Крымское ханство XIII—XV вв.

«Однажды ночью, — пишет Аали,—его присутствие Селим-хан вдруг потребовал к себе Пири-пашу и задает ему такой вопрос: "Кто самый страшный для нас враг наш?" — "Кызыл-баш" [1003], отвечал Пири-паша: в то время в большой известности был шах Исмаиль Ардебили, его-то и предпочел паша всем прочим неприятелям. Но падишах совсем не одобрил слов визиря и возразил ему: "Врешь, ты ошибаешься: я больше всего опасаюсь татар, быстрых как ветер охотников на неприятелей, потому что если они пустятся, то в один день сделают пяти-шестидневную дорогу; а если побегут, то таким же образом мчатся. Особенно важно то, что их лошадям не нужно ни подков, ни гвоздей, ни фуража; когда они встречают глубокие реки, то не дожидаются, как наши войска, лодок. Пища их, как и самое тело, не велика; а что они не хлопочут о комфорте, это только доказывает их силу. Теперь гром барабана могущества моего донесся до небес; триумф победоносности и мужества моего на равнине Чалдыранской и при покорении Египта сжег огнем не одну тысячу династий [1004]. Если хан Крымский тоже будет повиноваться моей власти, т.е. если он, поступив в список пользующихся моею милостью рабов моих, станет есть жалованье из нашей казны и носить наше знамя, и если он из славных сыновей своих доблестного сына своего Сеъадет-Герая пришлет на службу к нашему августейшему стремени в качестве заложника, так ладно будет; если же нет, то вот уж готово и поле войны и арена битвы; вот уж готовы герои побоища и мужи брани и кровопролития". Затем по высочайшему повелению дано было знать тому достопочтенному хану грамотой о назначении ему тысячи акчэ дневного содержания, а по триста акчэ состоящим у него на службе приближенным и агам; при этом было послано из императорского цейхгауза благодатное знамя. В то время как к господину хану прибыла государева грамота и благодатное самодержавное знамя, ясно стало, что требовалось высочайшим повелением. Но некоторые бестолковые мурзы воспротивились, говоря: "Разве мы слуги османам, что ли?!", и начали было затевать бунт. А особливо говорили речи вроде следующих: "Его требование в заложники подобного Иосифу праведному, блистающего зеркалом юных ланит своих красавца-царевича происходит, мол, из похотливых намерений; мы на это ни за что не согласны… Что ж он разве равняет нас с гяурами, коли ставит заложничество основанием мира? Ни царевич пусть не едет к нему, ни из нас никто не считает этого приличным. Куда же девалась ваша честь и достоинство, что падишах ведет подобные речи?! Он еще видно не знает хорошенько рода чингизова, что оскорбляет обычаи чин-гизские! Боже сохрани, чтобы мы сделали потомков его рабами того султана!" Но хан, который слышал эти толки, победил эти их безумства таким разумным ответом: "Во-первых, высокостепенный падишах пожаловал нам тысячу акчэ дневного содержания. С поздравлением и приветствием прислал грамоту и знамя; нашим приближенным и благожелателям тоже назначил жалованье. Прознав же, что мое сердце из всех моих сыновей всего больше лежит к Сеъадет-Гераю, потребовал его к себе. Это значит, что он нашел приличным, чтобы он, получив хорошее царское воспитание и образование, приобрел таким образом качества, делающие его достойным занять отцовское место. Так что же в этом обидного-то? Его сахароточивые речи, очевидно, были сладостны как мед. Если бы мы, послушавшись таких бестолковых разглагольствий, стали в оппозицию и побрели бы в пустыню мятежничества, то все равно что подложили бы огня в сухой бурьян. Он пришел бы на нас с огромным как море войском, с пушками и ружьями, и мы понесли бы достойное наказание. А в случае нашего неминуемого бегства он бы сравнял с черной пылью наши сады и нивы и разрушил бы, подобно нашим жилищам, дома нашей чести и имени. А раскаяние потом пользы не принесет, да и смысла в нем не было бы. От ваших же разглагольствий нам толку мало". Так сказал хан и заявил эмирам, что он лучше желает повиноваться воле падишаха и имеет расположение и готовность послать Сеъадет-Герая. И действительно, он отправил милого, как глазной хрусталик, сына своего Сеъадет-Герая на службу к Высокому Порогу и при этом послал падишаху грамоту, заключавшую в себе благодарение за бесчетные щедроты его и признательность за благодеяния и дары его. Селим-хан, этот гордый, как Александр, и могущественный, как Соломон, самодержец приложил попечение к наилучшему воспитанию царевича: взял его в свой благородный гарем, что в императорском дворце, и, по османскому обычаю, повел его воспитание и образование с важнейших предметов, касающихся веры и государства, так что между ними установилось как будто любовное отношение, и осуществилась взаимность очень милая, очень ласковая, но чуждая любострастных поползновений. Наконец, когда пришла очередь, то он был почтен и осчастливлен возведением его на ханский престол. Таким-то манером было установлено подданство Крымского хана. В случае же когда он не слушался повелений, издавалось законное разрешение наказать его; а иначе, если бы сносить его строптивость и противление, то нечего было бы и издавать разрешение о наказании, потому что какое же было бы средство удалить самостоятельного государя, господина хутбэ и монеты?!» [1005]