Крымчаки. Подлинная история людей и полуострова

И вот писатель-крымчак Александр Ткаченко – я чувствую, слышу, как он в известный момент жизни просто заболел судьбой и бедой своего народа, отложил прочие темы и замыслы литературные, которых у него не счесть, – и приник собирать остатки и останки преданий, историй, судеб и сложить мозаику, или монумент-памятник, мавзолей, дом-храм, куда отныне люди человечества могут прийти и поклониться, воспамятовать и восхититься – и помолиться и поплакать о сем жившем, любившем и творившем – и таком прекрасном!

То есть писатель-художник принялся за труд воскрешения. Он симметричен и встречен работе Природы по порождению народа в ходе эволюции и труду Творца по сотворению космоисторической личности данного народа в его культуре. Только у тех в запасе была вечность, не поджимали сроки, а ему – уж поспешать надо, ибо неровен час… на перепутьях истории.

Таковой импульс знаком, испытан и мною. Я тоже жил увлеченный познаванием всемира и разных стран и культур, ученый и писатель и много уже натворивши, – как вдруг горло мне перехватила на 50-м году жизни судьба моего отца, болгарского политэмигранта в СССР, философа, писателя и музыканта, кто закончил свои дни, теплокровный южанин, в вечной мерзлоте в лагере на Колыме, 43 лет от роду в 1945-м… И я бросился собирать его сочинения и воспоминания о нем и подготовили с матерью книгу «Дмитрий Гачев. Статьи. Письма. Воспоминания» (М.: «Музыка», 1975), а на его родине, в Болгарии, подготовил к изданию два тома его «Избранных произведений». И так утолив душу и сердце, смог высвободить дух для новых интересов и писаний.

Подобное душенастроение чувствую собратски и сострадательно и в писателе Александре Ткаченко. Это ведь на перегоне от 60 к 70 принялся он за труд воскрешения своего народа. А до этого самоосуществлялся интенсивно и в жизни разнообразной, и в творчестве. «И жить торопится, и чувствовать спешит», – это и про него в эпиграфе к «Евгению Онегину» (из стихотворения П. Вяземского). А он – сосуд всеодаренный, и мужик красивый и мощный: шутка ли – играл как футболист экстра-класса! С авантюрным характером, человек риска, в жажде все испытать и познать – разные среды общества и типы людей: контактен и любопытен, умеет и дружить, и любить, и враждовать смеет. А главное – призванный к Слову: вознесясь на небо мысли, в эмпирей воображения, свободен оттуда созерцать все поприще бытия и быта, описывать страсти людей, осиливать и свои боли и страдания… Ибо при видимом богатырстве и всепобедительности (донжуанизмом славен – и это полигон его испытательской работы в половине рода людского), душою чувствителен и хрупок. А. Ткаченко и поэт (его книги стихов: «Сотворение мига», «Подземный мост», «Игра навылет», «Облом», «Избрань» и др.), и прозаик (книги «Футболь», «Левый полусладкий», «Джетлег», «Русский суд», «Женщины, которых мы не любим», «Париж – мой любимый жулик»), и общественный деятель: вице-президент Русского ПЕН-клуба. Изъездил он полсвета – и все же притянуло на прародину, в Крым, в Карасубазар, к любимым сонародникам…

Чем же привлекателен космос крымчаков в реконструкции, живописании Ткаченко? Это – мир без отчуждения: малый, уютный, теплый. Тут все друг друга знают, переплетены соседством и родством. Если портной тебе шьет или парикмахер стрижет – то не за страх и не за деньги (только), но за совесть и честь мастера, а и оказывая добрососедскую услугу, в долг – как еще в натуральном хозяйстве. Потому человечески душевные отношения и сюжеты вословесниваются писателем обильно: случаи из жизни, истории, характеры – все с чудесностию особенностию какой и голосом. Недаром и серия коротких рассказов, новелл озаглавлена «Окнами во двор» – не на улицу и площадь, на вынос в мир и люд чужой, а как на посиделки знакомых и знаемых, случаи забавные и трогательные, теплые, как и слова тут: «разговорная речь соплеменников – быстрая, горячая, добрая – все эти бала ала буюн хала»… где славянские слова перемежаются характерными тюркскими в многослойном языке многосудебных крымчаков («Одинокая лодка»). Читать рассказы «Окнами во двор» – это как «Вечера на хуторе близ Диканьки» – тоже посиделки, неистощимые, перебивающие друг друга голоса, предания, даже мифы, и страшненькие, а и чудесные вызволения и избавления, переплетения судеб. Но более всего – юмора.

«Крымчак никогда не бывает пьяным, – сказал Нысым, заглатывая очередной стаканчик красного. – Так уж и не бывает, да ты сам сейчас отрубишься, а для нас это позор – валяться на улице под забором». Но добавляют стаканчик за стаканчиком четыре соседа, потом идут, повторяя: «Крымчак никогда не бывает пьяным. – Вот поэтому и не бывает, что жена находит и ведет домой». Крымчак любит пофилософствовать: «Куда мы идем, где наше место в истории и кто мы такие? Мы и по-русски, и по-татарски, и по-крымчакски, а кто мы такие, куда мы идем?..» Тем временем:

«Я вижу, что мы уже выходим из нашего города… – И что, идем в другой? – Дурак, мы зайдем в наш с другой стороны. Земля, говорят, еще пока круглая.