Крымская война. Попутчики

Эссен описал круг - с сильным креном, едва не чиркая крылом по волне. Струя оранжевого дыма, к удивлению лейтенанта, вырывалась прямо из воды, точнее, из какого-то мелкого предмета, плавающего рядом с разбитой шлюпкой. Жертва кораблекрушения стояла на банке, и семафорила обеими руками.

«Держись, дядя, помощь близко...»

Когда стрелка альтиметра миновала отметку в 1.200 метров, Эссен выровнял аппарат. На горизонте маячила крошечная белая запятая - словно капелька цинковых белил, упавшая с кисти мариниста.

Парус? У турецких берегов полно рыбацких скорлупок и всякой каботажной мелочи. Но все равно, надо запомнить...

***

Удача окончательно отвернулась от «тридцать седьмой». Милях в семи к норд-весту виднелись слегка откинутые назад мачты гидрокрейсера, вытянутый, приземистый контур миноносца и угрюмая калоша турецкого угольщика. Еще несколько минут, и...

Мотор закашлялся. Эссен пихнул Кобылина локтем и ткнул пальцем за спину, в тарахтящий «Гном». Летнаб обернулся, прислушался; на его физиономии явственно проступила тревога, и в этот момент мотор чихнул, плюнул сизым дымом, и замолчал. Потом снова чихнул, застрелял восемью исправными цилиндрами и заглох окончательно. Стало тихо, только набегающий поток свистел в расчалках.

Лейтенант выругался - «Накаркал с дымами этими, пригодится ему… Вот и пригодилось. Понятливый Кобылин полез в брезентовую сумку, привешенную к внутренней стороне борта. Клацнул металл - наблюдатель откинул ствол громоздкого сигнального пистолета и вставил в казенник картонную гильзу. Эссен потянул штурвал на себя, выводя аппарат на глиссаду. «А тебе, дружище, придется подождать лишний час." - посочувствовал он человеку на разбитой шлюпке. Не беда, море спокойное, как-нибудь дотерпит.

II

Османская Империя.

Провинция Зонгулдак

Где-то на берегу

Следы вели в воду. Баш-чауш свесился с седла и пригляделся: пашеры[2] здесь переправились через ручей. Знали, черви, что погоня пойдет верхами! Глубокий, по грудь коню, мутный поток перегорожен упавшим в воду деревом. Вокруг веток нанесло всякой дряни; течение взбило возле полузатопленных коряг шапку грязно-бурой пены, и вода закручивалась между сучьями мелкими водоворотами. До противоположного берега всего ничего, пара дюжин шагов, но попробуй, преодолей их в седле!

Вот здесь, возле поваленного дерева пашеры вошли в воду и переправились, держась за осклизлые коряги. Как же не хочется лезть туда верхом... Кто знает, сколько там затопленных пней да сучьев? Запросто переломаешь ноги лошадям, а то и брюхо пропорешь - вон какой острый сук торчит из воды!

Баш-чауш сплюнул. Если курды откажутся лезть в воду - как тогда заставить этих головорезов подчиниться? Можно, конечно, пригрозить непокорных выдать на суд и расправу забтие мюшири[3] - но тогда эти сыны шакала, чего доброго, пластанут его самого саблей, а потом заявят, что начальник пал в схватке. И концов не сыскать: Пиштиван, и Зевер, Ало-Шерок и Ханемед, все два десятка башибузуков родом из соседних деревень, и друг друга они не выдадут. Нет, надо действовать тоньше...

- Пиштиван!

Всадник в драном бешмете и лохматой папахе, подлетел к начальнику. Баш-чауш с трудом удержался, чтобы не поморщиться - одеяние курда источало тошнотворный запах прогорклого бараньего жира. За спиной у Пиштивана болтался ружейный чехол из овечьей шкуры, из него на локоть выглядывал приклад, украшенный перламутром и мелким жемчугом.

Богатый у Пиштивана мылтык[4], привычно отметил баш-чауш. И сабля богатая, с черным йеменским клинком. А воин Пиштиван дрянной, истинный курд - труслив, лжив и, как все их проклятое Аллахом племя, жаден до грабежа. Это полезное качество сейчас и требовалось.

- Эфенди, наши не хотят идти в воду! - заявил Пиштиван. Он лучше других курдов изъяснялся по-турецки и обычно говорил от их имени. - Говорят: лошадей попортим, не надо идти, зачем? Без лошадей - какие мы воины?

Баш-чаушу нестерпимо захотелось осыпать негодяя самой черной бранью. Но сдержался: сказал ведь Посланник Аллаха (мир ему и благословение): «Верующий не порочит, не проклинает, не совершает ни­чего непристойного и не сквернословит».

И с таким вот сбродом приходится стеречь берег, ловить контрабандистов и бандитов! А по ночам просыпаться от всякого шума - а ну, как русские гяуры пришли с моря, жгут дома, рубят рыбацкие лодки, лишая прибрежных жителей и без того скудного пропитания? Баш-чауш был уроженцем провинции Зонгулдак и принимал близко к сердцу беды, выпадавшие на долю местных обитателей. А курдским мерзавцам хоть бы хны - завас-баши уже не раз грозился донести на бесчинства, творимые башибузуками. Как будто он, баш-чауш, может удержать от бесчинств диких горцев! Таких одно может исправить - петля или кол, тонкий, смазанный по всей длине бараньим жиром...

Баш-чауш помотал головой, отгоняя соблазнительное зрелище. Придет время и Пиштиван с остальными ответят за все; пока же надо проявить мудрость и изворотливость.