Крымское ханство XIII—XV вв.

Ко всему этому нужно присовокупить крайнюю беспорядочность в тогдашнем управлении генуэзских колониальных городов вообще и города Кафы в особенности. Еще раньше, чем было послано генуэзскому Банку консульское донесение о союзной военной демонстрации, сделанной турецкой эскадрой и татарским ханом, и о дипломатическом результате этой демонстрации, кафский епископ Яков Кампора отправил собственное послание, в котором он порицал действия колониальных правителей — называл консулов людьми алчными, неспособными и предателями, и особенно нападал на консула Вивальдо за поспешность, с которой он открыл переговоры с ханом, и за готовность, с коей он обязался вносить ежегодную дань в ханскую казну [735]. Епископа обвиняли в сварливости, и он был заменен другим, который был нрава кроткого, миролюбивого и снисходительного. Однако же и этот кроткий преемник Кампоры повторил жалобы своего предшественника [736]. В конце концов и сам Банк убедился в беспорядочности колониального управления и упрекает консулов в злоупотреблениях по финансовой части [737]. Ввиду этого можно думать, что вся история о формальном союзе Хаджи-Герая с турецким султаном, направленном против Кафы и заставившем консульское управление войти в денежную сделку с татарским ханом, могла быть чистой выдумкой бессовестных заправил города Кафы. Эта выдумка должна была служить к оправданию действий их неумелой политики и непростительной трусости, или, что еще хуже, должна была прикрыть их алчные расчеты, основанные на бедственной для города сделке, представившей удобный предлог к вымогательству себе денежных субсидий от Банка. Сам же Банк корит консулов за то, что в былое время одних обыкновенных доходов колониальной казны на все доставало, а теперь правители Кафы истратили все, даже запасные ресурсы, да еще не хотели доставлять в Банк никаких отчетных ведомостей [738]. Какой же нибудь непосредственный контроль над действиями колониального управления был положительно немыслим, когда прямые сношения Генуи с Кафой сделались до крайности затруднительны, после того как над Босфором стали исключительно владычествовать турки. А насколько бестактно, чтобы не сказать более, пользовались этой бесконтрольностью власти своей лица, державшие в своих руках колониальное управление, это всего нагляднее показывают обстоятельства, вызвавшие вторичное, более энергичное и пагубное для колоний нападение турков османских, несомненность которого свидетельствуется всеми, как европейскими, так и турецкими историческими памятниками.

Напуганные первым посещением турецкой флотилии кафинцы, в предотвращение серьезных нападений турков, поспешили задобрить султана Мухаммеда II обещанием добровольной ежегодной ему дани в размере 3000 венецианских дукатов, отправив для переговоров специальное посольство к султану [739]. Но у себя дома они продолжали действовать так, что им было несдобровать в скором времени. Подобно тому как в Константинополе, задолго до занятия его турками, проживало много турок, занимавших целые кварталы, так и в Кафе с ее предместьями издавна гнездились во множестве татары. Покойный Брун, толкуя одно темное выражение в уставе Банка св. Георгия 1449 года на «domo quondam viaisse de Camalia», расходится во мнении с В.Н. Юргевичем, который разумеет тут дом, принадлежавший некоему Викентию де Камалия. Брун же, опираясь на свидетельство Иоанна Мариньолы, видит в этом месте обозначение «мужицкого, рабочего квартала» [740]. Объяснение Бруна более правдоподобно: в самом деле под «viaisse de Camalia», очевидно, надо разуметь квартал, населенный татарами, занимавшимися преимущественно тасканием тяжестей при нагрузке и выгрузке кораблей. Если, по словам Мариньолы, под именем «камаллов» (правильнее «хаммалов») разумели в его время евреев и мужиков, а в особенности тех, «которые носили тяжести» [741], то арабско-турецкое название их дает повод предполагать, что мужики эти были главным образом татары. Если коммерческие расчеты или политическая необходимость заставляли кафинцев терпеть в стенах своего города чуждых их интересам иноплеменников, то собственная безопасность обязывала представителей колониальной администрации зорко следить за посторонним элементом и держаться в отношении в нему строгой законности. Им нужно было собирать всевозможные средства к усилению внешней неприступности города, а не расхищать готовые сбережения, не поддерживать ради личной наживы внутренних интриг и не мешаться в партийную рознь среди и так враждебного инородного населения, которое в критический момент непременно должно было стать на сторону пришлых завоевателей. Смутность положения дел в соседнем татарском юрте требовала от кафинцев большой осмотрительности и честности для их же собственного блага; а у них не оказалось ни того, ни другого.