Крымские тетради

Август 1942 года всем памятен и тягостен. Севастополь пал, Крым остался в глубоком тылу, война стучалась в Закавказье.

Впереди зима - пострашнее, чем прошлая. О ней надо думать сейчас. Надежда на лес: на дикие яблоки, груши, орех-фундук. Питание...

С утра до ночи идет партизанская заготовка. Вот Лена напала на орешник: плодов густо-густо. Скорее набрать побольше... Для раненых, истощенных...

Плетенка полным-полна, можно спрятать. Лена нашла удобную щель, выгребла из нее сухой лист и надежно припрятала орех-фундук, как прячет его на зиму хлопотливая белка.

Шорох какой-то!

Она осторожно раздвинула ветки: немцы! Их много: рослые, сытые. Подкрадываются к отряду!

Что же делать? Даже сигнал-выстрел дать нечем! Кричать - не услышат: отряд в ложбине. Лена рванула с себя платок, выскочила на поляну и побежала в сторону отряда... на виду у немцев.

Автоматные очереди перекрестились на ее худой спине.

Выстрелы подняли отряд и спасли его.

Вечером хоронили Лену: она была изрешечена пулями.

Трехкратный партизанский залп проводил ее в последний путь.

* * *

Самой знаменитой среди женщин была Полина Васильевна Михайленко.

...Тропа упала в безлюдный лагерь.

Налившиеся весенними соками деревья смиренно ожидали первого солнечного луча.

Я смертельно устал, болел каждый суставчик. Лечь и забыться - мечта.

Серый гибельный ветер охолодил насквозь. Терпение, долг - только они пригнали меня к бахчисарайцам из дальней дали. Я давно не видел своего лица, но знал: глаза мои ввалились, подбородок еще больше заострился.

У Македонского напоили меня кипятком.

Михаил Андреевич жалостливыми глазами смотрел на меня; обеспокоившись, спросил:

- Худо?

- Лучшего никто не даст. Говори: послал разведчиков на магистраль?

- Они уже там, командир... Побриться бы тебе, а?

Я пожал плечами: где, чем?

- У нашего румына эккеровская бритва. За милую душу обкорнает.

Тома - шустренький, дьяволистый грек-румын, я о нем еще скажу - будто тугими бинтами затягивал мое сморщенное от голода лицо, и все же мне было приятно.

Пальцы его со смолистым душком ловко массировали кожу, плясали на щеках, как палочки на барабанной шкуре.

Он брил без мыла, но боли я не ощущал и под треск стального лезвия медленно засыпал.

И вдруг слышу требовательный голос:

- Что ты, чертова кукла, заразу тут разводишь? Вытяни руки! Господи, еще румынская грязь под ногтями... Варвары...

Картина: румын Тома стоит перед женщиной в черной кубанке и парадно щелкает каблуками подкованных ботинок, а женщина - в галифе, сапогах, в руках длинная палка, какую обычно носят горные чабаны. Глаза у нее строгие, но не злые, где-то в них прячется смешинка.

- Невежа! Марш отсюда!

Тома умен - эта женщина зла ему не сделает, потому он с особенным шиком демонстрирует свою готовность быть наказанным, обруганным. И даже огорчается, когда женщина всем корпусом повернулась к нам:

- Начальство называется. Нет бы встретить усталую, голодную... От вас дождешься.

- Дорогая Полина Васильевна! - Македонский взял ее под руку и галантно повел в командирский шалаш.

- Шут ты гороховый. По-серьезному предупреждаю: не позволяй своему брадобрею по лицам елозить... Заразу разведешь.

Она устало села, кубанку долой - рассыпались черные волосы с шелковистым блеском от чистоты. И вся наша гостья была опрятна, пахла чем-то обаятельно домашним.

Я сразу догадался, кто она: Полина Васильевна Михайленко - главный врач крымского леса. О ней много говорили связные на перекрестках партизанских троп.

Она вытянула ноги:

- Эх, Мишенька, как мне надоели эти тропы. Вот клянусь: останусь жива - и не взгляну на них.

- Еще как потянет сюда, - улыбнулся Михаил Андреевич, нацеживая из котелка кизиловый настой.

Полина Васильевна, обжигаясь, выпила настой, сладко потянулась:

- Часик отдохну, а потом снова ать-два. - Она поднялась, одернула гимнастерку и села напротив меня, Я чувствовал давно: она краешком глаз наблюдала за мной. Сейчас взгляд у нее был прямой, цепкий. - Командир Четвертого района?

- Так точно, Полина Васильевна.

- Как же вас угораздило: в штабе вшей развели?

- Были вши...

- А теперь?

- А теперь их нет!

- Раздевайтесь!

Я недоумевал.

- Побыстрее!

Категоричность потрясающая.

- Может, в другой раз, доктор?

Лицо ее посуровело, надбровные дуги круто изогнулись.

- Я сегодня прошла двадцать верст, мне сорок лет, и у меня ноги распухли, - сказала она с женской расслабленностью.

Не медля ни единой секунды, я стал снимать с себя гимнастерку...

Она внимательно осмотрела каждую складку на моей одежде, не пропустила ни единого шва.

Мне вообще на сей раз повезло: только вчера мы устраивали у себя баню. Куренкова выжарила всем нам белье, Оно было не ахти каким чистым, но опрятным.

Полина Васильевна искренне сказала:

- Большое вам спасибо.

- За что же?

- За жалость к моим ногам. Ведь я к вам топала, а вот теперь высплюсь. Миша, позволишь?

- Хоть трое суток!

- А что? И не проснулась бы. Мы, бабы, любим поспать!

Спала она ровно три часа и пошла в Алуштинский отряд.

Ждал ее там раненый партизан.