Крымские тетради

Годы как падающая вода: вспять не идут.

В восточном Крыму, едва ли не на самом романтическом месте Крыма, лежат земли совхоза «Коктебель».

Здесь виноград сплошным зеленым ковром покрывает долину — от горного перевала до остроконечных пиков Кара-Дага. Он взбирается на взгорья, сползает в ложбины, лепится между скалами: виноград всюду, где настойчивые руки человека отвоевали у гор хотя бы узкую полоску земли.

Я часто бываю на той стороне полуострова, вижу долину, а главное — ее людей, умеющих ловить солнце в бокалы.

И куда бы я ни смотрел — на улицы поселка, дома, на цветники, сады и поляны, — повсюду я чувствовал почерк одного человека, будто он собственноручно подписывается под каждым добрым делом.

Это почерк боевого, сильного и мужественного хозяина земли — почерк Михаила Македонского, директора первого на Украине хозяйства коммунистического труда, совхоза «Коктебель», почерк человека, удостоенного за подвиг на мирной земле звания Героя Социалистического Труда.

* * *

Несколько лет тому назад, за неделю до майских праздников, я получил приглашение, которого ждал очень долго.

Меня звали на всекрымскую встречу партизан! Неужели будет: соберемся на зеленой лужайке заповедника, посмотрим на наши горы — молчаливых свидетелей славной, трудной, задорной, полной драматизма боевой жизни, а главное — взглянем друг другу в глаза, спросим: отсырел ли порох в твоей пороховнице или по-прежнему сухой, пламенистый?

И вот оно — утро мая! Вдоль Салгира под ветром шумят седые тополя. Город спит, только по улице Шмидта у турбазы необычный шум, смех, взволнованные восклицания, слезы. Со всех сторон сходятся люди — немолодые люди, и глаза у них ищущие, лица бледноватые от волнения.

— Иван… Иван, чтоб ты сгорел!

— Пидожды… пидожды!.. Нэвже Грыцько? Ей-богу, вин, живэсэнькый та повнэсэнькый!

Обнимаются, хлопают друг друга по широким спинам, плачут, смеются, как могут смеяться дети и люди с чистыми душами. Тут нет ни начальников, ни подчиненных — собрались равные братья по оружию.

Я смотрю на лица моих братьев, и сердце мое бьется от счастья, волнения, оттого, что время не выветрило из нас боевого духа. Нет, я не хочу сказать, что мои друзья — люди особого сорта, но, черт возьми, в них все же есть что-то необыкновенное!

Кто может еще так молодцевато носить головные уборы — то ли кепку-монеточку, то ли шляпу из модного сукна — чуть набекрень, этаким наклончиком к виску? Кто с такой юношеской непосредственностью может выражать свой восторг, как выражает мой сосед своему другу — тучному директору крупного совхоза Македонскому: что, мол, ты, Мишка, здорово шагнул, Герой Труда, а такой, со смешиночкой, собака тебя задави!..

А вот и наш Чуб… Ему уже шесть десятков, а глаза… глаза!.. Блестят ярко, задористо. С прытью, размашисто прилаживает красное знамя к вездеходу, который пойдет в голове колонны… Чтоб от самого легкого ветерка трепыхалось полотнище. Приладил, выпрямил сильное, широкоплечее, мускулистое тело и с прежней командирской властностью крикнул:

— По машинам, хлопцы!

И необычная колонна тронулась в путь… Она промчалась через город, выскочила на весенний простор.

…Мы посмотрели на себя, на свои прожитые послевоенные годы глазами тех, кто в трудную минуту испытаний был рядом, локоть в локоть, всегда готовый на самый высокий подвиг.

Зеленая поляна в знаменитой партизанской балке, теплое майское солнце, импровизированная трибуна — кузов машины, на ней плотная фигура партизанского командира. Молодой весенний ветер обдувает его виски, седую шевелюру. Вокруг — мы. Седые головы. Море седых голов, но как еще энергично горят наши глаза, как глубоко сердца воспринимают страстные слова оратора!

Встречи эти стали нашей традицией. Где бы ты ни был в День Победы лети в Крым. Там в заповедных лесах ждут тебя твои однополчане, там у главного знамени — легендарный Чуб.

^{Ялта — Москва}

^1963–1967