Крымчаки. Подлинная история людей и полуострова

В Джанкое он купил себе билет в соседнее купе, переплатив кассирше, и под полные слез взгляды жены и детей поднялся в вагон.

Через два года Шамаш с семьей вернулся в родной город и занялся своим прежним делом. Но долго еще, когда он возвращался домой после работы, жена преданно смотрела ему прямо в глаза, ожидая неожиданных новостей. Но так и не дождалась. Она поняла: время сделало свое дело, тревожные дни ушли…

Песня потерянного человека

Паровоз сначала стоял под парами, потом тихо подполз к составу и дотронулся своими буферами до первого вагона, дрожь пробежала по всему поезду, наконец все успокоилось, и скрипучий металлический голос сообщил: поезд номер пятьдесят восемь до Одессы стоит на третьем пути, до конца посадки осталось пятнадцать минут. Раиса под руку с довольно молодым офицером шла быстрым шагом к вагону СВ, а перед ними носильщик катил тележку с большим количеством всяких сумок, саквояжей и чемоданов. По всему было видно, что это была влюбленная пара. Они, не стесняясь, шли в обнимку, заглядывали друг другу в лицо и целовались на ходу. Проводник девятого вагона впустил их, не проверяя билетов, а затем уже носильщик быстро перенес все вещи вслед за ними, сложив отдельно в другом купе. В вагоне никого не было, кроме Раисы и молодого офицера. Дело в том, что остальные билеты в купе были скуплены заранее, чтобы никто не мешал уединению этой довольно странной и вызывающей по тем временам влюбленной пары, ведь только августовская жара и всеобщее ослепление белыми одеждами и яркими цветами Крыма, немного сглаживали эту непохожесть. Проводник затворил дверь, затихли и влюбленные в одном из купе на двоих, ожидая отхода поезда.

– А ты не будешь жалеть? Назад возврата нет. Нам этого никто не простит. А потом ты же певица, тебе надо петь…

– Все лучшее я уже спела, а петь можно всюду, даже за границей. Вон Лещенко, если бы его не расстреляли, пел бы в Бухаресте, и как… А Вертинский? Главное – это ты, любовь моя, ведь это может быть в последний раз, такое чувство…

– Я добьюсь перевода в Германию или хотя бы в Польшу.

– Главное не в этом, главное в нашем чувстве, за это время я поняла, что могу бросить все ради тебя, понимаешь… Все, что было раньше, – это было то ли от чувства нехватки отцовского тепла, то ли из чувства благодарности… А сейчас, с тобой, все просто, как природа – вот светит солнце, или идет дождь, и я во всем этом, и никуда не деться, и неважно, что ты младше меня на десять лет…

– Ты младше меня на все двадцать по духу, но когда ты поёшь, то я слышу в тебе столько голосов, такую глубину, что кажусь ребенком…

– Мы уже полгода с тобой мотаемся по стране, и кажется, что это длится всю жизнь, и я все забыла, всю свою прежнюю жизнь, даже детей, хотя тоскую по ним страшно. Мы заберем их, когда все уладится.

– Да-да, конечно, заберем. Как же я тебя люблю, и как же тебя любят твои земляки, твои крымчаки, ты бы видела, как они тебя слушали, особенно когда ты пела эту… ну как ее… «Анам десэм, анам – ёх», песню обреченного одинокого человека. Ты бы видела…

И он напел: «В больницу я больной попал, никто не спросит – как ты себя чувствуешь?»

В это время в дверь вагона кто-то резко постучал, хотя до отхода поезда оставались считанные минуты. Затем еще резче постучали в купе и, не дождавшись, открыли дверь ключом проводника. Это были два эмвэдэшных опера, а кто другие – было не ясно, из какого ведомства.

– Так, они здесь, – по-деловому начали они, – срывай стоп-кран! – Затем послышался приказ: – Задержать поезд на десять минут. – Офицеру скрутили руки за спиной и увели из вагона, больше Раиса его никогда не видела.

Раиса, ошеломленная таким ходом событий, упала в обморок и очнулась только, когда поезд, плавно покачиваясь, набирал ход мимо высоких, родных с детства тополей. Двое сидели напротив, а она лежала с мокрым платком на лбу, и в купе пахло нашатырем и валерьянкой.

– Успокойтесь, мы едем в Одессу, вам ничего не угрожает, мы ваши друзья, мы действуем по поручению вашего мужа, директора театра. Вы нужны ему, нужны искусству.

Шел конец пятидесятых, и были уже не те времена, но у Раисы не было сил, чтобы подняться и что-то делать, тем более, что она была одна и понимала, что ее молодой офицер остался на перроне, и его уже, наверное, ведут в комендатуру.

– А где он? – спросила Раиса.

– Он будет служить далеко-далеко от Москвы, с ним ничего не сделают, но больше он вас не побеспокоит.

– Господи, откуда вы знаете, кто кого беспокоит? Его не расстреляют?

– Сейчас не те времена, вы сами знаете, просто он так и останется майором, если не разжалуют, это уже не наше дело.

– Да, свое дело вы уже сделали и сейчас…

– Ну зачем вы так… Если бы не ваш муж… Кстати, он едет в вашем же вагоне, и скоро к вам зайдет.