Крыса (Безымянная трилогия - 1)

Ведь эта книга - не только основанное на фактах повествование, но в то же время еще и сказка, легенда - очень жестокая и невероятная, серая и полная боли и страданий, - такая же, как и сама по себе крысиная жизнь, и именно поэтому - правдоподобная. Живущее рядом с нами, буквально под нашими ногами, сообщество грызунов сопутствует нам на протяжении тысячелетий, разделяя с нами и наше благосостояние, и нужду, и мир, и войну.

Мы не хотим замечать их, не хотим знать о них, мы боремся с ними, презираем их так глубоко, как только мы - люди - умеем это делать.

Я иной раз думаю - не слишком ли глубок камуфляж, прикрывающий некоторые поступки моего героя, многие события и мотивы? Будут ли правильно прочитаны и поняты вплетенные мною в современный пейзаж символы прошлого, следы, ведущие к самым началам цивилизации?

Последняя исповедь КРЫСЫ - это не просто книга о животных, хотя, возможно, и такое восприятие имеет право на существование. Это, напротив, рассказ о движущих обществом законах, о наших мифах, о правде и лжи, о любви и надежде, о тоске и одиночестве.

Мы все - жители Вселенной, мы дышим одним и тем же земным воздухом, принадлежим к одному и тому же классу млекопитающих, наш мозг, сердце, желудок имеют очень сходное строение, одинаковы процессы оплодотворения и материнство. Так что в плане биологии и психологии мы очень близкие родственники, и оба наши вида - хотя и по разным причинам - благодаря своей живучести, силе и уму не только пережили миллионы лет эволюции, но и усовершенствовались настолько, что стали хозяевами всей планеты.

И потому прошу Тебя, Уважаемый Читатель, - не забывай, что, столь натуралистично и подробно описывая жизнь крысы, я все время думал о тебе.

Автор

Темнота, темнота, как после рождения, темнота, обступающая со всех сторон. Тогда было еще темнее: черный плотный барьер отделял от жизни, от пространства, от сознания. Кроме темноты, я не знал ничего, все было не так, как сейчас, когда в мозгу продолжают роиться отблески света, видения обрывки, куски, тени.

Вспомни ту увиденную впервые, засевшую в памяти темноту, вообрази ее в том первозданном виде, попробуй воссоздать ход жизни, события, скитания, побеги, путешествия с самого начала - с первых мгновений, наступивших после расставания с теплым брюхом матери, с первого болезненного глотка воздуха, с ощущения неожиданного холода, перегрызаемой пуповины и осторожного прикосновения языка.

Помню: каналы, подвалы, туннели, погреба, подземелья, чердаки, переходы, щели, сточные канавы, канализационные трубы, выгребные ямы, рвы, колодцы, помойки, свалки, склады, кладовки, хлева, курятники, скотные дворы, сараи... Мой крысиный мир - жизнь среди теней, во тьме, в серости, во мраке и полумраке, в сумерках и в ночи, как можно дальше от дневного света, от слепящего солнца, от пронизывающих насквозь лучей, от ослепительно блестящих поверхностей.

Еще стараясь держаться подальше от света, инстинктивно следуя за запахом молока в набухших сосках и теплом материнского брюха, когда заросшие уши еще не пропускали звуков, я впервые скорее почувствовал, чем увидел сквозь тонкую пленку сросшихся век тень серости - словно более светлое пятно в окружающем глубоком мраке. Это отблеск зажженной лампочки или случайного солнечного луча, проникшего в поддень через подвальное окно, внезапно упал на мои закрытые глаза, разбудил первые ощущения.

Мягкий свет завораживает, манит, пробуждает любопытство. Отрываясь от соска матери, ты неуклюже ползешь вперед, к свету.

Мать осторожно хватает зубами за шкуру, подтаскивает к себе, укладывает. Рядом с ее теплым брюхом серое пятно быстро забывается, но ненадолго. Вскоре беспокойство охватывает вновь, опять появляются размытые очертания, и я опять срываюсь с места и ползу в сторону туннеля, соединяющего гнездо с подвалом.

Мать старательно вылизывает меня, моет своим влажным языком, чистит от первых блох, загнездившихся под мышками.

Немногое осталось в памяти от тех первых проблесков сознания, с тех пор, когда я еще не знал, что я - крыса, а мое еще не разбуженное воображение ничего не предчувствовало и не подсказывало мне.

Кроме стремления к свету, к любому проблеску, пробивающемуся сквозь веки, я реагировал лишь на издаваемый матерью пронзительный писк. И этот писк, так же как запах сосков и ощущение тепла и безопасности, притягивал к себе, учил, приказывал.

Мой слух еще не сформировался, ушные отверстия пока еще не открылись, и лишь часть звуков проникает в сознание. Однако писк матери не перепугаешь ни с чем -он неразрывно связан с теплом и с восхитительным вкусом молока.

Голую розовую кожу постепенно покрывает нежный серый пушок. Я это чувствую - мне становится все теплее. Теперь я уже не боюсь лежать на голой поверхности.

Я расту и набираюсь сил. Я уже могу первым пробиться к наполненному молоком соску и даже отодвинуть тех, кто ползет рядом со мной. Я отпихиваю их, преграждаю им дорогу, а когда в одном соске иссякнет молоко, всем весом своего тела рвусь к следующему.