Крыши наших домов

Это был поток слов, порой бессвязных, но мало-помалу к Татьяне снова начала возвращаться жалость. Ну, запуталась, ну, вильнула не туда, денежной жизни захотелось девчонке, без забот и хлопот — все это еще может пройти, забыться, будто и не было вовсе.

— Послушай меня, — мягко сказала она. — Ты же сильная. Брось все, сразу, уходи, уезжай. Нам же с тобой еще очень мало лет. Все может быть по-настоящему. Честное слово.

— Когда-нибудь убегу, — кивнула Ирина. — А пока все знаю. Все понимаю, а сама пальцем не хочу шевельнуть. О, господи! Да я бы на твоем месте...

— Что на моем месте?

— Мне бы твоего Дернова, — тихо, почти шепотом сказала Ирина. — Я бы возле него как привязанная сидела. Ладно! Сейчас я расплачусь, схвачу такси и поеду в бонбоньерку — спать, потому что вечером снова гости, и я должна улыбаться, чокаться, а потом...

Ее передернуло от одной мысли, что будет потом. Уже выходя, она сказала:

— Знаешь, как хочется реветь? Ужас как! А нельзя — краска потечет. — Она усмехнулась. — Ну что ж ты не назначаешь мне следующего свидания.

Татьяна не ответила. Помочь Ирке, конечно, нельзя уже ничем. Так надо ли встречаться еще раз?

— Вас поняла, — сказала Ирина. — Может быть, ты права. А я все-таки была рада встретиться с тобой. И покрасовалась, и себя пожалела. Чао, счастливая беляночка-северяночка!

ПИСЬМО ПЕРВОЕ: «Дорогая моя Танюшенька! Вот уже целый день, как тебя нет. В доме пусто, хотя и тепло. Кто-то из солдат натопил печку. Подозреваю, что по просьбе старшины, благо двери у нас не закрываются. И все равно пусто. Как видишь, я начинаю скулить уже в первый день.

Но вместе с тем, я все время думаю, почему ты так поспешно уехала? По-моему, у нас не было ни ссоры, ни даже обыкновенной семейной сцены. Очевидно, ты немного устала. Трудно быть все время одной да одной. Ничего, отдохни в Ленинграде, сколько тебе захочется. Только обязательно пиши мне о себе, как себя чувствуешь, что делаешь. Сегодня на заставу привезли почту, и я уже ждал твоего письма, хотя, конечно, глупо было ждать, и раньше чем через неделю писем не будет.

Я очень хочу, чтобы ты подумала сама и написала, что же во мне тебя не устраивает. Сейчас я вспоминаю все наши разговоры и твои упреки в том, что я жестокий человек с другими. Но разве ты не видишь, что я жесток прежде всего к самому себе, хотя бы начиная с выбора профессии? Да, я не устану повторять, что военная служба вообще, а наша — в особенности, требует всего человека целиком. И когда я вижу, что кто-то этого не понимает, я не имею права оставаться равнодушным или втолковывать эту простую истину елейным голосом. Ведь от того, как человек относится к своему делу, в конце концов зависит вся общая жизнь. Вот поэтому я «резок и нетерпим». Прости уж, но таким и останусь. Никаких перемен в другую сторону обещать не хочу и не могу.

Вчера поздно вечером, наверно уже из дома, позвонил полковник Шарытов и сказал, что ты к поезду успела и благополучно уехала, а потом начал объяснять, что обычно молодые жены офицеров начинают тосковать через полгода и что это как кризис во время болезни: наступит и пройдет. Как я понял, он говорил это мне в утешение или оправдывал тебя. У вас был по дороге какой-нибудь разговор? Поделись, если не секрет.

Как бы там ни было и что бы там ни было, есть и остается одно. Я люблю тебя, очень люблю, Танюша, и ты это прекрасно знаешь. Тут я тоже неизменен, как и во всем другом. Хорошо, если ты поймешь это до конца...»

ПИСЬМО ВТОРОЕ: «...Наверно, будущих чемпионов Олимпийских игр по лыжам в беге на длинные дистанции надо искать среди пограничников. Сегодня мы ушли с утра и вот только что вернулись. Ребята ходят уже лучше, хотя пар от них все-таки идет. Капитан Салымов принял одно мое предложение, вот и приходится мне самому «внедрять» его. Зато повар оставил нам из расхода такой обед и ужин, что за ушами трещало.

Капитан озабочен: через несколько дней наконец-то возвращается его жена, и дома у него по такому случаю идет великая уборка. Я зашел к нему и тоже помог — переставлял мебель. Получилось, по-моему, лучше, уютнее, что ли, хотя я в этих вещах ничего не смыслю. Капитан просил передать тебе самые горячие приветы.

Как я живу? Дома бываю редко, да и не тянет. Нашел в шкафу коробку твоих конфет, а тут был день рождения у Ершова, и я отдал эту коробку ему и сказал, что от тебя. Так что вернешься — не подведи и не уличи меня в этой маленькой лжи. Сколько я понимаю, от этой коробки за минуту остались рожки да ножки, и мне одна штука тоже досталась.

Начал ходить к дизелистам — надо изучить дизель. Перемазываюсь весь и отмываюсь керосином. Так что дома у нас стоит соответственный запах. Салымов зашел за гвоздями, принюхался и сказал, что летом к нам ни один комар не рискнет залететь.

Знаешь, странная вещь! После того разговора с ним я как-то здорово успокоился. Должно быть, надо было все выговорить, и когда на душе ничего не осталось, все стало спокойнее. Тем более, сейчас мы с ним два «холостяка», сидим в столовой за одним столиком.