Крыши наших домов

...Отец то и дело оборачивался на нее. Татьяна видела его испытующий, изучающий взгляд, будто он не поверил тому, что все хорошо, и сейчас пытался увидеть по ее лицу, как ей живется на самом деле. Но Татьяна была весела — ей и впрямь было радостно от того, что отец приехал: ну, чуть похудел за эти месяцы — было много работы, чуть постарел, пожалуй (она тоже заметила это сразу), — должно быть, все-таки волновался за нее. Татьяна прижалась к его плечу.

— Как хорошо, что ты приехал...

— Ну-ну, — сказал отец. — Не раскисай, пожалуйста.

Татьяну не обманула эта ворчливость. Она была наигранной. Просто отец не любил никаких сантиментов.

Она увидела и другое. На отце был новый костюм и на пиджаке — два ряда ленточек: «Отечественная война» второй степени, Красная Звезда, «Знак Почета» и медали. Никогда раньше отец ленточек не носил, а ордена и медали надевал лишь на торжественные вечера, в День Победы. Значит, готовился к этому приезду. И рубашка — белоснежная, и галстук — тоже никогда не носил галстуков, терпеть их не мог и почему-то называл «гаврилками». А сейчас приехал и с ленточками, и при галстуке.

— Так все-таки, как ты живешь? — тихо спросил он, покосившись на затылок водителя.

— Чудак ты, папка! — засмеялась Татьяна. — Увидишь сам.

— Я не о квартире говорю и не об огороде. — Он старательно избегал называть зятя.

— Увидишь, — спокойно сказала Татьяна. — Только... Я очень тебя прошу, папа... К сожалению, у вас обоих крепкие характеры.

— Вот как! — усмехнулся Одинцов. — Это, конечно, ты выяснила уже после загса? Что ж, не так-то плохо иметь крепкий характер, дочка. Но о его характере ты мне ничего не писала. Почему бы это?

Татьяна ответила не сразу. Ей не хотелось лгать, но она не могла сказать правду.

— Я хочу, чтобы ты разобрался в нем сам, без меня. В конце концов, я ведь могу быть пристрастной. Говорят, когда любишь, не замечаешь недостатки того, кого любишь.

— Значит, у него есть недостатки? — сказал отец.

— Конечно, у кого их нет. — Надо было как-то переводить разговор, и она сказала: — Кстати, он приготовил тебе удочки, две штуки. Я знаю такие места...

— Посмотрим, — перебил ее отец. Он напряженно думал о чем-то, и Татьяна испугалась, что вот сейчас отец скажет шоферу: «Поворачивай», — и вернется на станцию. Тогда она заговорила торопливо и сбивчиво: у них приготовлен к встрече дикий гусь и пирог из своей капусты, а Дернов — вот ведь тоже чудак! — несколько дней назад привез бутылку коньяку и спрятал, а она нашла и перепугалась, что он прикладывается, когда она не видит, — но он объяснил, что это к приезду.

— Значит, коньяк? — усмехнулся Одинцов. — Ну что ж, выпьем под гуся.

Нет, подумала Татьяна, он просто сам готовится к этой нелегкой встрече. Он уже смирился с тем, что дочь стала Дерновой и отошла от него, Теперь ему надо сделать еще один шаг, едва ли не самый трудный. Дернов для него по-прежнему чужой, совсем чужой. Как же надо было пересилить себя, чтобы поехать в дом к чужому человеку! Ведь он вправе сердиться — да что там сердиться! Ненавидеть должен Дернова за то, что он как бы ограбил его. Конечно, отцу нелегко. Но про коньяк она, кажется, сказала удачно: отец не прочь выпить, и такое внимание, видимо, пришлось ему по душе.

Наконец-то он спросил:

— Ну, а сам-то почему не приехал?

Она ждала этого вопроса.

— Так ведь граница... Верно, Костя?

Водитель, деликатно молчавший всю дорогу, откликнулся немедленно.

— Факт, Татьяна Ивановна. Товарищ лейтенант вчера заступил — сутки отдай и не греши. — Он обернулся, сияющий от того, что его спросили и он смог наконец-то поговорить. — У нас, если человек на службе, хоть сам бог Саваоф приезжай — не встретят.

— Ты лучше на дорогу гляди, Саваоф! — сердито сказал Одинцов. — Чего это у тебя стучит?

— Два дня стучит, — охотно откликнулся водитель. — А посмотреть некогда. У нас машина все время бегает. Коробку скоростей перебрать надо бы — а когда? Мне и так уже от товарища лейтенанта «фитилей» было...

— Он же у вас по политчасти, — сказал Одинцов.

— Какое там! — махнула рукой Татьяна. — Все сам да сам. Третьего дня вернулся с границы — смотреть страшно. Мокрый до нитки и на сапогах по пуду грязищи.

— Так ведь служба, Татьяна Ивановна, — снова вступил в разговор водитель. Это был тот самый Костя Ломакин, который летом вез Дерновых на заставу. Сейчас Костю словно прорвало. — Вот ежели бы вы в Крыму служили — совсем другое дело. Или в Молдавии. Даже на Кавказе. А у нас Заполярье как-никак под боком. Тут не заскучаешь.

— Вот что, Саваоф, — сказал Одинцов. — Я сам твою телегу посмотрю, если тебе некогда. Хороший шофер сам не поест, не поспит, а машину в порядке держать будет. У вас сколько машин?

— Три, — сказала Татьяна. Отец кивнул.

Ее обрадовало, что разговор переменился, перешел на машины — а теперь до дома рукой подать, и говорить можно о чем угодно до самого приезда. Спасибо Ломакину — любит поболтать, а сейчас это как нельзя кстати.