Крыса в чужом подвале

Фрайхе следовало отправить толстяка — мажордома, Руджери мог бы напомнить ей об этом, но с удовольствием выполнил просьбу.

Капитан быстро вернулся и протянул оружие фрайхе. Она должна сама подать награду.

Два великолепных изогнутых клинка. Черная тяжелая сталь. Чернее сажи, тяжелее смертных грехов. Рукояти из слоновьей кости, перевитой золотой проволокой. В навершиях багровая шпинель. Гарда в форме расставленных когтей устремленных навстречу врагу. Заплечная перевязь узорно сплетена из тонких волосяных кос. Смоляных с белыми.

− Ему, − не притронулась к оружию Эйрис.

Капитан отдал оружие Костасу. Тот взял шоудао и обмотал болтавшиеся концы перевязи вокруг клинков. Как хворост связал!

Слуга зажег последнюю свечу. Взгляд цапли потух. Птица-тотем выглядела напуганной и беспомощной.

− Все должное исполнено! − произнес доместикий. — Закон соблюден. — И обратился к награжденным. — Вы вправе распоряжаться дарами по своему усмотрению. Просить взамен даров денег, отказаться от них, если по каким-либо причинам веры ли, совести ли, клятвы ли не можете ими владеть.

Слова растаяли в тишине зала.

− Именем императора, − доместикий звонко хлопнул в ладоши. — Свидетельствую!

После завершения аудиенции, Костас заглянул к оружейнику показать шоудао. Старик по очереди осмотрел клинки. Водил пальцами, пробовал на ноготь, даже взмахнул разок.

− А ведь рукояти мой отец делал, − вздохнул с сожалением оружейник, вспоминая. − У мечей другие были.

− Какие другие? — повременил забирать мечи Костас.

Тод бережно положил шоудао на стол и ушел в соседнюю комнату. Притащил деревянную коробку с резной крышкой. Щелкнул замком.

− Вот эти. Не такие нарядные.

Костас взял в руки гарды. Больше всего они напоминали распахнутые четырехзубые челюсти. Сами рукояти выполнены толи из рога больно уж белы, толи из гигантских клыков.

− Хитро крепились, − усмехнулся Тод. — Покойный отец месяц гадал, как снять, Помучился-помучился, но снял!

− Восстановишь? − спросил Костас. Старые гарды и рукояти ему нравились больше.

− Да ты что? — замахал руками Тод. — Этакую красоту портить!

− Себе красоту оставь. Сделай, как было.

Костас еще раз сжал рукояти в руке. Теплые, шершавые, живые. Он чувствовал, они здесь к месту. Мечи должны быть такими, какими были и все!

Тод отрицательно закачал головой — нет!

− Не ты так другой, − предупредил Костас о твердом намерении избавиться от чужеродных клинку украшений.

− Ладно, − согласился старик. Он прежде всего был мастер. И сын своего отца. Тот тоже считал затею облагородить клинки вздорной.

− Утром зайду.

− В обед, − оговорил срок оружейник. — Больно тонкая работа.

Война окончилась и потому следует замок привести в порядок. Но сколько не чисти старую калошу, она калошей и останется. Старой. Убрали мусор, упокоили мертвых, спустив по желобу в трясину, позвонили в их память симантром и час усердно колотили в гонг. Пусть земля и небеса слышат — Морт выстоял и победил! А потому праздник! Гуляй, народ!

Эх, кровь льем, потом вино пьем! Выкатили бочку, выбили крышку, повесили черпак. Не хватит за столом, пей отсюда. А за столом. Всего с избытком! Не на барский вкус, на простой. Соленья, моченья, копченья, жаренья. В больших мисах, на огромных блюдах, в котлах, в казанах, в мисках, в тарелках, в плошках и навалом на столешницах. Кувшинов с вином, что колосьев в поле ржи. Чтобы весело елось-пилось позвали музыкантов. Им первым поднесли. Сверхом. Для легкости духа. Потом повторили. Не уморились бы скоро. Им последним с ног падать.

Пьет народ, ест народ.

− Здоров ты бык вино жрать, − вис на Костасе крепенько подпитый сард.

На руке Дёгга новоприобретенный браслет. Медяшка горела на запястье ожогом. Сунул к лицу свою кружку. Пей, друже! Костас кружку отвел. Своя полна, твою пить.

Справа слева разговоры. Единое прошлое слишком горячо, слишком припекло, чтобы в одночасье отпустить. Тут не один кувшин опрокинешь, не одну ночку пролежишь-проворочаешься гоня из памяти смерть-сеятельницу, не одну молитву благодарственную вознесешь. Спасибо Вседержителю сохранил.

− Эх, помянем дружка моего Савела! — вскакивает молоденький карнах. Пометила его война. Лоб перевязан, пустой глаз закрыт повязкой.

Карнах взмывает кверху кружку, расплескивая на себя вино. Затем торопко, большущими глотками пьет. Грохает кружку о стол.

− Нету его! С детства мы с ним… а теперь нету, − плачет карнах не стесняется, рвет душу, выгоняя боль слезой. Куда ж она уйдет-то? Вцепилась внутро, что репей!

Никто его не осуждает. За что осуждать? Лихо хлебать − не мед пить. Хлопает его приятель по плечу. Нормально все, брат! Живы, мы! Живы! Девица рядом присаживается, по голове гладит, к себе прижимает. Все легче парню. Легче…

Но ведь ныне не поминки — праздник!!! Или как? Ударили музыканты веселуху, пустили воители по кругу жбан ведерный, чтобы всем хватило. Допили и айда плясать!