
В сентябре 1778 года в противостоянии с турками наступила кульминация. Берега Крыма блокировал османский флот из 170 кораблей. Суворов ввел на полуостров резервный корпус, усилил цепь пикетов по всему берегу и предписал маневрировать большим отрядам в виду у крейсирующих судов.
Турки запросили позволения сойти на берег, так сказать, «для прогулки». Им было отказано во вполне дружелюбной форме – мы, дескать, и рады бы, но ваши корабли прибыли из тех портов, где отмечена чума. А наши карантинные правила являются одинаковыми для всех без исключения.
Чуть позже поступил еще один запрос – о дозволении набрать питьевой воды на берегу и высадке для заготовки дров. На него так же вежливо, как и в первом случае, было отказано снова под предлогом опасения все той же чумы. Да и страшная засуха, от которой страдает Крым, мол, не позволяет нам поделиться водой даже с самыми дорогими нашими гостями.
Вежливая демонстрация силы и твердость оказались действенными. Турки не решились высаживать свой десант, и их флот удалился в Босфор. Крым остался независимым.
В двадцатых числах октября 1778 года А. В. Суворов перенес свою ставку в Гезлев, или, как он его сам называл, Козлов (ныне Евпатория).
В этом городе она находилась в течение семи месяцев. Сам генерал проживал в цитадели местной крепости, которая располагалась между мечетью Хан-Джами и православным собором. Александр Васильевич был не только блистательным полководцем, но и талантливым администратором. В этот год в Стамбул пришла эпидемия чумы. Благодаря строжайшим карантинным мерам, введенным генералом, Гезлев, да и весь Крым, избежал тогда страшной болезни. По приказу главнокомандующего русские солдаты очистили в городе все уборные и конюшни. Отремонтировали все городские колодцы, фонтаны и бани. Купание в них стало бесплатным. На рынках был наведен настоящий военный порядок. Для всех въезжающих в город и ввозимых товаров был организован обязательный осмотр. Обувь, телеги и руки под присмотром вооруженных военных караулов обрабатывались крепким уксусом. Всех жителей принудили выбелить свои дома и дворы как внутри, так и снаружи.
На генерал-поручика посыпались жалобы. Ведь, отремонтировав бани и городские фонтаны, он затем ввел и обязательное пятикратное омовение как для своих солдат, так и для всех горожан, независимо от их вероисповедания, под руководством мулл, за что в доносе христиан писалось, что Суворов «обасурманился и знает язык не только крымских татар, но и турок». Мусульмане в это же самое время жаловались на громкий колокольный звон и частое пение Суворова в церковном хоре.
Все жалобы остались без рассмотрения. Вечно опальный полководец на тот момент был очень нужен империи. Судьба этого великого человека всю его жизнь сопровождалась такими вот уколами со всех сторон. Но он продолжал идти дальше к своей великой славе, служа Отечеству.
От крымской эпопеи генерала остались и его многочисленные приказы для войск: «Соблюдать полную дружбу и утверждать обоюдное согласие между россиян и разных званиев местных обывателей… Земские залоги (т. е. местные законы и обычаи) свято почитать, равно российским».
Показательно, что изначально Александра Васильевича отправили на земли Крымского ханства исключительно для руководства сугубо армейскими вопросами, но сохранилось письмо Екатерины II, в котором она отмечает, что и «управление политических дел мне кажется сходственнее поручить Суворову…».
Императрица не ошиблась. Боевой генерал оказался талантливым и даже изощренным политиком, не растерявшимся в водовороте восточных страстей ханства и ловко строящим там свою линию. «…Светлейший хан теперь упражняется в мелких интригах с правительством и здешними магометанами… – докладывал он в Санкт-Петербург. – …И бывают у него некоторые помешательства… Усердному к российской стороне ханскому брату Казы Герай-султану вместо просимых им пятисот рублей, подарил я шестьсот…».