Крымский цикл (сборник)

Антон Васильевич, прочитав предыдущие страницы, просит объясниться по поводу одной, с его точки зрения, несообразности. Он не понимает, отчего это я, описывая блестящее начало летнего наступления, все время упоминаю о своих пессимистических прогнозах. Ему кажется, что я переношу свое сегодняшнее настроение на события годичной давности. Лично он год назад был уверен, что таврическая операция закончится ежели не в Москве, то, во всяком случае, в Киеве или в Харькове. А имея за своей спиной Новороссию и Малороссию, можно надеяться следующей весной идти прямо к Белокаменной.

Вероятно, так думали многие. Может быть, на это надеялся Барон. Но я не кривлю душой, говоря о своей прошлогодней уверенности в том, что наша летняя кампания будет последней. Это я понял еще весной.

Прежде всего, не от хорошей жизни Барон вел переговоры с красными. Даже весной 18-го, когда у нас не оставалось ничего, кроме винтовок и пустых подсумков из-под патронов, ни у кого подобной мысли не возникало. Ежели мы, имея танки, самолеты, флот и помощь Европы, были готовы подписать мир с господами Ульяновым и Бронштейном, значит, у нас не было другого выхода.

Начало наступления подтвердило мои предположения. Мы лихо прорвались к Мелитополю. Это был блестящий рейд, за который нам поставил бы «отлично» сам Упырь. Недаром Якову Александровичу приписывают слова, что он хотел бы стать вторым Махно. Да, мы научились воевать по-степному, и это выручало нас и раньше, и потом. По сути, мы действовали, как партизанский отряд. А партизанские отряды войн не выигрывают. Регулярная армия – медведь неповоротливый, но и медведь рано или поздно встает на дыбки.

Одной лихости может хватить на неделю. Для серьезного сражения нужна армия. А нас было так мало, что ежели вдруг господин Уборевич решит сдать свою XIII армию в плен, то наших сил не хватит даже для конвоя. А бывший поручик в плен сдаваться не собирался. И это мы почувствовали очень скоро.

В общем, уже тогда я был уверен, что в степях Таврии решится наша судьба. Впрочем, Барону вряд-ли удалось бы отсидеться за Перекопом. Ведь не отсиделся же он в ноябре. Так что для меня летняя кампания 20-го была последним парадом. Я это понял сразу, и завидовал оптимистам, подобным генералу Туркулу.

Мы окопались севернене Мелитополя, установили пулеметы и стали ждать. Правда, в контр-удар красных поначалу не очень верилось, – из Мелитополя они бежали так быстро, что бросили склады, способные обеспечить наш корпус на полгода. Впереди время от времени что-то грохотало, но нижние чины, а потом и офицеры стали потихоньку снимать сапоги и гимнастерки и устраиваться прямо в поле под солнышком, тем более, что река Молочная была рядом, и приходилось отпускать личный состав повзводно купаться.

В первое же купание прапорщик Мишрис, желая показать пример остальным, прыгнул с обрыва и прямиком напоролся на корягу, порезав руку и, что было самым неприятным, ногу. Ногу пришлось забинтовать, и прапорщик мог передвигаться только с импровизированной тростью. Я поглядел на его потуги, и велел немедленно отправляться в госпиталь.

И тут я впервые увидел, как прапорщик испугался. Он переводил взгляд с растерянной Ольги на непроницаемого прапорщика Немно, умоляюще смотрел на меня и, наконец, попросил оставить его на позициях. Поручик Успенский пообещал ему гангрену и посоветовал немедленно убираться в тыл, присовокупив, что не подпустит нашего цыгана к Ольге ближе чем на двадцать шагов. Тогда Мишрис, побледнев от волнения и вставляя в речь литовские слова, сбивчиво объяснил, что не может оставаться в тылу, когда отряд готовится встретить красных, а взвод к тому же лишается командира. Все это было так, и я уж совсем было собрался гаркнуть и направить его в Мелитополь, но прапорщик отвел меня в сторону и жалобно попросил оставить его хотя бы на денек. Ему было стыдно появляться в госпитале с такой, с позволения сказать, раной. Я посмотрел на него и махнул рукой, разрешая остаться. В конце концов, перевязку можно было сделать и на позициях, а в наши госпитали я не очень верил.

Прапорщик Мишрис от радости даже отбросил посох и бодро заковылял к своему взводу. По этому поводу я прекратил купание и велел как следует выкосить траву перед брустверами. Тишина начинала смущать меня, и я не ошибся.

Вечером на позиции подъехали Яков Александрович и наш бригадный командир, фамилию которого я уже и не упомню. Командующий похвалил нашу позицию и сообщил, что красные атакуют Серогозы, где наша 34-я дивизия пытается помочь полуокруженному корпусу Фельдфебеля; а прямо перед нами, у станции Федоровка, господин Уборевич собирает ударную группу. Ежели красные прорвутся у Серогоз и сумеют обойти Мелитополь с востока, то корпус окажется в кольце. Мы должны держать оборону здесь, чтобы краснопузые не смогли внезапным ударом отбить город и рассечь части корпуса пополам.