Крымский Ковчег

Сейчас питерское метро уже не казалось клоном московского, и глупых фантазий о том, чтобы сесть на станцию в Москве, а выйти в Питере, уже не было. Круглых вагонов с круглыми непрозрачными плафонами – какой-то странной тоски советского дизайнера по идеальной женской груди, которые оставались молочно-белыми, пока не горели, и выстраивались десятками огненных сосков, стоило машинисту зажечь свет, вагонов, в каждом из которых висело две изящные трости – стоп-крана и аварийного открывания дверей, и, кажется, вручную окрашенных стен, вдоль которых устроились – так и хочется сказать литерные – диваны с мягкими подушками… такого в Питере уже нет. В подземельях Северной столицы все квадратное, пластиковое, легко моющееся, составы – один большой вагон, выгибающийся гармошками, каждый запросто наберет пассажиров на пол-«Титаника». В Москве поезда, кажется, даже еще постарели, новые сгинули, каждый изгиб стальных перил в вагоне тянет на премию за изысканность форм, каждый – будто из учебника по топологии.

Двери прибывшего поезда чуть приоткрылись – Антон не рискнул. Только если откроются до конца, тогда, даже если начнут вновь закрывать, – успеешь, если сунуться вот в такие, полуоткрытые, – стиснут, зажуют, а поезд свернет в боковой туннель, где уже ждут рискнувшего.

Двери, словно заманивая, открылись до конца, только слегка подрагивают. Стрельцов ждал. Если уж поезд решил играть, лучше пропустить. Двери с грохотом захлопнулись, сила удара была такой, что и резина на кромке створок не спасла бы – ребра вбило бы в легкие. Поезд рванул с ускорением, которого должно было хватить, чтобы еще до следующей станции набрать вторую космическую скорость. Антон посочувствовал пассажирам – сиденья в вагонах слабо приспособлены для ускорений и торможений.

Следующий поезд подошел, тщательно маскируя свой характер. Плавно замедлил ход, раздвинул створки с явным усилием – мол, смотри, еле двигаются. Стрельцов не шагнул – влетел, чтобы не дать ни шанса, обе ноги оказались внутри вагона почти одновременно. Створки даже не дернулись. Поезд солидно постоял еще минуту и так же неспешно начал ускоряться.

Как обычно, мест хватало. Как обычно, выдраенный, стерильный – хочешь, ложись на пол – ни пылинки, старый мытищинский вагон с мягкими диванами – легко садится, трудно вставать. Антон пристроился в углу у вогнутого стекла. Если смотреть в глубину-черноту туннеля, можно решить, что ничего с Москвой не случилось, сейчас поезд доедет до нужной станции, встретит толпу на перроне – тысячи торопящихся на работу и не представляющих, что в этом городе может быть трудно не жить, а оставаться в живых.

Стрельцов задремал. Три перегона проскочили, слились в один. Двери были еще открыты, но стартовать было поздно. Можно было проехать еще одну станцию и вернуться. Только это кажущаяся простота. В Москве такие фокусы чреваты. Как-то Антон попытался проехаться по Кольцевой. На двадцатой станции сдался. Кольцевая все никак не хотела замыкать кольцо, поезд пошел вразнос, мигрируя между линиями.

Антон из положения сидя выпрыгнул в сторону дверей, успел оттолкнуться ногой и уже совершенно отчаянной рыбкой влетел между уже начавших сходиться створок.

Куда делась медлительность состава. Створки пошли навстречу друг другу с решительностью спущенной тетивы, и Антон сделал невозможное. Еще в полете, распластанный в воздухе, открытый для любого удара, – умудрился поджать ноги, уйти от захвата. Удар о перрон был легким. Не потому, что Стрельцову удалось как-то сгруппироваться. Просто вагон сделал то, чего Антон уж никак не ожидал: стальное чудище, уже не успевающее поймать Стрельцова створками, выпустило побеги – и цепкие усики, вооруженные десятками крючков, вцепились в ноги беглеца. Фактически Антон просто не смог упасть, он висел в воздухе, подвешенный за пойманные ноги, а поезд уже пошел, и руки Стрельцова бесполезно скользили по граниту. Сначала он переломает все кости о металлический поручень в конце перрона, а затем его расплющит в начале туннеля. По крайней мере все должно произойти довольно быстро.

Поезд притормозил: видно, скорая смерть Антона радовала состав не так сильно, как его же гибель, но медленная.

Когда-то давно в платформу, сантиметрах в десяти от края, вмонтировали фонари. Работающими их Антон не видел, но подозревал, что, зажигаясь, они должны были убеждать пассажиров держаться подальше от края. Стекло, которое прикрывало столь человеколюбивое устройство, было крепким и старалось выдержать любые усилия по выковыриванию. Видно, все же не любые. Поезд подтягивал Антона к месту, где от фонаря осталась только дыра. Маленькая, сантиметра три глубиной – толком не уцепиться, а даже если и уцепиться? Даже сто Антонов, уцепившихся за сто дырок в платформе, не остановили бы поезд.