Я вздохнул, - Грабин - это вон тот дядя, с квадратным и сердитым лицом римского легионера. Он конструктор танковых, и не только танковых пушек. По крайней мере, на Т-34 и КВ стоят его изделия. Астров - это конструктор самоходки СУ-76 и легкого танка Т-60. Он тоже где-то здесь, но я его сейчас не вижу. Шашмурин - это конструктор средних и тяжелых танков... У вас его пока еще не знают, но он сделает так, что КВ забегают, как легкие "бэтэшки". Чупахин с Трашутиным - конструкторы дизеля В-2... - я задумался, - Если интересно, поговори с ними, лишним не будет. А то до товарищей ведь крайне редко доходят "вести с полей", отчего они, бывает, чудят не по детски.
- Хорошо, завтра так завтра, - тряхнул головой Катуков, - очень хочется взглянуть на танки, которые прошли через Гудериана как раскаленный нож через масло. Я с этим гадом в свое время столько намучился.
А сейчас, Вячеслав Николаевич, скажи мне, что это за прекрасная незнакомка со знаками различия военврача 2-го ранга, которая смотрит на нас таким строгим взглядом?
Я улыбнулся, - А это, Михаил Ефимыч, моя "половинка", жена Алена. Ты не подумай, не ППЖ, а самая законная. Вон, Леонид Ильич нас лично расписывал, по всем правилам. Да, чего хочет женщина, того хочет Бог. Одну минуту... - я подозвал к себе подполковника Деревянко, - Николай Владимирович, перед тобой генерал-майор танковых войск Михаил Ефимович Катуков, тот самый, настоящий. Ты же у нас главный танкист. Расскажи ему во всех подробностях, как ты под Чаплинкой отрихтовал "шустрого Гейнца". Обменяйся опытом встречного танкового сражения и глубокого рейда.
Потом покажи товарищу генерал-майору, где проживают конструктора. Морозов съехал, так что койка его свободна. Пусть дежурный с интендантом выдадут белье и прочее, все как положено. А я пойду, побеседую с начальником нашей медицинской службы, может, скажет чего интересного?
Вот и снова я в столице Советской России. Только мое нынешнее путешествие в Москву не было похоже на то, которое я совершил летом 1941 года. Большую часть суточного перелета над Арктикой я тогда пробыл в хвостовом отсеке летающей лодки "Каталина", в кресле пулеметчика. Слава Богу, что меня не заставили тогда вести наблюдение за воздухом, и стрелять из пулемета. Продрог я тогда качественно, и был еле жив, когда наша летающая лодка приводнилась в Архангельске.
В этот раз мой маршрут был более комфортным, но и более долгим. Четырехмоторный бомбардировщик В-24 "Либерейтор" с несколькими промежуточными посадками доставил меня в Москву через Аляску, Камчатку, и всю Сибирь. Я даже не упомню все те города, в которых мы совершали посадку. Маршрут через Лондон в связи с последними изменениями в британской политике был сочтен неуместным. Это дело только между нами и Советами.
Зимой русская столица выглядела так же величественно-прекрасно, как и летом. Я отметил лишь то, что по сравнению с прошлым годом москвичи стали выглядеть не такими озабоченными, как летом 1941 года. По всей видимости, это было связано с поражением немцев под Москвой и на юге России. Кстати, как мне сказали перед вылетом, активность немецкой авиации над Британией тоже упала. Вероятно, сказались большие потери люфтваффе на Восточном фронте. Встречавший меня на аэродроме в Москве 2-й помощник посла Льюэллин Томпсон шепнул на ухо, что его данным немецкое военно-морское командование весьма встревожено прорывом из Черного моря в Средиземное, а оттуда - в Атлантический океан, эскадры русских кораблей. Самое удивительное заключалось в том, что часть этих кораблей шла под военно-морскими флагами СССР, а часть... под флагами царской России. Объяснения такому феномену пока не получены.
Из американского посольства, расположенного в двух шагах от Кремля, в Китай-городе, я отправил в советский МИД просьбу о встрече со Сталиным. Помимо всего прочего, в этой просьбе говорилось о том, что я привез с собой послание мистеру Сталину от президента Рузвельта, которое я должен вручить адресату лично. Ответ из советского МИДа пришел в тот же день через несколько часов. Сталин назначил мне аудиенцию на следующее утро.
Советский вождь поздоровался со мной, и пожал мне руку коротко, твердо и любезно. На правах старого знакомого он поинтересовался моим здоровьем, и приветливо улыбнулся, узнав, что боли в прооперированном желудке меня уже не так сильно беспокоят.