Крыши наших домов

— Нет правил без исключения, — возразил Дернов. — А случись такое, красиво мы будем выглядеть. Я все-таки прошу вас отдать такое распоряжение.

Салымов уже недовольно поморщился. Лишняя предосторожность, конечно, не помешает, в чем-то лейтенант прав. Но ежедневно... Осенью здесь очень хорошо поработал отец Татьяны Ивановны, машины техпомощи ходят из комендатуры постоянно, на кой же черт это «ежедневно»...

— Это первое, — сказал Дернов. — И второе: я прошу вас указать прапорщику на необходимость тоже ежедневного осмотра личного состава. Я заметил, что солдаты иногда идут в наряд в неисправной обуви.

— Ну уж, обвинять в каких-то недосмотрах прапорщика — грех великий, Владимир Алексеевич!

— Возьму этот грех на себя, — кивнул Дернов.

Салымов, тяжело вздохнув, закрыл и спрятал в сейф «пограничную книгу». Какое-то время он сидел, крутя пальцами ключ, и снова со вздохом сунул его в карман. Ему надо было что-то делать. Он передвинул с одного места на другое пластмассовый стаканчик с карандашами, сложил стопкой книги, пощелкал выключателем лампы — просто так, лишь бы чем-то занять руки: был день, дизель не работал, и света не было.

— Все-таки я не понимаю вашего воинственного настроения, — сказал он. — Сами понимаете, Владимир Алексеевич, что я к вам приглядываюсь с особым пристрастием. Никто не знает, сколько времени нам придется прослужить вместе, и я хотел бы, чтобы мы служили вместе. Иначе говоря, понимали друг друга. А я вот частенько даже не догадываюсь, что же вам надо.

Он говорил это, глядя в пол, — а Дернов глядел на него, и Салымов чувствовал на себе этот упрямый взгляд. Он знал, что воспитанная годами дисциплина не позволит Дернову сорваться — для него Салымов был прежде всего командиром, старшим и по званию, и по должности, да и просто годами. Но Салымов понимал и другое: сегодня, сейчас, от решительного разговора ему никуда не уйти, и от того, как он пройдет, будет потом зависеть многое.

— Так что давайте начистоту, Владимир Алексеевич, — сказал он. — Что нам кругами-то друг возле друга ходить?

Ему показалось, что он нашел верный тон. Собственно, он всегда разговаривал так — с офицерами ли, с солдатами ли, — но Дернов был раздражен, и даже спокойствие и этот тон Салымова раздражали его все больше и больше.

— Вы разрешите начистоту? — спросил Дернов.

— Разумеется, Владимир Алексеевич.

Дернов встал и подошел к его столу.

— Вы сказали, что не догадываетесь, что мне надо, — сказал он.

— Иногда. Иногда не догадываюсь, — уточнил Салымов. Но Дернов, казалось, уже не слышал его.

— Мне надо, чтобы застава была отличной, чтобы здесь все ходило, как часы. Мне тоже служить много лет, Василий Петрович, и я хочу, чтобы моя служба пошла как следует с самого начала. А здесь...

Он осекся. Или сдержал себя. Салымов кивнул, как бы подбадривая его.

— Выкладывайте, выкладывайте свой камень из-за пазухи!

— Мне не по душе многое, Василий Петрович.

— А я никуда не спешу.

Вот тогда-то Дернова и прорвало. Начальник заставы не перебивал его, сидел и слушал, снова глядя в пол. А Дернов стоял перед ним, по другую сторону стола, заложив пальцы за ремень, и слова у него были тяжелые, они будто обрушивались на Салымова — во всяком случае, так казалось капитану.

Дернов выкладывал ему все, что накопилось в его душе за эти полгода, с лета. Либерализм — раз. Беззаботность относительно периодической смены маршрутов движения пограничных нарядов, сроков их высылки и мест выставления — два. На местах расположения нарядов вытоптанные лежбища образовались. Машины, доставляющие наряды к местам службы, идут с зажженными фарами и останавливаются для высадки без всякой маскировки — три. Водители не применяют даже таких простейших маневров, как ложное передвижение по участку — четыре.

Он перевел дыхание. Ему надо было остановиться хоть на несколько секунд, чтобы ничего не забыть, ни пятого, ни шестого, ни седьмого... Так вот, пятое: надо вводить тактику «двух направлений» поиска, особенно на «вероятках»[3]. Шестое: неправильно истолковываются некоторые положения Курса стрельб — помнится, солдаты не начинали огонь, пока не вышли из леса, а лес — тоже место возможного боя, особенно здесь. Седьмое... — Он снова остановил себя. Очевидно, подумал Салымов, седьмое касается лично меня. Хотя о либерализме он уже сказал в самом начале.

— Седьмое — это вы, Василий Петрович. Я понимаю: возраст, заботы, даже несчастье... и в то же время не могу понять. Извините.

— Все?

— В основном все. Остаются мелочи, но это уже несущественно.

Салымов долго молчал, постукивая пальцами по столу, а Дернов отошел к окну и закурил, даже не спросив разрешения у капитана, хотя он никогда не курил в его присутствии. Он сделал это механически. Ему тоже надо было успокоиться.

— Ну что ж, — сказал наконец Салымов, — принимаю почти все. В умении видеть недостатки вам не откажешь. А теперь я скажу о ваших — согласны?

— Да, конечно...