Крысиная башня

– Тебе, я смотрю, начинает нравиться сам ‘процесс’. Богом себя ощущаешь?? – Что ты несёшь, брателло??! Каким ‘богом’?? Чё ты вываливаешь свою блядскую психоаналитику?? Я делаю то, что делаю, потому что это делать надо – для выживания! В русле твоей, бля, концепции! Это раз. И потому, что мне – да, это нравится! И чо?? Ты сам, сам говорил, что ‘парадигма сменилась’, что сейчас то, что ценилось раньше – отменяется; что на первый план выходят другие ценности и другие умения начинают цениться! Не ‘служение общему благу’, как никогда и не было; и не ‘всестороннее раскрытие натуры и творческого потенциала человека’, не ‘гуманитарные ценности’, – а ценности и потребности изначальные, природные: выжить, помочь выжить своей стае, дать потомство... Ага. – Он хотел сказать ‘и защитить и вырастить его’, но поймал себя на мысли, что для него самого это понятие ‘потомства’ и защиты его – просто пустой звук; вот ‘сам процесс’... И продолжил, близко дыша в лицо Олегу потом и адреналином: – Умение убить – на первом плане! Ты сам это знаешь! И так всегда в истории было! Это как профессия. Ты сам говорил, в истории всегда ценились люди, способные пролить кровь – и свою, и чужую. Я рисковал?? Очень, по сути, рисковал – всё же три матёрых бойца. Ну, может, не матёрых... Но всё одно риск был меньше, чем ‘обезоруживать’, как ты нёс пургу. Нам нужно было оружие – я взял его наиболее простым способом, – в чём косяк?? В том, что с тобой не посоветовался? Так и скажи – пренебрёг, типа, моей санкцией! А если мне сам процесс ещё и нравится, – в чём косяк?? Хорошего столяра ведь никто не упрекает, что ему нравится возиться с деревом; или певца – что ему нравится петь. Чем плохо, если Крыс будет классным профессионалом – в деле, востребованном в Новом Мире?? Так что ты из себя целку строишь, и вещаешь ‘не хочу, чтобы Крыс таким стал!..’ А каким он стать должен? Как ты – подкаблучником? – Я не подкаблучник... – А, не подкаблучник!.. – И не хочу, чтобы Сергей полностью стал Крысом; хочу, чтобы оставался Сергеем! Чтобы ему НЕ НРАВИЛОСЬ убивать! – А как можно хорошо делать то дело, которое не нравится?? – Просто профессионально... – Это говно можно черпать ‘просто профессионально’, – и, желательно, без эмоций; а воевать, убивать, – нужно полюбить, чтоб хорошо получалось!! Ты же... – Эй!.. Идите сюда, гляньте, что я нашёл! – прервал тягостный для обоих разговор крик Сергея из другой комнаты. ПЕР-СПЕК-ТИВЫ Толик вернулся из очередного ‘похода на разведку’. – Да, мы в городе не одиноки... – Ну, это не новость, я часто вижу... – Нет-нет, я не о том. Я не о пенсионерах, не о ‘брошенных бабушках’, ныкающихся по подвалам. И не о Администрации. Дело в том, что кроме нас тоже есть, так сказать, укреплённые позиции. Частные, типа. – Например? – Я пока знаю две. Первая – это военное кладбище – ну, знаешь – на котором Устоса похоронили, оно же в центре города... Там ограда такая мощная... – Да знаю-знаю, и что там?.. – Полазил там, понаблюдал. Там кто-то сильно укрепляется. Что они и сделали: там ведь церковь стоит посреди кладбища. Рядом – ещё строение, видимо, дом священника или что-то наподобие, короче что-то жилое. Они пригнали бурильную машину и сделали себе там скважину. Так что вода у них есть... – Кто такие? – Не знаю. Их там основных, как я прикинул, человек 20 мужиков, с семьями, видимо вояки, – в камуфляже... – Ну, это... – Знаю-знаю, не показатель. Но укрепляются они грамотно. Вода у них есть – это раз... Потом они заложили все окна в церкви кирпичом и обломками могильных плит и устроили на колокольне НП, – и, видимо со снайперкой НП... в монокуляр смотрел – явно с эсвэдэхой там чел сидит... Так вот. Они используют внешнюю ограду кладбища как периметр – помнишь, там и так-то бетон и стальные решётки – хоть и декоративные – но толстые, как арматура – двадцатка. Сейчас они разбирают ограды на могилах, и стаскивают получившиеся куски решёток с ограде, привязывают толстой проволокой, арматурой, теми же штырями от оградок, тонкие которые – выламывают, и скручивают решётки между собой – там сейчас не прошмыгнёшь, такого наворотили... Используют пленных, типа – да, там на тяжёлых работах, я видел, пашут мужики под конвоем. Выламывают памятники... – Вот варвары! – Да брось ты. Всё грамотно. Во время всех войн так делали. Мне понравилось – они серьёзную оборону там могут держать. Из каменных плит от памятников строят огневые точки, прикрывают плитами ходы сообщения вокруг церкви... Из ограждений от могил наделали таких лабиринтов – там так просто, напрямую, не пройдёшь – будешь вилять – а всё простреливается... Там чёрт ногу сломит! Деревья... Помнишь – там ведь всё кладбище в деревьях – и старые деревья, толстые. Там ведь, считай, лес – только без подлеска. Был... Их спиливают, зачищают сектора обстрела. Спиливают, оставляя пни ‘по грудь’ – опять же вяжут на них решётки, там и танк сейчас не пройдёт, да... Кроме того, дровами они себя обеспечат чёрт знает на сколько... Пока не везде зачистили – я подобрался поближе, рассмотрел. И знаешь что? Могила Устоса нетронута. Даже, мне показалось, прибрана. Венок, типа, рядом лежит. Щит так же, как мы положили, меч. И вообще... – Неудивительно. Про эту историю многие теперь знают. Громкая получилась история. – Да уж. Вот. Оставили они себе две асфальтированные дороги к церкви – наделали на них только из плит ‘зигзагов’ – подвозят себе продовольствие, складируют. В церкви, видимо, печки – из окон торчат дымовые трубы, железные, от буржуек... Хорошо укрепляются, надёжно. Я позавидовал. – С техникой, с артиллерией их вынесут на раз! – Кому это надо? Они там не с армией воевать затачиваются, а выживать, обеспечив себе безопасность. В общем, как и мы. – Ну, а ещё кто где? – В бывшем Доме Офицеров. Он ведь ещё до Войны построен, там несколько этажей под землёй. Ещё с тех времён. Но его сильно сверху разбило, снесло все почти верхние этажи, когда над Домом Правительства во время путча шарахнуло. Так что там толком не укрепиться. – А вот твой знакомец, абу-Халил, обосновался в Театре Оперы и Балета. – Театрал, блин... – Ага. И там мне понравилось больше, чем на кладбище. Ну, у него и людей побольше. Здание огромное ведь, стоит на возвышении, на горке. Вокруг территория: газоны, бассейны и деревья. Вокруг территории – опять же, периметр, ограда. Они деревья спиливают, зачищают сектора. Близлежайшие дома, как я понял, минируют что-то там нездоровая суета. В самом Театре первый и второй этаж – окна заложили кирпичом, наглухо; третий и четвёртый – мешками с песком и оставили амбразуры. Я не знаю, как и что у них внутри, но по окружности – выглядит как крепость. Там ведь такие балкончики ещё – на уровне верхних этажей. Так на них торчат крупнокалиберные пулемёты... – Да ты что?.. – Точно. Бля буду. КПВТ, видимо. Старые, но – сам понимаешь. А главное – здание большое, в плане, – но компактное, круглое, подземных помещений там до чёрта – для машин, да для хранения всяких габаритных декораций – там оне очень серьёзно устроились, да... – Откуда знаешь, что абу-Халил? Ты ж его не видел? – Всё, как ты про них рассказывал. Серьёзные, ага. У них форма единая. Где-то достали... И на камуфле, на груди и на рукаве – эмблема. И дисциплина. – Что за эмблема? – Квадрат чёрный. И в нём белые цифры. У каждого свои. Последователи Малевича, что ли. – Толик хмыкнул. – А! Ясно. Это хреново, брат. Я знаю, кто это такие, чёрноквадратники эти. – А кто такие? Сатанисты, что ли? Секта? – Нет... Не сатанисты. Хотя в чём-то и секта... У них старший – с такой... видел его? – Чёрт его знает. Не сталкивался. – Да, видать ты прав, они это. Надо от них подальше держаться. Отморозки ещё те, причём, блин, с идеологией. Опасны они, хотя изначально идеологию затачивали на... на благо, словом. Но я с ними через интернет общался. Сначала повёлся, а потом... Нет, чувствую, что-то не то... Попахивает. Серой, чертями, попахивает. Если я не ошибаюсь – то это они. Опасны. Знаешь чем в первую очередь опасны? Не пулемётами и не количеством, нет. Идеологией. Какая никакая, но идеология у них есть. Пусть гнилая и ущербная. Но есть. абу-Халил, глав-Чёрт постарался. А в мире сейчас, сам видишь, кризис с идеологией, и это, поверь, пострашнее голода. Народ к ним потянется. Дисциплина, опять же. Этот ублюдок, абу-Халил, придумает ещё чего... Сплотит... Я его ещё тогда, до всего этого бардака раскусил – ему власть нужна, он от власти тащится. Этот бардак для него шанс, конечно, и он его не упустит. – Он араб, что ли? – Да не, татарин. Или башкир, чёрт его разбёрёт. Шифруется. – Да, эти опасны... Есть ещё довольно безобидные придурки: буддисты там, эти... Ну, помнишь, мимо окон по проспекту ходили, в оранжевых балахонах, приплясывали строем, весёлые такие... – Кришнаиты? – Точно. Эти – ‘Харе Кришна, харя в раме’. Эти ничё. Нормальные. Я к ним случайно зашёл – так попытались накормить даже, прикинь? Я, правда, отказался, – пророщенные зёрна как-то не в кайф лопать. Есть ещё эти – прямая им противоположность, – дьяволисты, типа. – Кто-кто? – Ну?.. Я ж говорю... – Сатанисты? – О. Точно. Сам не видел – рассказывают. Мне кажется это так – ветвь гопнического движения. Всякие готы да прочая тяготеющая к потустороннему шушера вдруг почувствовали возможность реализации своих бредовых идей. Ну и... Мочат во-всю! Людей воруют – в жертву, типа, приносят. Кровь пьют... Резвятся ребята по-полной! – Ты видел? – Да ну, я ж говорю – рассказывают. – Тебе наговорят... Помолчали. Олег: – Я полагаю, всё это должно рвануть весной... – Что – рвануть? – Всё. Понимаешь, народ в основном из города выгнали. Куда? – в деревни, пригороды с огородами, и в эти – ‘сельхозкоммуны’. Городских жителей заставить зарабатывать себе на хлеб ручным трудом... то есть на брюкву варёную, – можно только угрозой смерти... На что они там надеются? За осень-зиму подъедят госрезервовские запасы, а дальше? Посевная? С лопатой и тяпкой? Топлива не будет, техники не будет... ‘Колхоз имени ПолПота?’ Удержать в повиновении огромные массы людей, собранные в одном месте, можно только или силой, или внешней опасностью. И они должны быть постоянно заняты, постоянно! Чтобы не думалось. Ну, сейчас их заняли обустройством и выживанием – а дальше?.. Это ещё советский какой-то военный теоретик вывел: ‘Мобилизация это есть война!’ Ну?.. Сейчас, по сути, мобилизация уже проведена – только не мобилизация армии, а мобилизация населения. Под благими лозунгами ‘сельхозкоммунизма’, уравниловки, защиты и так далее. Это всё хорошо, но по сути что сделали? Собрали массы народа вместе... Как перед войной мобилизуют армию. А дальше что? Это массы или должны быть на что-то ‘брошены’ – не важно на что, на внешнего врага, в ‘битву за урожай’; или они тут всё разнесут!.. Потому что и людей нет уровня Лаврентия Палыча, способных удержать такие массы в подчинении, и, – а это главное, – люди сейчас уже не те, другие. Избаловавшиеся люди! Им уже мало просто быть сытыми и в безопасности, мало даже и горячей воды в кране и телевизора, – им ещё и ‘гражданские свободы’ подавай! Ну, сейчас, временно, согнули их... Но ведь когда жратва станет заканчиваться – что-то будет!.. Я не знаю ещё что, зачем и кем это затеяно – я не верю, что всё это происки этих недоумков из ‘Администрации’, этих ‘Безымянных Отцов’, будь они неладны... Тем более, есть сведения, что и во всём мире что-то подобное творится. Кто и что нам готовит?.. У меня есть свои соображения, но они настолько ‘зябкие’, что я даже думать их боюсь. – Да ладно? – Вот тебе и ладно. – Всё больше я убеждаюсь, что мы правильно поступили, что не ломанулись в лоно природы-то!.. Ну, посмотрим. Посмотрим... ПРИБАВЛЕНИЕ В КОМАНДЕ В этот раз мы пошли ‘на дело’ вчетвером. Взяли с собой Элеонору, которая уже изнывала от безделья в своей квартире. Помогать Лене по хозяйству, готовить есть ей не нравилось; ходить одной на базар или вообще на улицу Толик ей запретил: ‘Нам ещё с тобой новых проблем не хватало. Учти, приведут тебя под ножом, – я не галантный американский полицейский в боевичке – просто пристрелю всех, тебя – первую!’ Да она и сама не рвалась – шарохаться сейчас по опустевшим улицам города молодой симпатичной девке было реально опасно. Целыми днями она или занималась в своей тренажёрке, или валялась дома на диване и смотрела по компу, зарядку которого регулярно обновляла от сети или от нашего генератора, фильмы из нашей с батей коллекции. Ну, а у нас там преобладали боевички и трэшевые ужастики... Коллекцию маминого ‘позитива’ она смотреть после пары фильмов наотрез отказалась. Теперь она предстала в камуфлированных брючках, покроя ‘милитари’, явно из какой-то гламурной коллекции; и защитного цвета курточке с блестящими пуговицами и массой пряжечек, которая, очевидно, у неё тоже вызывала ассоциации с прикидом крутой героини боевика. На ногах – высокие шнурованные лаковые ботинки на толстой подошве. Мы-то давно уже походы ‘на мародёрку’ воспринимали как обыденную, иногда грязную работу, соответственно и одевались. Батя взглянул на неё и ничего не сказал. Мне вообще было пофиг, хорошо что ещё один человек; если что дельное попадётся – легче тащить. Толик оглядел, и с подколом спросил: – А боевую раскраску – забыла? Ну, боевой грим? Полосы такие на мордашке? Ну как же, куда ж без этого? Ты что, ‘Коммандо’ не смотрела? Это ж основной элемент крутости! Элеонора только заискивающе улыбалась, не рискуя дерзить в ответ; во-первых, зная на печальном своём опыте тяжесть толиковой пощёчины, во-вторых, уж очень хотелось выбраться из Башни ‘в город’. Хотя батя сразу предупредил, что это типа не прогулка, а идём ‘на работу’, возможно – опасную. Ствола ей, понятно, не дали; а вот сумку, в которой, кроме инструментов, свёрнутые лежали ещё несколько сумок, навъючили именно на неё. Толик так ей это обосновал: ‘Ты, говорит, Элеонора, пока что самый неопытный, и потому самый бесполезный член мародёрского коллектива. И потому, пока что кроме как на таскание сумок ни на что не годна. По команде – падай, чтоб не попасть под пулю; по команде – беги; будешь тормозить – ушибу.’ Вот и весь краткий инструктаж. Сам Толик закинул на плечо большую сумку, в которой лежал один из автоматов; пару магазинов засунул во внутренние карманы джинсовки. Взял ПМ, мне дал (‘Временно, Крыс, временно!’) свой наган. Батя снабдил нас своими самодельными гранатами, на корпуса которых он пустил толстостенные стеклянные флаконы из-под маминого, вернее, нашего, парфюма. Толик фыркнул, разглядывая их, что-то пробурчал про ‘самоделкина, которому только бенгальские огни делать’; но взял пару. Батя заметил, что, судя по всему, банды гопников и бомжей, обожравшие и разорившие пригородные супермаркеты и крупные магазины в городе, делившие город до сих пор достаточно мирно, теперь вступают в период соперничества за остатки ‘ресурсов’, за ‘кормовую базу’ – ещё не отмародёренные жилые кварталы и мелкие магазинчики в них. Вот опасность вот так вот попасть на территорию, которую кто-то считает своей, и заставила нас всерьёз вооружаться. На машине мы подъехали только до полпути, оставив её за стеной парка, замаскировав насколько сумели и поставив с ней пару батиных сигналок, сделанных из ‘сигнала охотника’. Мы уже ‘зачистили’ ближайший квартал – в общих чертах, конечно. Периодически попадали на следы работы ‘коллег’, но лицом к лицу ни разу не встречались. Как и они, мы в первую очередь брали продукты питания, кроме ожиданий довольно щедро оставленные эвакуировавшимися жителями, – все эти соленья\варенья, крупы и сахар, иногда – чай. Брали свечи, если были. Батарейки. Хорошую крепкую одежду и обувь. Инструменты, гвозди и шурупы, проволоку. Батя всегда брал электропровод, сколько бы и какого бы его не было. Ну и вообще, что нравилось и казалось ценным. После моей находки в Башне мы с особым рвением искали тайники, и со временем научились их довольно быстро находить. Люди ведь прячут ценности примитивно, без выдумки. На кухне – в банках с крупами. Под хлебницей. Сверху подвесных шкафчиков, среди паутины и дохлых тараканов. В духовке газовой плиты, под газовой плитой. Как в Башне – приклеенными к задней стенке или днищу выдвижных ящиков. В цветочных горшках. Под коврами. В спальне среди чистого белья (бельё тоже брали, если возвращались налегке). За зеркалами, за картинами, в фальш-розетках. Попадались в богатых квартирах встроенные сейфы, которые Толик взламывал с особым удовольствием. Пачки никчёмной валюты мы всё же брали, хотя ходили слухи что вся прежняя валюта была с началом ‘острой фазы’ БП аннулирована, страны вводили совершенно новые фантики для внутренних расчётов. Но внутри страны валюта хождение имела, вполне. Ну а в тур-вояжи в ближайшее время никто не собирался. Ну и, конечно, мы брали золото и серебро, ювелирку; но всё это попадалось редко. Меня всегда удивляло, зачем люди, уходящие из своих домов в неизвестность, оставляли дома ‘вечные ценности’. Это можно было объяснить только одним: они не думали, что это надолго; они верили, что вот-вот вернутся... И, типа, не было смысла тащить на себе ‘на природу’ те ценности, которые ни при каких условиях продавать не собирались. Сегодня нацелились на длинную панельную девятиэтажку. Батя с Толиком возились внутри уже третьей квартиры, мы с Элеонорой стояли на стреме. Прижился у нас этот жаргон уголовников-домушников, а что делать? Мы, по сути, и есть домушники – только не уголовники, уголовный кодекс благополучно ‘кончился’ вместе с государственными институтами; осталось только право сильного, да ‘распоряжения’ Новой Администрации, что, по сути, тоже являлось совсем не законами, а правом сильного... Так что, по идее, мы и действовали ‘по закону’; только по новому, неписаному закону. Только и делов. Выглядели наши рейды так: выбирали дом, машину оставляли где-то поодаль, маскировали по мере возможнсти. Ставили на неё сигналки. По пути к дому шли не стадом, а ‘построением’ – с разведкой и арьергардом. Не хватало ещё на засаду, или на отдыхающую где-нибудь в подъезде группу гопов нарваться. Хотя теперь, конечно, с автоматом и гранатами-самоделками мы чувствовали себя намного уверенней, чем с короткостволом. С фасада определяли квартиры, которыми стоило заняться в первую очередь, потом определялись в подъездах, по входным дверям. Если подъезд был явно жилой, или просто заперт – тот не трогали. ‘Не трогай других – и тебя не тронут. Может быть’ – по такому принципу. Потом Толик с батей занимались замками, а я пас вход в подъезд. Замки вскрывали и отмычками – но редко, ‘квалификации не хватает’, как говорил батя; чаще высверливали аккумуляторной дрелью. Батя всё говорил, что неплохо бы иметь бензорез – но бензорез нам пока нигде не попадался. Бывало и что замки не поддавались – тогда просто начинали заниматься другой дверью, благо пустых, нежилых квартир хватало. Кстати, заметили интересную закономерность: что касалось продуктов питания, и вообще дельных запасов – это всё находилось отнюдь не в самых богатых по виду квартирах, с навороченными дорогущими дверями, стеклопакетами, обставленными ящиками кондёров и спутниковыми антеннами. В тех как раз не так уж много и было толкового, – гламурные никчёмные шмотки нас мало интересовали, как и навороченная аппаратура или статуи с фонтанами, – да, бывали и статуи, и фонтаны... Видимо, в богатых квартирах люди больше полагались на толстую чековую книжку, на счета с большими цифрами, на золотой и платиновый ‘пластик’; они не делали запасов ‘в натуральном выражении’, или смогли вывезти запасы в свои загородные дома. Но в таких квартирах попадались сейфы и тайники, – а ‘рыжьё’, золото на вес, стало одной из валют ‘нового времени’. Вот в квартирах ‘со средним достатком’ почти всегда обнаруживались и запасы. – Они им теперь ни к чему, пускай их Администрация кормит! – приговаривал Толик, вытаскивая в подъезд сумку с домашней консервацией и мукой-крупами. После того, как батя с Толиком паковали в сумки всё, на их взгляд ценное, они выходили в подъезд ‘отдохнуть’, а мы с Элеонорой осматривались в квартире, беря что-нибудь и себе... Меня интересовали книжки, модели самолётов и коллекционные копии машинок; я уже собрал себе некоторую коллекцию. Элеонора же, как сорока, офигевала от всякой блескучей ерунды – ‘О, кулон от Булгари, ого!’, ‘Вау, я такое колечко видела в последнем Космополитене!’ – как дура, честное слово! Мы не разоряли квартиры и не устраивали в них срач и погром, как это делали гопники, мы просто брали то, что нам было нужно и полезно. Как сельский житель, пойдя в лес по грибы, собирал, если попадалась, и ягоду. Для нас город стал нашим лесом, нашей зоной для поиска пропитания. Батя сказал, что те, кто таких выводов не сделал – умрут в эту зиму. Ещё он сказал, что скоро офигевшие от холода и голода в деревнях, непривычные к жизни в деревенских условиях люди начнут возвращаться в покинутый город, в смешной надежде, что ‘тут, может, уже наладилось’... Они там, в деревнях и палатках, в землянках эваколагерей, будут вспоминать, как хорошо, тепло и сытно было в городе, – и начнут возвращаться... Если их выпустит Новая Администрация, взявшая под контроль сельские поселения и организовавшая сеть сельскохозяйственных коммун... Едва ли им понравится, что разбегается рабочая сила. Нечего было куда-то переться, вот что! Почему люди решили,что куда бы они не смотались с родного, насиженного места – там будет лучше? Ну, имеющие родственников в деревне и сами наполовину деревенские – это ладно, но дачники-то куда? Куда попёрлись горожане в третьем поколении??.. Мои размышления у дверей в подъезд прервала Элеонора, на цыпочках примчавшаяся с верхних этажей, глаза у неё были девять на двенадцать: – Крыс, там... Там гопники!!! Пока батя с Толиком копались внутри квартиры, я сторожил у входа в подъезд; Элеонору же посылали подняться на несколько этажей выше и сечь обстановку из окна подъезда. Этих орлов она и заметила первая. К подъезду, укрываясь за стоявшими во дворе тут и там в изобилии неожиданно многочисленными брошенными машинами, приближались четверо субъектов, по Элеонориному описанию – явно гопников, и с оружием. Я тут же подал сигнал бате с Толиком – ‘Опасность’. Мы брали с собой пару батиных, бог знает какой древности, ещё начала 90-х годов, раций – для переговоров в доме. ‘На дальность’, из Башни их всё одно не хватало, как я убедился. Как и насчёт всего, батя постоянно нудил, что ‘хорошо бы нам хорошие рации, вот, скажем... Или сканеры... И на Башню поставить хорошую стационарную, дальнобойную связь...’ – но пока это были только мечты. Мы здорово рисковали, оставляя маму по сути одну в Башне, ещё и без связи с нами. Но выхода не было. Мы старались уходить из Башни разными путями, рано утром, чтобы наш ход никто не срисовал. Мама запиралась изнутри, включала все батины сигналки и мины, и дрожала до самого нашего возвращения. Впрочем, заниматься мародёркой она сама наотрез отказалась. – Ну и смотри пока свои позитивные фильмы, мы скоро вернёмся. С добычей, – как сухо сказал ей как-то батя. Впрочем, ‘творчески переосмыслив’, как он выразился, мой опыт с подачей сигнала во время ‘битвы Устоса’, которая стала своего рода вехой в истории Башни, батя кое-что сделал. На крышу башни он поставил несколько коробок с фейерверками, найденными нами и в ‘Гекторе’, и в специализированной секции одного из ближайших торговых центров. Вот для чего всегда нужен был провод, и в любых количествах, – по сигналу из квартиры фейерверки срабатывали, должны были срабатывать на крыше, салютом давая нам знать об опасности, угрожающей Башне и маме с Ольгой Ивановной. Батя даже сделал три разных запала на разные коробки – по степени и виду опасности: ‘одиночный наезд’, ‘группа до пяти человек’, ‘вооружены, много, агрессивны’. Ну и... Если уж ‘совсем’, говорит – то жми все три кнопки, – салют будет тот ещё... Запрись и жди нас. Я клавишей вызова отсигналил Бате с Толиком ‘тревогу’. Они мигом появились. Я в это время с лестницы на второй этаж следил за входом в подъезд и за улицей, сжимая потную рукоятку нагана; насколько мог видеть стараясь заглянуть на улицу – двери в подъезд просто не существовало. Элеоноре я велел не отсвечивать, – вдруг они просто идут мимо. Но они явно шли к подъезду. То ли случайно, то ли, что скорее всего, они засекли нас откуда-то, когда мы ещё шли к дому. Я подумал: кто-то увидел нас – и сообщил гопникам, потому они и нарисовались не сразу; мы ведь уже третью квартиру оприходуем. Своими соображениями я шёпотом поделился со всеми; батя со мной согласился, а Толик сказал, что это без разницы, раз они ‘к нам’, и их только четверо – ‘сделаем им сюрприз’. Но ‘сюрприза’ не получилось. Гоблины просто не полезли в подъезд. Спрятавшись за машинами, стоявшими напротив подъезда, они долго и бесплодно совещались. Они явно трусили лезть за нами в темноту и неизвестность... Мы тоже стали совещаться. Ситуация дурацкая, – они устроили засаду на нас во дворе, и что у них за оружие, мы не знаем. Сколько они будут нас ждать, и не подойдут ли ещё к ним бойцы, мы тоже не знаем... – Кстати, а почему их только четверо? Они ведь обычно большими кодлами слонялись? – спосил я. – Это было в период ‘изобильной кормовой базы’ – пояснил батя, – Когда жрачки, пойла и развлечений было много. А сейчас они порядком подъели то, что было на виду; а что-то запасать на будущее, или обходиться малым они уже не могут, их ведь девиз ‘Живи здесь и сейчас!’, – точно как пропагандировала нашей маме эта старая страшная ведьма, ‘бизнес-тренер и психолог’ Соловьёва... – батя сплюнул. – Сейчас у них, у гоблинов, думаю, период раздробленности. Прокормить одну большую банду может супермаркет какое-то время, а вот по квартирам и мелким магазинчикам шарить сподручней втроём-вчетвером, на большее число едоков делить уже кисло получается. Вот они, видать, и кучкуются малыми кодлами. Мы ещё повыжидали, – гоблины явно всё же не собирались лезть в подъезд. Рассыпавшись за машинами полукругом, они решили ждать нашего выхода на улицу. А время идёт! Не появится ли здесь ещё одна группа отморозков? – этого мы исключить не могли. Батя как вариант предложил вскрыть квартиру на первом этаже и уйти по-английски через окно первого этажа. Мы обсудили идею, – она всем была хороша, кроме пары моментов – пришлось бы именно на первом этаже, напротив открытого подъезда, стучать и ковыряться с входной дверью квартиры, – практически у них на виду. Кроме того, ‘улов’ уже был не маленький, и тащить три почти полных сумки через первый этаж, карабкаться через окна нам тоже не улыбалось. Ещё меньше нам нравилась идея оставить сумки с хабаром этим ублюдкам, устроившим на нас засаду. Да с какой стати?? При одной мысли об этом меня, да и других охватывала злость, – мы тут трудились, собирали, и вдруг всё оставить? Да пошли они!.. Возмущение было почти таким же, как если бы после целого дня плодотворных блужданий по лесу, на выходе хулиган попытался бы отнять у грибника лукошко с грибами... Толик просто сказал, что он сейчас поднимется на этаж пятый-шестой и короткими очередями положит всех четверых уродов, благо есть из чего. Идея была неплоха, – но батя со скептической ухмылкой её зарубил, – типа, шухер поднимишь, ещё кто-нибудь припрётся, нам не хватало ещё тут, в чужом доме оборону держать... Толик, поспорив, всё же согласился, что это было бы не есть здорово; но и окрысился: – Предложите что-нибудь умное, а то только критиковать способны!! Батя опять стал развивать идею ухода ‘по английски, не прощаясь’ через первый или второй этаж; Толик его, насупясь, слушал, вертя в руках автомат. И тут мне пришла идея: – Надо их всё же заманить в подъезд! И тут уже им самим устроить засаду! Они уставились на меня, как детишки на новогоднюю ёлку. Пожевали идею, – и она всем понравилась. – Ну ты, Крыс, молодца! Идеи у тебя только в путь! Как тогда, с хлоркой! – Постой, а как мы их заманим?.. Есть идеи? Они ведь тут, судя по всему, настроились хоть до вечера сидеть; и расстрелять нас на выходе... – А интересно, они хоть знают, сколько нас тут? – Про автомат-то точно не знают. – Но как их заманить? На ‘кис-кис’ они точно не пойдут... – А, Крыс? – батя с Толиком с надеждой уставились на меня, ожидая от меня очередной идеи, – Или ты, как тот филин из анекдота про мышек, только ‘стратегически мыслишь’?.. Но тут голос подала молчавшая до этого Элеонора: – Я знаю, как заманить... – Как?? – мы все уставились на неё, ожидая ответа. И тут я увидел, как рыжая-бесстыжая краснеет... Ничего себе, она краснеть умеет?? Вот не ожидал; да она не краснела даже, когда я её голой с Толиком застал!.. *** Прятавшиеся за машинами гоблины не сводили хищных взоров с подъезда. Их старший, Бруцеллёз, бывший слесарь с механического, расставил подельников по номерам и каждому, жарко дыша перегаром и луком в ухо, нашептал, перемежая матом и угрозами, их действия. План был простой и ясный: когда лохи будут выходить из подъезда, двоих мужиков завалить сразу, наглушняк; бывшего с ними парня, почти мальчишку, и фигуристую тёлку взять живыми. Тёлку – на круг, а пацана – в рабство. План был простой и вполне выполнимый, и он уже реализовывался не однажды, но на этот раз немного у вожака играло очко: двое мужиков, хотя один был и совсем седой, выглядели, по словам срисовавшего их наблюдателя, весьма серьёзно. Насчёт своих ‘бойцов’ Бруцеллёз иллюзий не питал, – запинать толпой упавшего, оприходовать тёлку на круг, подломить ларёк в глухом районе или даже вломиться в квартиру к пенсионерам и разнести там всё вдребезги, включая черепушки стариков, – это как раз они могли; а вот участвовать в серьёзной драке при почти равных силах, – это не по ним. А он, да трое вчерашних учащихся ПТУ, против двоих серьёзных мужиков плюс парень, – девку они не считали, – это был не очень оптимистичный вариант. А вдруг ещё у мужиков в сумке ружьё? Кстати, и наблюдателю придётся за наводку доляху с добычи отстегнуть... Бруцеллёза тормозило сознание слабой ‘огневой мощи’ его компании, или, как они высокопарно, в память одноимённого сериала, называли себя, ‘бригады’. Всего-то у них и было что старый-престарый обрез трёхлинейки, ещё кулацких времён; и ружьё для подводной охоты. И обрез, и ружьё били отлично, но... Но это всего лишь обрез и ружьё, ружьё для подводной охоты! Бруцеллёз явно не горел стать героем, и схватка с неизвестными мужиками в тёмном подъезде его нифига не прельщала. А вдруг, в натуре, у них ствол в сумке?? Зачем подставлять голову, выйдут ведь они когда-нибудь! Вот на выходе их и завалим! И если и есть ружьё – будет наше, вместе с хабаром! Короче, Бруцеллёз со своей ‘бригадой’ решил сидеть в засаде напротив подъезда до упора – не ночевать же они сюда пришли, выйдут рано или поздно! Сидеть, молчать, не курить, не сводить глаз с подъезда! – свирепо вращая глазами, в очередной раз шёпотом он инструктировал ‘бригаду’, когда ему послышались странные, чем-то знакомые звуки... Бруцеллёз, вытянув шею, прислушиваясь, уставился на окно четвёртого этажа, окно с открытой форточкой, откуда раздавались странные звуки: вроде как стоны, всхлипы, какие-то вскрики... Что там происходит?? Он недоумённо переглянулся с дружками, – все тоже обратили внимание на звуки из окна. Некоторое время звуки доносились через открытую форточку вроде как из глубины комнаты, но вот они стали громче... Ещё громче... В окне четвёртого этажа вдруг появилась голая спина молодой женщины, густая грива рыжих волос закрывала её ниже лопаток, но она явно была голой. Толчком прижавшись спиной к окну, она раскинула руки, упираясь в оконный проём. Голые её плечи, смутно видные через не очень чистое стекло, толчками ходили вверх и вниз, голова ритмично стукалась о стекло. Внезапно она зашарила руками у себя за спиной, щёлкнул шпингалет, другой, – и окно на улицу распахнулось. Рыжая девка, всё так же, не поворачиваясь лицом к улице, упала спиной на подоконник, рыжая грива её волос свесилась вниз, на улицу. Теперь снизу, от подъезда, были видны только её голова и раскинутые руки, голые плечи, ритмично ходящие взад-вперёд; зато слышно стало всё значительно лучше, – девка стонала, вскрикивала и что-то, всхлипывала, ритмично дёргаясь вверх-вниз. – Да! Да!! Да!... – Да её же е.ут! – обожгла Бруцеллёза очевидная мысль, и тут же в штанах вспух горячий бугор. Остальные ‘бригадовцы’ так же словно одурели от увиденного зрелища, высунув головы из-за машин, они уже всё внимание сосредоточили только на окне, где Рыжая уже чуть не орала вголос: – Да! Да! Да!!! Давай!! Ещё! Ааааввв!!!. Да! Оооо-оу!!! ‘Шприцен фантастишь!’ – всплыла в голове у дуреющего от зрелища Бруцеллёза невесть откуда взявшаяся фраза, и он сразу вспомнил, что ему напомнили раздающиеся звуки, – да немецкую порнуху, ничего другого! А рыжая голая девка уже высунулась чуть не по пояс в окно, и, выгнувшись всем телом назад, через подоконник, так что стали видны маленькие упругие грудки с розовыми сосками, чуть не визжала: – Даааа!!! Даааа!! Давай! Не останавливайся!!! Аааааа!!! – кто-то, невидимый с улицы, жёстко трахал её; и горячий бугор в штанах Бруцеллёза стал нестерпимым. Отбросив все сомнения, он рывком вылетел из-за машины. ‘Они, бля, сейчас сильно заняты, им не до нас... Вот мы и...’ – мелькнула последняя прагматичная мысль в его голове, а ноги уже сами несли его к подъезду, руки сжимали в потных ладонях хищно нацелившийся на проём подъезда ствол обреза. Рядом, мешая друг другу, шумно и возбуждённо сопя, ломились к подъезду вслед за главарём Анафема с взведённым ружъём для подводной охоты, и Ржавый с Вальком с бейсбольной битой и кухонным топориком для рубки мяса. Дальше его мысли ограничивались простым инстинктивным ‘Мужиков – всех!.. В расход – сразу! Девку – на круг! Сразу!! Я – первый!!’ На первом этаже, как и ожидалось, никого не было; Бруцеллёз не останавливаясь рванул наверх; прокуренные лёгкие начали сипеть уже на третьем этаже, слыша за спиной тяжёлое сопение подельников, подбегая к приоткрытой двери квартиры на четвёртом этаже, он приготовился на бегу рывком распахнуть её и ворваться... Он ухватился левой рукой за ручку чуть приоткрытой двери, из темноты которой доносились страстные женские крики, и приготовился с усилием рвать её на себя – дверь казалась тяжёлой; когда она сама внезапно, очень легко рванулась ему навстречу, чуть не выбив из правой руки обрез, и что-то стремительное, как удар с одиннадцатиметрового нападающего любимого ‘Манчестер Юнайтед’, прилетело ему в голову, мгновенно выбив из неё все и мысли, и инстинкты, и ввергнув Бруцеллёза в полную черноту забытья. Выпавший из ослабевших рук обрез скрежетнул по полу. Через несколько секунд лестничная площадка перед квартирами напоминала сцену избиения спартанцами войска царя Ксеркса: после того, как Бруцеллёз, неожиданно легко распахнув дверь (поскольку ему помог пинком изнутри Толик) получил неотразимый по убедительности довод в виде удара прикладом автомата в переносицу и рухнул на своих ‘бригадников’; мгновенно распахнулась дверь квартиры у них за спиной, и мощный удар монтировки в голову швырнул на стену Ржавого. Загремела по полу упавшая бита. Перед ними рослый мужик с автоматом в руках шагнул из распахнутой двери, в которую они только что так стремились, легко отбил в сторону ствол ружья с торчащим из него гарпуном, – и держащий его в руках Анафема получил мощный пинок берцем в поддых, выпустил из рук ружьё, и боком повалился на тело уже лежащего Бруцеллёза. Через мгновение на него упало тело Валька, который только-то и успел оглянуться, как тут же получил впечатляющий удар монтировкой в лоб, точно промеж глаз. Ему на миг показалось, что грязный заплёванный подъезд расцветился праздничным салютом, – и сознание тут же милостиво покинуло его, – монтировка была увесистой. Звякнул о бетон пола металлический кухонный топорик. Анафема, загибаясь от режущего грудь удушья, попытался поднять голову из-под упавшего на него Ржавого, как тут же получил ещё один мощный пинок берцем, на этот раз в голову, впечатался головой в стенку, и сознание покинуло его. На полу лестничной клетки образовалась живописная группа бесчувственных тел, лежащих друг на друге. Аккуратно ногой Толик отодвинул в сторону лежащий на полу обрез, Олег вытащил из-под Ржавого гарпунное ружьё. Подоспевший сверху Крыс подобрал топорик и биту. За спиной Толика появилась прикрывающая грудь скомканной футболкой Элеонора. Она была по-прежнему в модных камуфляжных штанах, заправленных в лаковые голенища длинных полусапог со шнуровкой. Установился краткий миг тишины. Увидев Элеонору, его нарушил батя странной сентенцией, обращаясь к куче тел: – Ну, кто ещё хочет комиссарского тела?.. – и прокрутил в руке монтировку. Толик оглянулся, увидел полуголую Элеонору, и ухмыльнулся: – Иди... Оденься... Актриса. А то придётся мне тут с тобой ещё задержаться на полчаса, я, знаешь ли, тоже не железный! Счастливо пискнув, Элеонора исчезла в глубине квартиры – одеваться. – Ну, актрисуля, ну, не ожида-а-ал... – сказал батя, обшаривая карманы бесчувственных гопников, извлекая оттуда нож-выкидуху и кастет, – Везёт тебе... – Мда, ещё одна грань таланта... – непонятно пробормотал Толик, и вновь жёстким пинком в голову прервал попытку Анафемы прийти в себя. – Хорош, Толян, пусть оживают... Не тащить же их... Впрочем... А что делать с ними будем, давайте решим? – Крыс, ты посматривай в окно всё же, мало ли что – пристрожился Толик, и, не отвечая на вопрос, поднял бандитский обрез. – Ничего себе – трёхлинейка! Взаправдашний кулацкий! Антикварный раритет! А революцьённого маузера у них нет?.. – Увы, – ответил Олег, закончив шмонать гоблинов и распрямляясь, – Только это. Он кивнул на гарпунное ружьё и сложенные в сторонке биту и топорик; показал брату горсть тускло блестящих зеленоватых винтовочных патронов. Толик взял один и повертел в пальцах. – Ну, стандарт 1907-го года, не удивлюсь, если с тех времён у какого-нибудь бабая под стрехой в тряпочке и лежали... Доверия им никакого, но я знаю, где можно прикупить таких... – Ладно-ладно, это потом, что с этими-то делать будем? Один из гоблинов застонал и начал поворачиваться. Толик снова нацелился было послать и его в нокаут пинком в голову, но батя его остановил: – Тихо-тихо, это тебе не футбольный мяч, хотя и головы у них, честно говоря, вряд ли годны на что-то дельное. Он присел над гоблином, рывком за плечо перевернул его на живот, заломил руки за спину. Достав из кармана пучок пластмассовых цветных хомутов с бирками – товарных контролек, зашопленных нами в одном из магазинов, стянул одним из них гоблину руки за спиной. Толик набюдал за его манипуляциями. – Думаешь, надёжно? – Хо-хо! На, попробуй, порви или перегрызи! – батя сунул ему один из хомутиков. – Да уж. Как пластиковые наручники. И затягиваются. – Для того и таскаю. Как знал, что нарвёмся! Так что, давай с этими определимся. – Оставим здесь, а сами домой! – пискнула из-за спины Толика Элеонора, уже одетая и ‘приводящая себя в порядок’ посредством расчёски. – Пст! Рыжим слова не давали! – не оглядываясь, цыкнул Толик, – Если и оставим, то уж точно не живыми. Элеонора ойкнула и вновь скрылась в квартире. – Крыс, ты как думаешь? – Я-то?.. – я оторвался от подоконника, от наблюдения за улицей, где всё было спокойно, – Да, в натуре, не отпускать же их. Они ещё тут дел наделают. Пришить – и всё. – Блин, какой коллектив у нас кровожадный! – покачал головой батя, – Но, видимо, действительно без вариантов. Собственно, они с нами бы это и сделали. Ну чо, Толян... – А я думаю – взять с собой, – неожиданно огорошил нас Толик. – Вау! Толик, ты ли то?? Человеколюбцем заделался?.. – Не. Кончить их тут – это просто, и рука уж точно не дрогнет. Возьмём их в рабство! Мы помолчали, переваривая идею, а Толик продолжил: – Вы просто не в курсях; а я, тусуясь на рынке, слышал, что такое уже тут практикуется. У тех же гоблинов, да и у мужичков-кулачков в пригородах: берут кого в плен, типа, и ставят в работу как рабов, чисто за хавчик. – Нам-то они нахрена? Ещё один гоблин начал подавать признаки жизни, и батя, присев рядом с ним, быстро упаковал и его руки в пластиковый хомут. – Работать. – Где? Толян, что они будут у нас делать? Их же и кормить придётся! – Вот ты хотел ходов наделать в Башне, – работёнка тупая и тяжёлая, как раз для них. Что нам самим-то ковыряться? Приставим их к делу, пусть хоть раз в жизни займутся производительным трудом! Под нашим чутким руководством. – Рабский труд – непроизводительный... – ещё пытался оппонировать батя. – Да ладно – ‘непроизводительный’! Это как дело поставить. Если с рабочей силой ПРАВИЛЬНО обращаться, – они тут все стахановские нормы перекроют, это я тебе говорю! – Толик многозначительно постукал кулаком правой руки в ладонь левой. – Уж что-что, а хавку свою они отработают, это я тебе обещаю! И насчёт ‘кормить’ – это, знаешь ли, понятие такое... Своеобразное. Молоко им за вредность можно не давать, и сбалансированный рацион тоже того... не обязательно подсчитывать. Тем более что молока мы и сами давно уже не видели. О чёрт, напомнил!.. В моём воображении возникла большая кружка с молоком, полная, ‘с горкой’, чуть запотевшая – молоко из холодильника... Берёшь её, и поднеся ко рту, пьёшь, пьёшь, оставляя на лице молочные ‘усы’... Я непроизвольно сглотнул слюну. Как я хочу молока! До всего этого бардака мы с батей молочных продуктов истребляли не меньше пяти литров в день. И уже долгие месяцы обходились разведённым порошковым, когда было время и желание с ним возиться, или пили только чай... Чёрт побери! Я с ненавистью взглянул на гоблинов, как будто это они были виноваты в произошедшем, в том числе и в отсутствии молока. Уроды, бл...! Молока им ещё!.. – Ну, в общем... – доводы Толика оказались более чем убедительными. Батя перевернул ещё одного на живот, и стянул руки и ему. А вот последний выглядел ‘не очень’ – из носа вовсю шла кровь, полуоткрытые глаза, казалось, смотрели в разные стороны, и дышал он как-то толчками, то всхрипывая, то затихая. Оттащив в сторону мешающего главаря, Толик тоже присел возле раненого. – Брателло, а ведь скорее всего ты его насмерть зашиб. Смотри-ка, как ему нехорошо... Он взял голову гоблина, испачкав руки в крови, и повернул её набок, – на затылке отчётливо просматривалась продолговатая вмятина от монтировки. – Проломил ты ему голову, факт. Чё ж ты, так неаккуратно? Портишь домашнюю скотину? – прикололся Толик, снизу вверх взглянув на поднявшегося батю. – Ну, тогда он ещё был не домашней скотиной, а просто скотиной. Так что в этом плане упрёки не принимаются. Но приложил я его, действительно, излишне сильно. От мандража, братан, от мандража. Ты ж понимаешь, в такой ситуации лучше перестараться, чем недостараться... – Да понимаю я, – отмахнулся Толик и вновь повертел голову начавшего пускать кровавые слюни бесчувственного гоблина, – Да уж, не жилец. Да ладно. Нам троих за глаза. Он вытер руки о футболку Ржавого и поднялся. – Ну что, будем собираться? – Да, на сегодня и хабара, и приключений достаточно. Надо бы этих оживить. Пусть топают своим ходом. – А то. Тут им не там, – Толик пнул под рёбра ещё не пришедшего в себя бандита. Тот хрюкнул, но глаза не открыл. – Д-д-я-я-я-деньки... – гнусаво раздалось из угла лестничной площадки от уже пришедшего в себя главаря. Придя в себя, он обнаружил и отсутствие обреза – основы своей власти в ‘бригаде’, и стянутые за спиной руки, и жутко болящую переносицу, разбитый нос, через который совершенно невозможно было дышать. Кровь залила ему всю грудь. – Рот закрыл нах! – отреагировал Толик. – Дяяяяя... Отпустити-и-и-те... – Во бля, а?.. – вполголоса обратился Толик к бате, – Эдак он тут долго ещё гнусить будет. Конкретно пацан не въехал в ситуацию. Надо ему помочь. И нам будет проще с ним, и им понятней. Олег, присев рядом с гоблинами, достал из сумочки, где он носил НАЗ, небольшую пробирочку – явно из-под пробника парфюма, что был нашим семейным бизнесом; и поднёс к носу ещё не очухавшегося парня. Тот дёрнулся, стукнув головой о стену, застонал и открыл глаза. Ту же процедуру батя повторил со вторым. – Нашатырный спирт, – пояснил он наблюдавшему с лестницы за его манипуляциями Крысу, – Лучше капнуть на ватку или ткань, чтобы не обжечь дыхательные пути. Но насчёт их дыхательных путей я как-то не озабочен. Теперь все трое пришедших в себя гоблинов с испугом таращились на происходящее. – Отпусти-и-и-те... – опять заныл главарь. – Братан, нам этот топорик нужен? – Толик поднял орудие гоблинов. Обычный кухонный топорик, с рифлёной пяткой на обухе для отбивания мяса. – Нет. – Ага, – Толик покрутил топорик в руках, – Ну чё, собираемся? Ща, пять минут на экспресс-допрос и идём. Крыс, бита нужна? – Данунах. В Башне уже штук пять. – Мало ли... Может, со временем бейсбольную команду организуем? – В бейсбольной команде не надо каждому по бите. – Ну... А мы правила поменяем! Э, орлы! – пинок в живот главарю, – Вы точно сюда с битой в бейсбол поиграть шли, я не ошибся? – Отпусти-и-тя... – Ща отпустим! – сделав страшное лицо, рявкнул Толик, мгновенно переходя от благодушной болтовни к дикой ярости, – Быстро, бля! Сколько вас? Где ваше логово?? Из чьей банды?? Где хабар прячете?? Но побитые гоблины, мало что соображая, только таращили глаза и ныли: – Мы не хоте-е-ли... Отпусти-и-те... Не получив ответов на свои вопросы, Толик, казалось, взбесился; он подскочил к главарю, и присев около него на корточки, схватил его за горло: – Ты, падла, сюда убивать шёл!! Меня убивать, и вот их! Или ты ща отвечаешь на мои вопросы, или я вас всех здесь на части разделаю! Ну?? Сколько вас? Откуда вы?.. Но гоблин с разбитым носом только тяжело дышал и выдувал носом кровавые пузыри. Казалось, он просто не соображал, что от него хотят. Так же бессмыссленно-испуганно таращились и двое его подельников. Тогда Толик с криком ‘Быстро отвечать, сволочи!!’ рывком встал, шагнул к так и не пришедшему в себя гоблину с вмятиной на затылке, и рубанул его топориком по колену. Смаху, во всю силу; так, что лезвие топорика вошло в ногу наполовину. Тот только дёрнулся. Мне стало нехорошо. Элеонора негромко ойкнула и опять скрылась в глубине квартиры. Батя молчал. – Я-ска-зал-отвечать!!! Сколько вас? Как зовут?? С чьей банды? – с каждым вопросом он рубил гоблина топориком по ноге, рубил всерьёз, как мясо. Мне замутило, и я отвернулся к окну. Зверьё, бля. Хотя чего их жалеть. Но... Зверьё. За спиной раздавались полные яростной злобы вопросы Толика, сопровождаемые сочными ударами в мягкое, и теперь гоблины отвечали буквально наперебой. Я так и не поворачивался, меня тошнило уже от одних только звуков ударов топором в живое мясо и кость. Однако допрос такими методами оказался действенным, через несколько минут гоблины наперебой изложили всю нужную информацию: что их всего четверо, что навёл их на нас пацан ‘во-он из того дома, с третьего этажа’, что навёл уже не первый раз. Сами они замки ломать не умеют или ленятся, и потому подстерегали таких вот мародёров, – удобно, и квартиры вскроют, и всё ценное упакуют. А что делали с самими мародёрами? Тут они несли что-то уклончивое, не то ‘отпускали’, не то ‘а они убежали’, – но судьба наших предшественников в этом доме была, в общем, ясна. Обрез и патроны отняли у какого-то селянина, привёзшего в город продукты менять на городские шмотки и видеотехнику. Продукты тоже отняли. Больше они ничего не конкретизировали, но почему-то складывалось впечатление, что отняли у колхозника и жизнь. Ребятки оказались вполне отмороженные. Все соседи, с одного дома. Сначала тусовались с командой некоего Ди Джей Иней, потом начались внутренние разборки, из-за баб, как я понял. Да ещё похужело с хавкой и пойлом; разодрались с бригадой, кочующей по соседству; и вот неделю назад Бруцеллёз, – это у них главный, решил с корешами типа отделиться и зажить самостоятельно. Ну и... Вот. Закончив допрос, Толик, свирепо вращая глазами, сообщил гоблинам, что он каждого из них порвёт как пупса, если только хоть один приказ будет выполнен не точно, уж неговоря про невыполнение. С этим словами он саданул изрубленному гоблину, уже и не подававшему признаков жизни, топориком в голову – и оставил его там торчать. После этого по первой же негромкой команде, гоблины, несмотря на ушибы, шустро стали вставать и потянулись по лестнице вниз, неловко оступаясь со стянутыми за спиной руками. – У выхода из подъезда стоять и ждать! Кто захочет убежать, – пробуйте, ёпт! Сделаю из него дикое мясо!! – Ну чё, пошли? – как ни в чём не бывало, обратился к нам Толик. – Ребятам можно бы это было и не показывать... – буркнул батя, подхватывая пару сумок. – Ничё, полезно. Пусть привыкают. Я спустился на площадку, осторожно перешагивая через лужу крови, натёкшую из-под гоблина с торчащим в голове топориком; взял одну из сумок и пошёл к выходу. По-прежнему немного мутило. Элеонора шла следом, старательно отворачиваясь от трупа, физиономия у неё стала явно бледная, что было видно даже в полусвете подъезда. Гоблины, как миленькие, стояли у подъезда. Спускаясь первым, я уловил горячечный гнусавый шепот: – ...Куда-куда, в разные стороны, идиоты! Не побежит же он за всеми!.. – но видно было, что они слишком деморализованы только что увиденным зрелищем, чтобы тут же так рисковать. Это им не самим глумиться; когда предметно показывают, что ты сам такое же мясо, как и твой изрубленный товарищ, – это, конечно, самомнение вместе с инициативой здорово отшибает. Следом вышла Элеонора, и батя с Толиком, гружёные хабаром и инструментами. На выходе батя трофейное ружъё для подводной охоты вместе с гарпуном сунул в решётку ливневой канализации и свернул его буквой ‘Г’, оставив там и торчать. Уже возле джипа гоблины, уже понявшие что их ‘гонят в плен’, сделали попытку садиться на заднее сиденье, но Толик со словами ‘Да вы очумели, уроды!’ пинками выгнал их, и велел забиваться в багажник. Как они уместились – не знаю, всё же три достаточно здоровых парня, да ещё со связанными руками, – но Толик забивал их туда буквально пинками, и как-то они там уместились. Сложились как Тетрис. Сумки мы погрузили на заднее сиденье, и кое-как с Элеонорой устроились на них; но уж в любом случае с большим комфортом, чем гоблины в багажнике. А что? – выезд был не напрасный... По дороге домой Толик всё хохмил, вспоминая, как Элеонора разыграла отморозков. – Да, красота плюс актёрские данные, – страшная сила! – говорил он, подмигивая ей в зеркало заднего вида. Бледная Элеонора вымученно улыбалась. У меня же тошнота почти что совсем пошла. Остановились около арки возле нашего дома, которую со стороны проспекта загораживал обшарпанный грузовик с надписью ‘Продукты’ на кузове-кунге, почему-то стоящий прямо на тотуаре и загораживающий арку от проспекта. То ли он случайно тут оказался, то ли Толик его подогнал специально, но удобно он стоял. Толик объехал его, и аккуратно зарулил в арку. Со стороны двора она была частично закрыта остовами двух сгоревших машин, и вся закопчена – да, горели тут неслабо машины пару месяцев назад, и никто не почесался ни тушить, ни убрать сгоревшие. Из открытого багажника слипшихся, слежавшихся как шпроты в банке, гоблинов пришлось выковыривать ‘одним куском’ – так они сплелись. Грохнулись на асфальт все втроём, приглушенно взвыли, – и уже там распались на индивидуальности. Елозили по асфальту, не в состоянии сразу встать, выли, плакали и матерились. Мы вытащили пока сумки, Толик запер машину, поставил на неё сигналку. Нет, не автосигнализацию-пиликалку, а батину самоделку, сделанную на основе безпроводного дверного звонка, который раньше стоял ‘на охране’ подвала. Сейчас он жалел, что всего-то пару их купил в своё время, пожадничал; а штука оказалась полезная, нужная, – при попытке открыть дверцу у нас дома звенел звоночек. Можно было принимать меры. Полезная штука дистанционка, там хотя и заявлено 150 метров, – до нас хватало, мы проверяли. Ещё одной защитой машины было то, что бензобак был на замке, да Толик что-то снимал в моторе. И уж на крайний случай, в виде психологического воздействия, не лишнего, впрочем, на приборный щиток он клал картонку с лаконичной надписью: ‘Тронь машину – и тебе отстрелят яйца’. Пока никто не трогал. Наконец гоблинов пинками удалось поставить на ноги и гуськом погнать по проспекту, держась поближе к стене дома, к входу в магазин под Башней. Там, осмотрев дверь и не обнаружив по контролькам следов вторжения, батя отомкнул замок, и мы просочились в магазин. Гоблинов положили лицом в пол, пока батя открывал холодильник, маскирующий вход в подъезд, сигнализировал наверх что идут свои и отключал подачу питания на мину. Отключил, повертел головой, сказал: – Есть у меня ещё тут задумки... С потолком связанные. Так что гоблины эти во-время, фронт работ им обеспечим... Пока он копался, Толик сделал попытку притиснуть Элеонору, всё с шуточками и прибауточками; но та вдруг довольно строптиво высвободилась, отошла в сторонку, и я слышал, как она тихонько спросила Толяна: – Толик... А того хулигана рубить обязательно надо было?.. На что Толик, потерев пальцем переносицу, ответил ей вполне отчётливо: – Детка, поверь, это было НЕОБХОДИМО! Их нужно было, во-первых быстро, по горячим следам, допросить, – то, что называется ‘экстренное потрошение’; во-вторых их надо было запугать, чтоб не вздумали ерепениться. В-третьих, это совсем не ‘хулиганы’, как ты выразилась – они сюда не пописать в подъезд зашли, они нас убивать зашли. И заметь, я кромсал только того, кто и без того был уже не жилец; а этих... работничков, я и пальцем больше не тронул – только сплошное психологическое давление! Хорошо ‘психологическое давление’ – я, когда ещё шли от машины, заметил что у всех троих гоблинов штаны реально мокрые. Обоссались со страху, шакалы; причём ещё, видать, до погрузки в машину, от ожидания своей очереди быть порубленными в шаурму. – Так что не бери плохого в свою рыжую головку, – всё, что надо в неё брать, я тебе сам дам, гы-гы... Ну-ну, не дуйся, Рыжая, я пошутил. Ну, не дуйся; иди ко мне, актрисуля... Много ли тёлке надо – Элеонора тут же начала оттаивать. Да я и сам не видел уже ничего особенного в том, что Толик сделал с прибитым гоблином. Впрочем... Что-то, какой-то червячок в душе всё же вертелся. Всё-то Толик делает правильно, всё верно; но как-то так механистично, так жестоко, что от этой ‘правильности’ так и тащит могильным холодом... Тут батя позвал нас уже с той стороны стены подавать сумки, и я отвлёкся от мыслей. После сумок пинками загнали в дыру гоблинов, влезли сами, батя опять привёл в действие ‘системы защиты’. Гоблинов погнали на шестой этаж, втолкнули в ванную, Толик закрыл и подпёр дверь, пообещав ‘незабываемые впечатления’ тому, кто попытается выйти. – Кого это вы привели? – с тревогой спрашивала стоящая в открытой двери мама. Гоблины, понукаемые Толиком и сопровождаемые мной, спотыкаясь протопали мимо неё. – Это хулиганы, бандиты, эти... гопники! – пояснила ей Элеонора, – Они нас убить хотели! А меня... Тоже убить... Мы их в плен взяли! – Я просто себе места не нахожу, когда они на свои вылазки уходят! – поведала ей мама, – Теперь вот эти пленные... – Так поедемте следующий раз с нами! – простодушно предложила Элеонора. – Я? На это? На разбой??.. Нет! – и мама скрылась в квартире, откуда уже донеслось, – Зови их кушать минут через двадцать. За обедом определились, где и как содержать пленных. Кстати, слово ‘пленные’ никому не нравилось, и батя предложил определиться с новым термином. Дискутировались ‘рабы’, ‘быдло’ (предложил Толик), ‘пахари’, ‘сотрудники’ (предложила мама, что с хохотом срузу было отвергнуто), ‘скот’, но остановились на моём – ‘пеоны’, – трудяги из моей любимой игры ‘Варкрафт’. Батя сказал, что организует сейчас им цепи – мы давно ещё зашопили целых несколько мотков блестящих цепей разного размера в одном из хозяйственных киосков на стройрынке. Пока после обеда батя с моими комментариями рассказывал маме о произошедшем, а Толик сонно кемарил в кресле, Элеонора разложила на журнальном столике свои фенечки, собранные в оприходованных нами квартирах: какие-то колечки, бусики, серёжечки и браслетики... Всё блескучее; и не больно-то, судя по всему, дорогое; но она тут же всё это разложила в ряд, потом стала перекладывать с места на место, примерять и рассматривать. Это, я смотрю, женское, – даже мама, внимательно слушая нас на кухне, нет-нет да бросала взгляд в гостиную, на Элеонорины манипуляции с блестяшками. Тут она мне кое-кого и напомнила. – Толян! – говорю. – А? – он открыл глаза, – Пошли, что ли? – Не. Слыш что. Надо Элеоноре тоже кличку придумать. Как мне. – Ты ж сам захотел? – А то! Вот и ей дадим. – Погоняло? Давай. А какое? – А вот взгляни на неё, – кого напоминает? Толик всмотрелся в Элеонорины занятия, ухмыльнулся. – Да чёрт знает. Ты что видишь? – Да белка! Глянь! Натуральная Белка – с орешками! – ‘А орешки не простые, всё скорлупки золотые!’ – процитировал кого-то прислушивавшийся к нашему диалогу батя. – Гы. В натуре. Раскрасневшаяся после обеда Элеонора, перебирающая блестящие безделушки, действительно больше всего напоминала белку, – аккуратную такую, модную рыжую белочку в камуфляжных штаниках, ценящую ‘замодняк’ и всякие цацки. – Белка! – окликнул её Толик! – А?.. – она подняла голову на окрик. – О, гляди, отзвывается!! – заржал Толик, – Будет у тебя теперь погоняло ‘Белка’, на пару с Крысом. Мама сморщилась неодобрительно, но ничего не сказала; батя добавил: – Мелкий зверинец у нас тут образовывается... Гоблины, действительно, здорово пригодились нам в хозяйстве. Самые тупые и тяжёлые работы мы возложили на них, – в основном, как и предполагал Толик, долбить стены и потолки. Если где-то на том свете и был задуман ад для подонков, – то это было первое к нему приближение. День их строился так: после нашего завтрака Толик, батя, или я поднимались на шестой этаж, в квартиру, в которой раньше жил тот буржуй, что наябедничал на нас в Администрацию, что стало причиной неприятного визита господина Орлова с автоматчиками. Теперь его хорошо и дорого обставленная квартира была вся разорена, Толик с особым цинизмом побил там аж всю посуду и стеклянные дверцы в шкафах, – просто так, однажды, под настроение. Гоблинам мы дали имена Равшан, Джамшут и Ибрагим; чтобы, как выразился батя, ознаменовать для них совсем новый этап в их никчёмной жизни, – от Николая – к Бруцеллёзу, и далее, – к Ибрагиму. За попытку не отвечать на обращение по новому имени Толик их так отделал, что ни о каких больше ‘демонстрациях несогласия’ уже и речь не шла. Спали они в хозяйской спальне, все втроём на большой буржуйской кровати, укрываясь все вместе большим одеялом, что стало особенно актуально, когда стали наступать холода. Толик же не преминул отметить им нашу заботу об их комфорте и удобстве: – Что, уроды, классная спальня? Это вам не продавленный матрас в рабочей общаге! А картины какие! Пейзажи, бля! Ручная работа! Я понимаю, вам дай волю, вы б предпочли пялиться на грудастых тёлок из Плэйбоя, – но мы вам тут будем воспитывать вкус! Будете плохо работать – заставлю иностранный язык учить, – и ведь выучите, уроды; вы у меня хоть китайский за два месяца выучите, у меня, ёпт, открылись педагогические способности!.. Каждого из них батя опоясал блестящей цепью и наглухо закрепил её на поясе болтом со сбитой после закручивания резьбой, – снять цепь теперь можно было только с помощью зубила или с помощью пары соответствующих массивных гаечных ключей. Так, с цепями, они и жили, и спали; концы цепей пристёгивали замком к батарее. Мы приносили им завтрак и они жрали. Кормили их... Честно говоря, не очень их кормили. В смысле – достаточно, даже много, но вот чтобы вкусно было – об этом думали в последнюю очередь. Мало кормить было совсем невыгодно, – они ведь должны были работать, и тяжело работать. Пожрали, – на оправку и умываться в ванную. Потом они, переругиваясь, тащились на работу. Опытный батя как дважды два, на примерах из истории и на литературных, киношных примерах объяснил, что рано или поздно они предпримут попытку удрать, а самый простой и очевидный способ удрать – напасть на того, кто отмыкает их цепь от батареи. Да никто и не спорил – это было очевидно. Потому батя, подумав, разработал чёткую систему их конвоирования, исключавшую и попытки побега, и попытки напасть на конвоира. – Мужики!- разъяснял он за завтраком, как будто мы спорили, – Есть определённые правила. В любом деле. Правила уличного движения, когда они были. Военные уставы. ТБ на производстве. Да мало ли. В мире есть много опасных дел, и чтобы свести опасность к минимуму, а лучше – к нулю, и составляют Правила. Вот и мы примем ‘правила обращения с пеонами’. Если всё продумаем и будем безусловно выполнять – то будет всё хорошо. И для нас, и для них. Не стоит забывать, что, по сути то, что они сейчас у нас ‘в работе’ – это есть замена ‘высшей меры’, – это он проговорил специально для мамы, слушавшей его с каменным лицом. Вообще, после того как Элеонора стала ездить с нами на мародёрку – не всегда, но часто; и этим как бы ‘вступила в клуб добытчиков’, их отношения с мамой несколько охладели. Они больше не сидели на кухне, и не обсуждали ‘стринги и стразы’, да и темы эти стали неактуальны вообще. ОРУЖИЕ, ОРУЖИЕ – НАСИЛИЕ! Насчёт оружия стало в городе попроще. Особенно когда у нас завелись деньги и золото, начало чему было положено моей нечаянной находкой в нашей же Башне, после чего мы стали раз за разом находить ‘на мародёрках’ тайники. Толик, после успешного гешефта со знакомым прапорщиком, имеющим доступ к арсеналам Администрации, стал вдруг добрым и щедрым, – подарил мне наган, а Элеоноре-Белке трофейный бандитский обрез. – Ты глянь! – объяснял он как-то ей, – Это же раритетная вещь! Коллекционная, даже можно сказать! Ты смотри – императорский тульский заводъ! – с ятями! А год какой! – 1915-й! Ты прикинь! – в проекте ещё твоих и родителей не было, а эту винтовку уже сделали, – для царской армии! Может, и даже наверняка, она в окопах первой мировой войны побывала, пока её какой-то местный дезертир не уполовинил до обреза. А может, из этого обреза ещё в фашистов стреляли, – прикинь! Или там в комиссаров... Тут он заметил, что после упоминания про родителей Белка насупилась, в красивых глазах заблестели слёзы, и вообще казалось, что она вот-вот разревётся. – Ну ладно, ладно. Чё ты!.. Прекращай... – Толик понял, что упорол косяк, и срочно придумывал, как её отвлечь. – Хочешь – подарю? Будет у тебя собственная пушка! Ты знаешь, сколько и чего стоит сейчас ствол на рынке?? Это ж страшная ценность! Ни у одной метёлки в городе такого ствола не будет, а у тебя – во!.. Элеонора недоверчиво уставилась на него: – Что, правда подаришь?.. – она была совсем не дура, и прекрасно представляла ту ценность и силу, которую теперь давало оружие, даже такое древнее, как этот обрез. С того времени, как город погрузился в разбой и анархию, оружие стало иметь огромную ценность. Мало у кого было нормальное, хотя бы охотничье ружьё, тем более что перед развалом их усиленно изымали; и люди вооружались кто во что горазд. Даже какая-нибудь рыхлая тётка, в недалёком прошлом ‘менеджер письменного стола’, теперь таща на импровизированный рынок остатки былого благополучия, имела в кармане что-нибудь колюще-режущее; а уж стреляющее, хотя бы и однозарядное – это было вообще супер! На базаре из-под полы можно было купить дульнозарядные уродцы со стволами из водопроводных труб и затворами чуть ли не из оконных шпингалетов на резинке, и стоили они дорого... Но не дороже чем жизнь, это все понимали; и по-возможности горожане вооружались, проклиная свою былую беспечность и упование ‘на полицию’. У бати, кстати, в запасах обнаружилось немалое количество капсюлей к охотничьим патронам – теперь они стоили не ‘на вес золота’, а существенно, в разы дороже. Но батя менял их редко, и только на что-то дельное, – например, на селитру килограммами; а однажды, неожиданно для всех, купил у какого-то мужика десяток здоровенных бобин со старыми фильмами, от старых ещё киноаппаратов. ‘-Зачем?’ ‘Целлулоид!’ – и многозначительно подмигнул... – Толик, чё, пра-а-авда?.. – Белка не верила своим ушам от радости. – А чё? Держи. Владей! – Толик широким жестом презентовал ей обшарпанный, с сильно потёртым цевьём, со следами ржавчины на стволе обрез. – То-о-о-ли-к!!! – Элеонора бросилась ему на шею. Её восторгу, казалось, не было предела. Небось, когда её батя дарил мобильник за дикие тысячи долларов, так не радовалась... – Ладно, ладно... Ишь... Пожалуйста, в общем... – маленько офигевший от такого проявления восторга Толик был явно растроган. Обняв одной рукой висевшую у него на шее Элеонору, чмокавшую его в щёки и в подбородок, другой рукой поощрительно похлопал её по поджарой попке. – Хочешь, завтра потренируешься? Постреляем, бля? – Конечно, хочу! – отцепившаяся от него Белка любовно поглаживала обрез. Я смотрел на это со стороны, и меня разбирал смех; хотя было чуток и досадно, – на обрез я сам глаз положил. Но ничего не поделаешь, действительно, в операции с пленением гопников Белка сыграла, можно сказать, ведущую роль. В этот же день Толик продолжил изображать из себя Деда Мороза, раздающего подарки детишкам. Толик презентовал мне свой наган. Я был рад до усрачки, больше даже, если бы мне подарили полноценный ПМ или даже батин Люгер. Потому как к нагану патронов у нас было, монтажных – хоть завались, – опять же из батиных запасов. И картечи – тоже. А главное – он простой как мычание. И, как говорит батя, ‘семь аргументов в барабане – это по-любому очень веский довод!’ Носить в городе короткоствол, как ещё называл пистолеты и револьверы батя, – всё же намного удобнее и безопаснее, чем носить ружьё, автомат или даже обрез. То – издалека видно, и настораживет. С наганом же... Можно в любую минуту – ап! – и предъявить из кармана веский довод! Вернее – целых семь! И ни один качок, ни один каратист, даже ни один важный дядька-чиновник не устоит перед такими ‘доводами’. Даже вооружённый автоматом человек в проигрыше, потому что автомат – на виду, а ‘предъявить наган’ можно быстро, вблизи, когда уже поздно сдёргивать с плеча автомат и дёргать затвор. Что Толик и продемонстрировал патрулям. Толик мне подробно всё про наган разжевал. И как разбирать – смазывать, и как перезаряжать, а главное – как пользоваться. Про наган он всё знал. – Смотри. Если стреляешь самовзводом, – то это надо только ‘накоротке’, когда точность прицеливания роли не играет. У нагана очень тугой спуск. Видишь, да? – перед выстрелом барабан не только проворачивается, но и надвигается на ствол, – и всё это за счёт нажатия на спусковой крючок. Типа, для предотвращения прорыва пороховых газов между барабаном и стволом. Надо это, не надо – дело девятое, нам вот в этой переделке совершенно не надо, но усилие спуска очень большое. Кстати! Не говори никогда ‘Я нажал на курок’, – курок вот он! На что жмёшь – это ‘спусковой крючок’, на курок же не ‘жмут’, его взводят. А ‘нажимают на курок’ только лохи! Ты ж не лох, Серый, ага?.. – он подмигнул. – Значит, дальше. Если есть время взвести курок перед выстрелом, – например, когда нужно точно прицелиться, – взводи. Если накоротке – бей самовзводом. А чтобы иметь возможность несколько раз и быстро нажать на спуск, – жми не указательным пальцем, а средним. Он намного сильнее. А указательный палец прижми к корпусу револьвера. Ну-ка пробуй. Я попробовал, – действительно. Нажимая на спусковой крючок средним пальцем, я довольно быстро сумел прощёлкать весь барабан, – семь раз. В то время как нажимая указательным, – не больше трёх, как ни старался, – правда, очень тугой. – Вот. Ещё. Если стреляешь в тушку вблизи, – всегда старайся засадить два раза кряду. Дубль-чек, американцы называют. Двойная гарантия. Ещё лучше – двойной в тушку, потом контрольный в голову, всё делать быстро. Чтобы делать быстро – надо тренироваться. Рекомендую. Будешь тренироваться, – вставь в патронные гнёзда гильзы от уже выстрелянных патронов. Щёлкать по пустым каморам барабана без патронов – не есть здорово для механизма, учти! – Если перед выстрелом ты взвёл курок, – соответственно провернулся барабан, – видишь? Теперь представь, что ты уже один или несколько раз уже выстрелил, то есть в барабане у тебя одна или несколько стреляных гильз, а не патронов. Потом, представь, что стрелять ты раздумал. Спустил курок со взвода. Вот так. Чо получилось, видишь? Барабан-то уже провёрнут. И если ты потом начнёшь стрелять – у тебя сначала вылетят те, которые боевые, потом под ударник встанут патронные гнёзда с уже выстреленными патронами. И только после них, – оставшийся боевой, который ты провернул, когда взводил, но не выстрелил. Догоняешь? Это может в пиковой ситуации хреново кончиться. Прикинь, – ты выстрелил три раза. Потом взвёл, но не выстрелил, спустил курок. Потом вновь стреляешь. Ты думаешь, что у тебя в барабане четыре патрона. Оно так и есть. Но! Под выстрел по порядку у тебя стоит только три, потом три уже выстреленных, и только потом четвёртый боевой! Уловил? Вот. Это не есть здорово. Потому, если взвёл курок, но стрелять не стал, или просто так по какой-либо причине провернул барабан, – всегда потом проверни барабан так, чтобы перед стволом был последний выстреленный. Тогда всё, что у тебя осталось в барабане, будет подряд, – а это, чёрт побери, бывает важно! Ну и... Перезаряжаться не забывай, при первой же удобной возможности. Не имей дурной привычки таскать с собой не полностью заряженный ствол. Вредно это для кармы. – Носить как думаешь? За поясом? Вот так вот, чтоб рукоятка не торчала. Нормально. Но только обязательно тренируйся выхватывать, а то в заполохе он у тебя обязательно застрянет, зацепится мушкой, и будешь, блин, дёргать как какой-нибудь комедийный персонаж, гы... Каждый день тренируйся, пока не будет у тебя вылетать как сам собой. У нагана предохранителя нет – удобно. Схватил, навёл – и жми! – Ещё. Осень настанет, – будешь ходить в куртке. Холодно, – руки в карманах. Разумно и наган в кармане же носить. Тут есть одна тонкость. Носить надо стволом вверх, рукояткой вниз. Вот так. Когда надо выхватить, – просто просовываешь средний палец в спусковую скобу, а наган чуть прихватываешь ладонью. Выдёргиваешь его одним движением, за скобу – он при этом гарантированно ни за что не зацепится. Как выхватил, – тут же прокручиваешь его на пальце в скобе, чтобы рукоятка легла в ладонь, – и аллес, пожалуйте бриться! Можно объявлять свои хотелки! Не, крутить на пальце не надо, – ты же, бля, не Клинт Иствуд! Не надо этих понтов. Выдернул пальцем за скобу, тут же одним движением провернул, – и стреляй. Пробуй. – Дальше. Не исключено, что придётся тебе наганом драться. Да-да, хули ты щеришься? Драться. Если патроны кончились, перезарядиться нет времени, а оппонент или оппоненты продолжают предъявлять претензии, то у тебя остаётся в руках железный аргумент весом в 750 грамм. Отбрасывать его в сторону и драться на кулачках, – крайне глупо. Серый, ты вообще учти, – драться голыми руками, или даже обутыми ногами, – глупо! Но об этом я тебе уже говорил... Так вот! Боевички смотришь? Там герой бьёт противников по башке рукояткой револьвера. Распространённый такой киношный штамп. Так я тебе скажу – если происходит свалка, то тратить время на замах глупо, – лучше ткни его стволом в лицо или в поддых. Или в горло. Сильно! В лицо, – постарайся попасть в глаз! Или под нос, в передние зубы верхней челюсти, – там очень болезненное место. Можно ещё и дерануть мушкой по лицу – мушка у нагана, – видишь, острая. Выбить ею глаз, или просто пробороздить по харе, – это отрезвляет! Рассказывая, Толик завёлся; пританцовывая передо мной, со свирепым лицом то тыкал воображаемому противнику в лицо стволом, то бороздил по воображаемому лицу, добавляя левый хук в челюсть, – производило впечатление, ага. Что Толик зверьё ещё то, – я давно понял, и сейчас была задача перенять у него полезные для выживания приёмчики. В лесу выживают только звери, чёрт побери, а мы сейчас практически в диком лесу по взаимоотношениям... – Если попал противнику стволом в лицо, и он за лицо схватился, – добей! Ударь по голове, – но не рукояткой, а вот этим местом, – спусковой скобой. При этом удар сильнее получается, так как ты ещё и кистью доработать сможешь, да и вообще так сильнее, – пробуй! В заключение Толик заверил: – Знаешь, Серый, наган в умелых руках, – отличная вещь! Главное – по надёжности и неприхотливости, и всегдашней готовности к выстрелу. Пистолет нужно снять с предохранителя, дослать патрон в патронник, – это по идее. Но если даже ты носишь пистолет с патроном в патроннике, и со снятым предохранителем, – всё одно это не айс. У буржуев есть на пистолетах автоматические предохранители, которые выключаются, только когда обхватываешь рукоятку рукой, – это всё здорово, и всё такое, – но это есть усложнение конструкции. Да и не водятся у нас современные западные модели, вон даже к древнему олегову люгеру хрен патроны достанешь. А наган без предохранителя... Впрочем, я уже говорил. Есть и ещё плюс револьвера. У пистолета патроны в магазине, поджаты пружиной. Пружина – она того... Имеет свойство слабнуть со временем, если постоянно в напряжении. То есть если набитые магазины пролежат у тебя, скажем год, полтора, два, – то потом есть шанс, что на последних патронах будет неподача. А заряженный наган можно хранить вечно, – нихрена у него пружине не станется, она у него не поджата. -Так что будь это реальный наган, и изобилие патронов, а не твово бати изделие на коленке, – я бы ещё подумал, отдавать ли его тебе... Но раз так, – на, владей, пользуйся! И он с видом графа, дарующего вассалу пару крепостных деревенек, подал мне револьвер. Сам он достал и стал любовно поглаживать свой новый АПБ. Вещь, конечно, отличная. Ёмкость магазина в 20 патронов, возможность стрелять очередями, глушитель, приклад... Ладно, будет и у меня такой! Со временем. С этого дня я и спал с наганом под подушкой, не только что ходил с ним весь день. Давно прошли те времена, когда батя строго наказывал носить с собой нож, – а я над ним смеялся. Здорово времена изменились. И приоритеты. Сейчас смешно вспомнить, что я по новому айфону тащился. Что айфон! Какой с него толк? Вот толковый ствол, – вот это да! Как-то батя на своём маленьком компе, где у него чего только не было, включил песню старого какого-то автора; кажется, по фамилии Высоцкий. Совсем, как я понял, древнего автора; я про него и не слышал никогда, и пел он только под гитару, – но меня поразила его песня ‘про оружие’. – И вот идёт ханыга, В кармане денег нет Но есть в кармане фига Взведённый пистолет! Мужик писал как в точности про наше время: если на кармане ствол – ты король! Ну, пусть не ‘король’, но настолько уверенней себя чувствуешь!.. – А маленькие люди Без оружия – не люди! Все маленькие люди Без оружия – мишени! Видно знал, про что писал, хотя и древний. Вообще батя прав, когда говорил, что раньше люди были ближе к правде жизни, а правда жизни всегда была в том, что кто силён – тот и прав! А оружие – это сила в чистом виде и есть! Даже смешно, как я раньше не понимал таких простых вещей! С батей ещё спорил... – К тому ж мы люди скромные Нам нужен пистоле-е-ет! Теперь припев из этой древней, практически неизвестной песни частенько, вместо рэперских напевов, звучал у меня в голове: – С плохими даже дружен я Они берут оружие Оружие, оружие – насилие! – И с ним пройдусь охотно я Под вечер налегке Смыкая пальцы потные На спусковом крючке! Весь вечер Белка что-то шила на маминой ручной швейной машинке, потом обмётывала вручную; ночью же, как я понял, так благодарила Толика, что он появился у нас, когда мы уже закончили завтракать; заспанный, с засосом на шее и расцарапанной спиной, что я чётко засёк, когда в ванной поливал ему воду. Батя, как мне показалось, со скрытой завистью рассматривал помятую физиономию брата, потом тяжело вздохнул, и пошёл кормить пеонов. Чуть позже появилась Белка, уже причёсанная и накрашенная, как обычно. Белка – теперь эта кликуха к ней приклеилась прочно. Мы переглянулись с Толиком, – вот что она вчера шила! Она сбацала себе кобуру под обрез, причём довольно удачно, – видно, что не зря столько времени смотрела вестерны да боевики на нашем компе. Хорошую, плотную кобуру из кордуры; она вешалась на широкий пояс и прихватывалась к ноге около колена ремешком, типа кобуры для здоровенного ковбойского кольта. И сейчас оттуда выглядывала рукоятка обреза. Делая вид, что не замечает наших взглядов, она походкой манекенщицы, покачивая бёдрами, прошлась по гостиной туда-сюда. Толик не выдержал и заржал, мама фыркнула, я едва сдержался. – Мо-лод-ца! Лара Кравт, расхитительница гробниц! – вспомнил Толик какой-то старый фильм. Польщённая Белка присела за стол. Ишь ты, – я обратил внимание, – обрез прихватывался специальным ремешком на кнопке, так, что не вываливался при сидении. А я теперь уже мой наган ношу за поясом... У меня сразу созрела мысль раскрутить Элеонору на пошив кобуры и мне – полезная штука! РАЗВЛЕКУХИ Толик опять ходил ‘в город’. Вернулся и между делом рассказал за ужином: – Потратился я. На почти что ПМ-овскую обойму. Там базарчик небольшой, неохраняемый – всякой малоценной фигнёй торгуют; я подошёл посмотреть – мало ли, бывает и там что ценное, – если нашли или, скажем, спёрли. Опять же – поспрашивать как и что в округе. И тут – прикинь! – какая-то чумазлайка вдруг как заорёт: ‘Я узнала, узнала его, это он мне тогда зубы выбил!’ – прикинь? И в меня пальцем тычет, вся такая на нервах... Во, паскуда! – Это та, наверное... Помнишь? Не помнишь уже... И что? – Два каких-то мужика за неё впряглись... Идиоты. – И?.. – Чо ‘и?..’ Драться с ними, что ли? Не те времена. Ушёл я. Обоссал их только. – А. Ясно. То есть неясно – как ‘ушёл’? Как это ‘обоссал’? А мужики? И причём тут ‘потраченная обойма’? Толян с удивлением посмотрел на меня: – Ну я ж и говорю. Ушёл. Положил этих двоих – и ушёл. Джентльмен никогда не вызовет другого джентльмена на дуэль, если его можно просто пристрелить... И девку. Тоже. Чтоб не орала. – Как ‘положил’? – Из ПМ-а! – с набитым ртом выговорил Толик, – Хорошо что больше никто не дёрнулся, а то бы пришлось их там всех того... зачищать. – И девку? – Ну да. Чё она орёт как полоумная. – А обоссал?.. – Ага! Демонстративно, типа. Никто и не дёрнулся. Заканчивали ужин уже в молчании. Толик встал, потянулся, бросил: – И нечего на меня косяка давить. В порядке самообороны. Положил их – и ничуть не жалею. Вернее – жалею только патроны. И эта... Теперь какое-то время в том районе мне лучше не появляться. Пока. На всякий случай. И всё. Делов-то. И вышел. – Батя... Что с Толяном творится? – Ну, ты же видишь... Он рехнулся от вседозволенности. Видимо, это в нём всегда было. Я не замечал раньше. – Я замечал. – Брось. И ты ничего не видел. Если бы мы могли это представить раньше... – А что дальше? Ведь он перешёл уже все пределы... – Нет. Не все. – Но ведь он... – Я знаю. Но... Ты вот говоришь – пределы перешёл. Какие? Те ‘пределы’, какие были раньше. ДО ТОГО КАК. Сейчас пределы просто поменялись, сильно отодвинулись. Во всех сферах. В жизни. В быту. Во взаимоотношениях. Во всём. Совсем другие ‘пределы’ стали. Раньше за то что на ногу наступили возмущались – а теперь просто стреляют, видишь ведь. Если есть из чего. ‘Смена модели социального поведения’, раздолье для социологов... Если кто выжил из них ещё. Вот такая вот сменившаяся парадигма... – Ты это к чему? Я не понял. – К тому, что если раньше недопустимым, предельным было, скажем, насилие к постороннему человеку – то теперь это допустимо – ради интересов своих людей. Насилие. Террор. Убийства... Если это чужие – то оно как бы не считается... Так вот. – Значит, то, что он... – Это опасно, да. Для нас опасно. Как предостережение. Знаешь ли, когда человек так вот понял, что пределов нет, моральных пределов – он до чего угодно дойти может. Это опасно. Для нас. Норма – это отодвигание пределов допустимого, а не полное избавление от них. Следить за ним надо, по возможности окорачивать, сдерживать его вывихи. Но в целом... Это, Крыс, СЕЙЧАС не преступления. Увы. Не преступления. Ну, захотел кого-то убить... или трахнуть... -Чё ты его оправдываешь??? – Я не его оправдываю. Я время наше объясняю. Оно в оправдании не нуждается. Так сложилось... Помолчали. – И это... Ты слышал? ‘Обоссал их’, говорит. Это как? Это – зачем?? Батя потёр лоб, искоса взглянул на меня. Нехотя ответил: – Животное, вот что. В смысле – животное начало проявилось. Это... Ну... Короче, у зверей так принято – ‘оставить метку’ на убитом враге, отметиться... А у нас тут... Ну, в смысле у Толика в основном... пока... вот это вот ‘животное начало’ и вылазит. Слышал, небось, что животные метят территорию? Да что там – вон, даже наш Граф, уж на что козявка, и то... Батя отвернулся, допил чай и встал. А я ещё долго не уходил, пил чай, глядя в темноту и стараясь осмыслить сказанное. Получалось плохо. Пределы... Отодвинуть или убрать. Слова, слова... Перед глазами вставала перекошенная рожа Толика, когда он дубасил летом ту девку, в сквере. Тогда – просто отдубасил. А сейчас просто взял – и убил. ‘Смена парадигмы’, типа... Зверьё? И в то же время – он свой, наш Толик. Наш. ‘За нас’. Как-то это всё было сложно осмыслить... *** Утром я пошёл следить за работой пеонов. Сегодня планировалось закончить пролом из Башни в здание бывшего Института Физкультуры, чтобы можно было незаметно ходить за водой в бассейн. Он за всё время, пока вода ещё подавалась, благополучно наполнился до самых краёв. Мы пока воду из него не таскали, чтобы не светить источник; обходились обширными запасами в Башне; в бассейн же с батей ходили поздно вечером, чисто для контроля. Всё было пока нетронуто – никто из соседей не просёк нашу фишку. По утрам мы видели, как немногочисленные оставшиеся в городе соседи из ближайших домов топают за водой с вёдрами и тележками с бидонами к набережной. Собственно, первому любопытному, кто фишку просечёт, можно было не завидовать, – батя заминировал все двери, непосредственно ведущие к воде. Равшан и Джамшут, сменяя друг друга через каждую сотню ударов, долбили ломом стену, расширяя уже пробитое отверстие; Ибрагим, он же бывший Бруцеллёз, со свежим бланшем в поллица, совком сгребал кирпичные крошки в большой мусорный пакет, которыми мы потом закладывали наружные входы в подвал магазина. Теперь, под грудой строительного мусора и обломков уже и определить нельзя было, где там два бывших входа в подвал, куда в своё время так стремились бомжи, отпугнутые ‘хлорной бомбардировкой’. Казалось, что это было уже годы назад. Ибрагим третий день был ‘на лёгких работах’, – его здорово избили ночью его подельники. Батя организовал им клёвую провокацию, после которой мы уже значительно меньше опасались, что они могут сговориться. Он приклеил им в изголовье кровати, на которой они спали, со стороны стены, шпионский радиомикрофон – маленькую, величиной с половину спичечного коробка, коробочку с хвостиком – антенной. И мы пару вечеров слушали их потаённые, вполголоса, беседы. Как и подозревал батя, Ибрагим-Бруцеллёз склонял своих бывших собратьев по ‘бригаде’ удрать из Башни, но они боялись последствий. Причём удрать он предлагал, напав именно на меня; связываться с батей или тем более с Толиком они трусили. Толика они вообще боялись как огня; периодическими экзекуциями за дело и ‘просто так’, для тренировки, он внушил в них дикий ужас перед своей персоной. Каждое его появление для них означало неминуемый мордобой, и увидев его, они чуть не делали от ужаса в штаны. А иногда и делали. Но Толик нечасто был ‘работодателем’ гоблинов, он предпочитал работам в Башне мародёрку или шнырял по базарчикам города, разведывая, слушая слухи и сплетни оставшихся горожан. План их был прост и незамысловат. Меня Ибрагим предлагал убить, метнув лом в голову или в грудь во время работы; забрать револьвер, освободиться от цепей; и, убивая всех, кто попадётся на пути, пробираться к выходу из Башни. О том, что все выходы из Башни заминированы батиными ‘сюрпризами’, они, конечно, не знали. Пока что их сдерживала только трусость его подельников, Равшана и Джамшута, Анафемы и Валька; Костика и Димы в той, в прошлой жизни. Сначала я тут же, вечером, хотел взять одну из бейсбольных бит, пойти к ним, и внятно, на понятном им языке, объяснить, как они не правы, планируя такое. Что я лично очень против. Даже пошёл подбирать подходящую биту. Но батя меня отговорил, он придумал провокацию, которая надолго отучила бы их задумывать против нас недоброе. Собственно, я был уверен, что у них и так бы с нападением на меня ничего бы не вышло; но батина идея показалась интересной. Да и не хотелось засвечивать микрофон, – как говорит батя ‘Бог – он потому и бог, что всё знает’. Короче, батя на следующий день, пока они по-стахановски трудились под моим присмотром, увёл одного из них, Ибрагима. Они не обеспокоились; мы такие вещи делали, когда надо было что-то одновременно делать и на других этажах, – что-нибудь столь же тупое и тяжёлое, как долбёжка стен и перекрытий. Через минут сорок он вернулся и вновь приступил к работе. А батя забрал другого, Джамшута. – Чё ходил-то? – шёпотом спросил Ибрагима Равшан. – Да х.й его знает! Чё им надо. Сидели, разговаривали. Всё расспрашивал про Инея, про его команду. И почему у меня кликуха такая – Бруцеллёз. Покурить вот дал... – подлый Бруцеллёз и не заикнулся, что его отчего-то вдруг неплохо накормили, дали и копчёной колбасы кусок, и селёдку, чуть протухшую, но вкусную. Через час вернулся Джамшут. На вопрос, что делал, сообщил, что долбил перекрытие на этаже – и правда, это было отчётливо слышно. Батя забрал Равшана. Тот тоже вернулся через час, и тоже упражнялся всё это время с ломом и кувалдой, погоняемый батиными затрещинами. В заключение часа батя просто избил его ногами – просто так, без объяснения причины. Всё это время Ибрагим, отрываясь от работы по долбёжке стены, то и дело прикладывался к пятилитровику с водой – после селёдки его мучила жажда. Пообедали из одной большой миски баландой; причём Ибрагим, в отличии от прошлых дней, не вылавливал куски картошки и гущу, а без аппетита похлебал жижу. Ночью по микрофону мы услышали диалог: – В натуре, куда тебя сегодня Старый водил? – Я ж говорю, – разговаривали. В квартиру на девятом этаже. – Чё, вот так вот, просто разговаривали?.. – Ага. Я не понял, нахрена ему это. Про Инея расспрашивал, про меня. – А про нас? – Не. – Курить, говоришь, дал? – Ага. Одну сигарету. – А с х.я ли? – Да не знаю я! – Добрый, что ли? – Старый, он вроде, ничё... – Ничё, говоришь?.. А меня сегодня ногами отметелил, ни с того ни с сего! А тебя сигаретой, гришь, угостил? – Да я-то при чём? Ну, угостил. Отказываться, что ли? – А ещё чем угостил? – Ничем больше... – А чё ты, сука, не жрал почти? Не хотел? Аппетита не было?? – Чё вы доеб..ись! Устал я просто, в горло не лезло! – Устал, нах?? Разговаривая, устал? А чё ты воду пил, как верблюд? И ссал потом на полведра. С чего у тебя сушняк? – Бля, от него в натуре копчёнкой пахнет! – Чё вы, гады! Какой нах копчёнкой! – Такой! Дай руки понюхаю! – Хер у себя нюхай! Послышались звуки ударов и звяканье цепей. С интересом слушавший этот ‘радиоспектакль’ по радио же батя довольно улыбнулся, Толик заржал, я же взял биту, готовясь идти разнимать драчунов. Но батя остановил меня, и мы вновь стали слушать. Не то, чтобы мы боялись их сговора, или всерьёз опасались нападения, – нет, достаточно было развести их по разным квартирам и не давать общаться; но вот это ‘разводилово’ вносило элемент интриги в наше довольно скучноватое, если не считать риска на мародёрке, существование. Своего рода заменитель телевизору с дурацкими ток-шоу, по которым, оказывается, не смотря на всю их глупость, мы успели соскучиться. Впрочем, драка быстро прекратилась; шипя друг на друга матерно и обещая друг другу всякие неприятности, из которых самым безобидным было ‘кишки вырву, кадык перекушу’, гоблины заворочались, устраиваясь спать. На следующий день батя опять первого забрал Ибрагима и поставил его долбить стенку на десятом этаже первого подъезда, откуда до четвёртого этажа не доносилось ни звука. От предложенной сигареты тот ‘героически’ отказался, как и от перловой каши с селёдкой. Облизываясь, давясь слюной, он так и не притронулся к чашке. Батя не настаивал... Повкалывав ударно больше часа, он был возвращён ‘в коллектив’. Батя увёл Равшана. Вскоре глухо послышались удары ломом в бетонное перекрытие. – Чё, опять разговоры разговаривали и курили? – с ненавистью спросил Джамшут. – Не. Стенку долбил наверху. – Ага, наверху. Чё мы с Анафемой перекрытия бетонные херачим, а он стенку скребёт где-то, да ещё сигареты получает! – Пошёл нахер, ничего я не курил, на, дыхну! – Себе на хер дыхни, падла! Они готовы были сцепиться, и мне пришлось вмешаться, оторвавшись от ‘Таинственного острова’ Жюль Верна, который я читал, считай, одним глазом, стараясь не упускать из виду и вкалывающих пеонов. – Э, работнички! Я сейчас встану, и встреча с Толиком покажется вам детским утренником! Быстро закончили трепаться и за работу! Злобно поглядывая друг на друга, они вновь застучали ломами в стену. Я вообще всегда имел ввиду возможность ‘покушения’ на меня, тот же брошенный лом, и потому был настороже. Чуть что – я бы всегда успел ‘выпасть’ из комнаты в коридор, где они меня не достали бы из-за цепей, пристёгнутых к батарее. Но и уж потом бы... Если бы они рискнули пойти на такое, то тот перфоманс, что устроил Толик с их дружком в подъезде девятиэтажки посредством топорика, показался бы им детским мультиком рядом с фильмом ужасов. А вообще я практиковал делать проще, – указывал ‘фронт работ’ и уходил читать в соседнюю комнату. Если вдруг удары в стену становились, на мой взгляд, редкими; или не сильными, – я возвращался. По правилам, установленным батей, это выглядело так: не входя в комнату, я командовал: – Инструменты на пол, лечь ногами ко входу, руки за голову, время пошло! Толик так их надрессировал на эту команду, что выполняли они её так же быстро, как выражался батя, ‘как новобранцы в учебке по команде старшины ‘Вспышка сзади!’. Потом вообще, для краткости, стали командовать ‘Вспышка сзади’ – и понимали, гады! Особенно когда недостаточно быстрое выполнение команды сопровождалось жёсткими звиздюлями. Я издалека заглядывал в комнату, увидев, что они лежат ‘по регламенту’, входил. Раздавал звиздюли за нерадивую работу и, наметив очередное ‘от сих до сих, в темпе, время пошло!’, уходил опять в другую комнату читать. ‘Таинственный остров’ мне положительно нравился; хотя с объёмом работ, провёрнутым на острове столь ограниченной группой людей, Жюль Верн, пожалуй, и приврал... Сейчас мне просто было интересно их поведение, само развитие интриги. Сериал, ёклмн! Через час вернулся вконец замордованный батей потный Равшан. Джамшут заискивающе спросил ‘Который час?’, явно ожидая обеда; но, получив вместо ответа затрещину, поплёлся под батиным конвоем продолжать долбёжку перекрытий. Вернулся он перед обедом весь взъерошенный, едва сдерживающийся. Во время обеда придвинулся поближе к Равшану и на ухо шепнул: – Чё узнал-то... Это сука нас сдаёт, оказывается... Да ещё врёт к тому же! – Э, закончили базар! – прервал я их междусобойчик. Зато ночью мы по радио могли насладиться завершением интермедии. Как только батя пристегнул их цепи к батарее и ушёл, пожелав спокойной ночи, Равшан-Анафема неожиданно пнул бывшего главаря и скомандовал: – Иди-ка к параше, постой там! Нам тут с Вальком перетереть надо! – Ох.ел?? – вызверился Ибрагим-Бруцеллёз, – Чё за секреты?? Тут говори! – Иди, я сказал! У тебя со Старым свои секреты, у нас с Вальком свои! – Ты чё несёшь, какие у меня со Старым секреты?? – Иди к параше, тебе говорят! А то удавим ночью, и скажем, что сам удавился! – поддержал Джамшут Равшана. Последовала короткая возня, звяканье, звук падения тела на пол; потом невнятные угрозы и наконец, шаги, сопровождающиеся позвякиванием цепи. – Слышь, он на нас стучит Старому, точно тебе говорю! Причём врёт ведь, паскуда! Свои слова нам приписывает! Я теперь понял, чё меня вчера Старый пизд.л! Ты прикинь, долблю я сегодня, долблю; а Старый развалился в кресле и чё-то болтает, чё-то философствует, типа. Я особо не вслушивался в его пизд.ж, но тут он возьми и скажи: ‘Вы, типа, если в Крыса лом метнёте и промахнётесь, а тем более если попадёте – то потом на этом ломе все втроём и надеты будете, – через задний проход до гландов!’ Я, бля, сначала своим ушам не поверил; думал он так, пизд.т ни о чём, а он и продолжает: ‘Это ведь твоя идея, не так ли?’ Я так и офигел. Не, говорю, не понимаю, о чём вы говорите, Олег Сергеич, – а сам-то понял, это он, Бруцеллёз, нас сдаёт, за колбасу и сигареты. Гонево нам прогоняет, – а потом сдаёт, типа от нас! – Точняк! Бля буду, от него колбасой пахнет! – А потом мне и говорит: ‘Хочешь селёдку? Кушай, говорит, это Ибрагим не доел!’ – Ах он сука! Селёдку, он, значит, не ест! Чтобы пить не хотелось и чтоб не воняло! – А это ведь из-за него вообще мы тут, помнишь??.. Были бы при Инее... – Э, чё за секреты между братвой? Мы ж бригада, вы помните?.. – послышался неуверенный голос бывшего главаря. – Иди сюда, бригадир, побазарим... Мы приникли к приёмнику. Батя довольно ухмыльнулся, Толик подмигнул. Послышались шаги и звяканье цепи. – А что вы... – голос Ибрагима прервался сочным звуком удара и вскриком; потом звуки ударов стали непрерывными; динамик приёмника хэкал и гукал, выплёвывал задушливые ругательства, – в спальне пеонов шло побоище, вернее – избиение бывшего главаря. – Гы, разыграл, интриган, бля! Дай пять! – Толик шлёпнул батю в подставленную ладонь, и заторопился: – Разнять надо, затопчут же, испортят собственность! – Ничё-ничё, – неторопливо поднимаясь, сказал батя, – там, кроме цепей, железных предметов нет; парень он здоровый – быстро не затопчут. Зато теперь сговариваться им будет несподручно... Вот теперь Ибрагим после той ночи и был уже три дня ‘на больничном’ – убирал мусор, держал наваренное на пруток зубило под кувалду, словом, был ‘на лёгких работах’, – хотя подельнички ему ничего и не сломали, но рёбра помяли изрядно, он три дня плевал и мочился кровью; батя даже думал, что не выживет. Ничего, оклеймался, скотина. Про какое-то сочувствие к нему речь однозначно не шла, – я бы скорее пожалел скорпиона или гиену. Этажом ниже грохнул выстрел. Пеоны бросили работу и уставились на меня. – Чё вылупились? Работать! – скомандовал я, – Сейчас вернусь, – если с этой стороны кирпичи не будут оббиты и упакованы, – выпишу всем горячих! Работать, уроды! – и пошёл посмотреть, как там Толик с Белкой упражняются; Толян предупреждал, что сегодня палить будет. Устроил, блин, полигон... Да, ситуация в Городе развивалась по совсем плохому сценарию. Администрация была занята чисто своими делами: организацией и ‘охраной’ сельских ‘коммун’, а проще говоря, концентрационных лагерей с обязательным привлечением к труду, откуда последнее время люди норовили сбежать куда угодно, да хоть обратно в город; охраной складов с оружием, которое, несмотря на все меры, всё же тонким ручейком стало просачиваться на чёрный рынок; баз с питанием и остатками горючего. Ходили глухие слухи о разногласиях, и даже прямой конфронтации в руководстве Новой Администрации; вплоть до взаимных терактов в ‘Зелёной Зоне’; слухи, что набирают силу, обрастают своими ‘армиями’ и усиленно вооружаются ‘бароны’, – крупные и более мелкие фермерские хозяйства; что колхозы и совхозы всё более неохотно делятся с Администрацией собранной скудной сельхозпродукцией, – ведь Администрации, по сути, нечего предложить им взамен. Горючее шло только для автотранспорта военных и чиновников; предприятия дожигали свои запасы, которые, к тому же, норовили растащить по своим хаткам все кому не лень, – до всех, наконец, дошло, что такое ‘нефтяная цивилизация’. Техника и запчасти котировались без горючего очень низко. Защита?.. Да, защита, и связанное с этим наличие оружия были основным козырем Администрации; но не хватало, и не могло хватить сил, чтобы в каждом посёлке, селе, колхозе, возле каждого продсклада и склада с горючим поставить блок-пост и вооружённых патрулей. Тупо не хватало людей. На призыв Администрации из Лагерей откликнулось очень много добровольцев-мужчин, предпочитающих казённую форму и пайку, да ещё и оружие; так много, что пришлось устраивать конкурс. Но сформированные отряды ‘народной полиции’ были практически небоеспособны. Стоять где-нибудь на блок-посту и жрать казённую тушёнку, ничего по сути не делая, – это одно. А сцепляться с неплохо уже вооружёнными и очень мотивированными ‘дружинами’ новых баронов они совсем не стремились. Более того, они старались при всяком удобном случае сбежать с оружием к этим самым ‘баронам’, где и пайка была погуще, и условия получше. Человека со своим стволом, да ещё нарезным, мужчину, охотно брали к себе все ‘латифундисты’, стремящиеся, пока не поздно, посредством своих боевиков, пользуясь слабостью Администрации, наложить лапу на всё более-менее ценное в округе. Потому в Администрации был издан приказ брать в ‘народную полицию’ только мужиков с семьями, их семьи переселялись в особый лагерь под жёсткий присмотр. Негласно, неформально, шёпотом были пущены слухи, что семьи дезертиров будут репрессированы. После этого количество дезертирств резко сократилось, но, тем не менее, участвовать в настоящих, по сути, боях за собственность Администрации ‘народные полицейские’ не умели и не желали. Как правило, при появлении в селе чужого военного вооружённого формирования, будь то дружина барона, или банда мародёров, ‘полицейские’, отстреляв с сторону противника и в небо по магазину-другому, спешно ретировались из населённого пункта, оставляя все запасы нападавшим, и рапортуя о ‘бое с превосходящими силами противника’. Тем более они не стремились воевать с имевшими практически равные с Администрацией силами так называемой ‘Районной Администрации’. Сёла, деревни, сельские только что организованные коммуны оставались, по сути дела, беззащитными перед ордами разного рода ‘мобилизаторов’ и ‘экспроприаторов’. Их местные дружины были плохо вооружены, по сути – только утаёнными от реквизиции охотничьими ружьями да старыми, ещё партизанскими запасами, достанными из схронов. В общем-то, иногда даже удивительно было, сколько и какого оружия селяне имели ‘про запас, на всякий случай’ – от винтовок первой мировой до пулемётов ‘Максим’... Но это была капля в море, с патронами было совсем почти никак, и такие самодеятельные дружины рассеивались, как правило, пальбой из десятка – другого автоматов и пулемётов, оставляя склады на разграбление пришельцам... Вооружённых сил Администрации едва хватало на охрану складов с оружием и складов Госрезерва, что было главной ценностью, и самих себя. Доходили сведения, что отдельные командиры в\ч уже вели тайные переговоры с ‘Районом’ и с ‘баронами’... Обстановка была очень сложная, хозяйственные связи полностью разорваны, производство остановлено, и без перспектив восстановления в обозримом будущем. Хорошо ещё что и за рубежом, за практически неохраняемой границей с сопредельными странами, творилось что-то подобное, если ещё и не хуже, так что внешней агрессии можно было какое-то время не опасаться. Все, все были заняты в основном самими собой... При всём при этом всё громче звучали голоса в Администрации с требованием раздавать со складов оружие сельским дружинам, как наиболее мотивированным формированиям, заинтересованным в сохранении своего добра. Но не менее громко звучали и голоса оппонентов, указывающих на то, что хотя сельские дружины и заинтересованы в вооружённой защите своих запасов от пришлых незаконных экспроприаторов и мародёров, но и отдавать свои запасы Администрации им нет никакого резона. Так что вооружать придётся, по сути, своих оппонентов; и вскоре сельхозтранспорт Администрации, и так-то на селе вполголоса называемый ‘продразвёрсткой’, будет встречаться уже не хмурым ‘Здрасьте’, а огнём из автоматического оружия, выданного Администрацией же... Словом, разброд в мнениях был страшный. В этих условиях на происходящее в Городе, лишённом воды, канализации и света, среди оставшихся в нём несмотря ни на что жителей, просто перестали обращать внимание. Время от времени по центральным улицам, по Проспекту проносились утыканные стволами, как ёжики иголками, машины Администрации; но на звучавшие сейчас тут и там в Городе всё чаще выстрелы никто уже не обращал внимания. Не обращали внимания даже на лежащие на улицах тут и там после ночных, как правило, разборок, трупы; только трусливые мародёры-одиночки прокрадывались к ним, чтобы торопливо обшарить карманы. Исчезли и патрули с рынков, контроль над которыми тут же взяли национальные диаспоры. При этом, надо сказать, порядка на рынках даже прибавилось... А Толик с Белкой упражнялись в стрельбе из обреза прямо с балкона Башни, в центре города, и всем было на это наплевать... *** – Смотри, тут прицельных приспособлений нет, так что целься чисто вдоль ствола. Точно не попадёшь, но тебе на точность и стрелять не надо, будешь бить на десяток шагов в тушку – вполне достаточно. Но держать учись! Патрон 7.62 мощный, смотри, как бы не присунуло тебе отдачей в рыльце-то, хы. Плотно держи. Вот так, двумя руками. Вон в того давай, в жёлтой куртке, видишь? Пробуй. Я подошёл к балкону, Толик оглянулся на меня, и вновь к Белке: – К носу-то близко не подноси, я ж говорю – отдача... Вот. Жми давай. Только не дёргай. Гулко, на весь двор, грохнул выстрел. – Ха-ха! – смеялся Толик, – Возможность пострелять прямо с балкона – несомненное достоинство БэПе! Мимо! Я вышел на балкон и, облокотившись на перила, посмотрел, куда они шмаляют. Они выцеливали бомжей, роющихся в помойке. Вчера мы выкинули туда несколько десятков килограмм совсем испортившейся без холодильников колбасы, которую не рисковали давать даже нашим пеонам, и теперь возле помойки с горой мусора и пластиковых мешков копошились несколько бомжей. Был и в жёлтой куртке. После выстрела, эхом разнёсшимся по двору, бомжи завертели головами, оглядываясь; но, видать, так и не поняли кто и откуда среляет. Не поняли и то, что стреляют в них. Повертели головами, и опять полезли в вонючую мусорку. Она уже и так вся была растерзана, разворочена, выпотрошена. Постарались и такие вот субъекты, и собаки. Всё больше становилось крыс... Собственно, может быть они и не бомжи, даже наверняка не бомжи – откуда бы столько людей, роющихся в помойках, было бомжами? – в городе, где пустовало, наверное, четыре пятых жилья или даже больше. Но последнее время в городе похужело со жратвой, в ‘Центры Спасения’ и вообще в ‘Зелёную Зону’ уже просто-напросто не пускали, менять что-то на пищу на рынках?.. А что могли предложить на рынках те же пенсионеры, во-время не удравшие ни в деревню, ни в Центры Эвакуации, чего уже, и в достаточном количестве не имели те, у кого была еда – бывшие владельцы продуктовых точек города, рыночные спекулянты? Даже селяне, изредка приезжавшие в город, теперь предпочитали не менять продукты на городские ништяки, а просто тупо вламываться в оставленные квартиры и брать понравившееся даром... Конкуренция со стороны мародёров нарастала, как и предполагал батя... Вот они и рылись в помойке, выбирая не полностью протухшую колбасу. А ведь ещё даже не начались холода... Батя однозначно сказал, что ещё до Нового Года половина оставшихся в Городе перемрёт от голода и кишечных болезней, – теперь ведь практически все брали воду из реки, и далеко не факт, что её тщательно и долго кипятили. Снова грохнул выстрел, и опять копавшиеся в помойке люди завертели головами, ища ‘кто и куда’. – Ну что ты? – выговаривал Белке Толян, – Я же говорю, – держи крепче! – Подбрасывает сильно! – пожаловалась та, передёргивая затвор. Дымящаяся гильза полетела с балкона во двор. Звякнула об асфальт далеко внизу. – А ты прижми к перилам! – подсказывает Толик и уже мне: – А ты чо, Крыс? Пострелять не желаешь? Из обновки-то? Я достал наган. Шмальнуть, что ли? Но не в людей же! – Толян, так ведь можно и попасть. А они мне ничего плохого не сделали. – Ну и пох. Не сделали, так сделают. И не сделали ещё только потому, что не смогли, – ты же насчёт людей не заблуждаешься, не?.. Мы ведь не из человеколюбия и не от доверия в Башне запираемся, и батя твой вон минами всё обклеил?.. – Не, в людей не буду. – Ну смотри. Если тебе по банкам интересней... – и опять отвернулся к Белке, старательно выцеливающей мужика в жёлтой куртке. Из квартиры подошёл батя. – Стреляете?.. – спросил он со странной интонацией. – Белка стреляет. В бомжей на помойке, – ответил я, – Пока ни в кого не попала. – А ты? – А что я? Я смотрю. Мне показалось, что батя облегчённо вздохнул. Вышел на балкон, встал рядом. Проследил направление ствола обреза. – Толян, это всё-таки люди... – Да пох!.. – тот только досадливо дёрнул плечом, склонившись над целящейся Элеонорой, – Вот-вот, ещё-ещё... Главное, не дёргай... Грохнул выстрел, и мужик в жёлтой куртке повалился на асфальт. – Попала, попала!! – радостно закричала Белка. – В кого попала, Элеонора? – спокойно спросил батя. – Вон, в него! – радостно обернулась она. – В кого? – Батя всмотрелся, даже показал пальцем – Вон в того человека? Так неудачно – только ранила. Ты давай, добей его, девочка. Мужик в жёлтой куртке, и правда, поднялся на четвереньки; и, приволакивая за собой ногу, пополз в сторону ближайшего дома. От мусорки, как тараканы, пригибаясь, побежали в стороны фигуры. Белка растерянно перевела взягляд на Толика. Тот, насупясь, тяжёлым взглядом упёрся в брата. – Ну-ну, стреляй в него, он теперь раненый, быстро бежать не сможет, – легче попасть, – продолжал батя. У меня что-то внутри поджалось – запахло реальным конфликтом. Этого нам ещё не хватало. Белка растерянно переводила взгляд с Толика на батю и обратно. – Ну чё. Мочи в него. Фигли встала, – буркнул Толик. – Не, Толь, я пойду, пожалуй... – Белка стала упячиваться к выходу с балкона. – Чё так? – продолжил батя, – Нормальная такая мишень, яркая, передвигается медленно. Опять же – теперь сдохнет всё одно. Кто его там с простреленной ногой лечить станет, нахер он кому нужен. Белка, не отвечая ни слова, сунула обрез в кобуру и юркнула в комнату. – Ты задолбал, братан, со своими поучениями!.. – угрожающе начал Толик. – Хоть бы патроны пожалел, если на людей насрать; жечь с балкона, нашли занятие! – Солить их, что ли?? – Толик пнул ногой стоявший на балконе небольшой пузатый рюкзачок с цветными завязочками и розовым флисовым мишкой на лямке, явно раньше принадлежавший какой-то школьнице. В рюкзаке глухо звякнуло. – В приложение к АПБ прапор насыпал, без счёта. Ты мне скажи, вот чё ты встреваешь?? Тебе бомжей жалко? Ты человеколюбцем заделался?? У меня начали гореть уши; хотя я старательно делал вид, что что-то высматриваю во дворе, появилось чёткое ощущение, что сейчас меня прогонят. – Крыс, ты чё здесь застрял? Пеоны что теперь, в отпуске?? – Работают они, работают... – буркнул я, выскочил с балкона и помчался проверять пеонов. Прокрался на цыпочках к двери в комнату, – пеоны уже зачистили края дыры в том месте, где я показывал, и теперь сидели рядом, вяло переругиваясь. Ибрагим вертел в руках замок, которым цепи были пристёгнуты к стояку батареи отопления. Гаркнул ‘Вспышка сзади!’ – гоблины заполошно брякнулись на пол, лицом вниз, ‘по регламенту’ – с руками за голову. Схватил стоявшую в прихожей ручку от швабры, влетел в комнату и врезал по разу Джамшуту и Равшану, чтоб не тащились; и от души отделал Ибрагима; стараясь, впрочем, не попадать по рукам и голове. Тот визжал и закрывался руками. Трогать замок и цепи им вообще с самого начала было настрого запрещено. Забиваешь на ‘регламент’, да?? Ах ты паскуда! Отвозив его палкой, – при этом лежащие рядом Равшан и Джамшут одобрительно гыгыкали и скалились, – ещё пообещал, что про его проступок расскажу Толику, отчего тот совсем скис. Поставил им очередную производственную задачу, ещё раз пнул напоследок Ибрагима, – вот паскуда, не уймётся никак!, – выскочил в коридор, бросил палку, и полетел опять к балкону. Подслушивать. А что делать? Хочешь знать, что делается – не жди, когда тебе принесут информацию на блюдечке, а собирай сам... *** *** Батя уставил тяжёлый взгляд на брата. – Ты зачем его убил? Тот попытался съёрничать: – ‘Саид, ты зачем убил моих людей??. Я послал их сказать тебе, чтобы ты не искал Джавдета в Сухом ручье, его там нет!’ – Не придуривайся! Это серьёзный разговор. Я вижу, что ты убиваешь направо и налево. Теперь и Белку, и Крыса этому же учишь! – Ты тоже убиваешь! Тоже мне, нашёлся праведник! – окрысился Толик. – Не прикидывайся, что ты не видишь разницы! Я убиваю как анаконда – только когда это надо для жизни, можно сказать – для пропитания! А ты убиваешь для удовольствия – я же вижу! Тебе это доставляет удовольствие, – я же вижу! – он, с исказившимся лицом, обличающее ткнул пальцем в сторону брата. – Ну и что??? – защищаясь, заорал тот, – Нравится – не нравится! Ты вообще стал бабой, как твоя бывшая! Да, нравится! Я, бл..., как волк среди овец, – я их режу в своё удовольствие! – Чушь! Волк убивает столько, сколько может съесть! Убивает в своё удовольствие хорёк в курятнике! Толик помолчал, опустив голову, потом ответил: – Ты сам говорил, что ‘парадигма сменилась’. Что сейчас выживет не самый... не самый цивилизованный или гуманный, а самый жестокий, кто не боится лить кровь... – Говорил! Только не ‘жестокий’, а жёсткий. Сейчас время такое – убивать приходится. Постоянно. Даже не поделиться продуктами – это тоже убить чаще всего. Я сознаю это, – он жестом остановил пытающегося что-то сказать брата, – Но это всё по необходимости! А тебе, я вижу, нравится, – а это уже, брат, шизофрения! Причём с тебя берёт пример Крыс, тьфу, Серёга; – и нельзя, чтобы из него выросло кровавое чудовище! – Я – чудовище?? Я, бл.дь, – кровавое чудовище?? – вспылил Толик. – А что ты думал?? Ты убиваешь для удовольствия! Мне наплевать на моральный кодекс, на тот, который был, во всяком случае, – но мы не можем вообще быть без правил... Быть без правил, без нравственных правил, вообще без всяких – это невозможно! Мы же люди, брат, мы же не хорьки в курятнике!! Не фашисты на оккупированной территории! Нельзя, понимаешь, нельзя получать удовольствие от лишения человека жизни! Убивать просто потому, что имеешь такую возможность! Это не по-человечески! Масутатси Ойяма сказал: ‘Справедливость без силы – бесполезна, сила без справедливости – отвратительна!’ – Да фигню сказал твой японец!! ‘Отвратительна!’ ‘Отвратительно, противно’ – это эти... ‘Оценочные категории!’ А сила – абсолютна! Возможность! В том числе – и возможность настоять на своём, а как крайний случай – убить! – Ну ладно.., – Толик вдруг успокоился, и уставился теперь на брата таким же, как у того, тяжёлым, злым взглядом, – Ты вот как посмотри: сейчас, чтобы выжить, нужно быть хорошим убийцей... Чё ты как целка морщишься?? – вдруг заорал он, но тут же успокоился, и продолжил по-прежнему ровно: – Быть убийцей, чёрта ли тут юлить. Как быть шахтёром, или быть шофёром. Убийцей! Назови это ‘быть бойцом’, или ‘быть солдатом’, – это всё неправильно будет, – сам понимаешь! Основная функция, чтобы выжить, – убивать спокойно, умело, профессионально! Профессионально, ёпт! А если человек от своей профессии получает удовольствие, делает своё дело с удовольствием же, что же в этом плохого?? Небось, шахтёра, который любит свою работу, никто не осуждает!! Олег с удивлением смотрел на него, не ожидая такого красноречия. Повисла тяжёлая пауза. – Ничего себе, брат, ты подвёл базу... – наконец нарушил молчание Олег. – Это не ‘база’. Это понимание ситуации. Ну, ты понял. – Брат... – Олег тщательно подбирал слова, – ты ж пойми... Да ты и понимаешь, наверняка... Это вот твоё, – насчёт ‘профессии’, да ещё любви к такой ‘профессии’... – ты ж понимаешь, это всё отмазки... Толик несогласно помотал головой, но Олег продолжал: – И сравнение с шахтёром хромает... Вот представь бойца скота на бойне. Он может быть хорошим работником, – но что о нём можно сказать, если он расскажет, как ему приятно бычкам-коровкам горло перерезать? А?.. Ты пойми – это психиатрия, – любить убивать! И ‘убийца’ – это ни разу не профессия! Это функция профессии, ‘одна из’, такой как солдат, боец, воин, защитник... Эти профессии всегда будут востребованы. А профессия ‘убивать’... Это ненадолго. Это, деструктивно, чёрт побери! Любое общество, в котором выше всего ценится умение убивать, – не может существовать долго! Так и сейчас! Всё пройдёт, рано или поздно, – но человеку, которому нравится убивать, – одна дорога в яму! Пойми это, брат!.. Помолчали. – Ладно, – наконец проворчал Толя, – до того периода, когда всё устаканится, ещё дожить надо. Знаешь ли, есть такое чувство, что немногие и доживут... Если сейчас ЭТО помогает выжить, то ПОТОМ... Потом разберёмся как-нибудь. Э-э-эээй! В доме! Есть кто-нибудь?.. – Внезапно донесся снизу, от подъезда, одинокий мужской голос. ВОЗВРАЩЕНИЕ ЭМИГРАНТОВ БАШНИ – Кто ещё это там? – Толик осторожно, чтобы успеть отпрянуть, если снизу выстрелят, выглянул с балкона. – Мужик с бабой какие-то... Оборванные, с сумкой. Типа, жильцы прошлые, что ли. Пошлю их сейчас нах. – Обожди. – Батя тоже выглянул, всмотрелся, – Да это же Володя с Людой! Ну, Васильченки со второго этажа! – Ну и чё? – Их надо пустить. Они люди хорошие, и полезны могут быть. – Кормить их будем, да?? – Не боись, они сами прокормятся. Пошли, откроем. Это было уже не первое возвращение бывших жильцов Башни. Со дня начала ‘исхода’ нет-нет да кто-нибудь возвращался ‘домой’. Вот только попась в Башню, и тем более, домой, им не удавалось. Оба подъезда были наглухо заперты, а первый ещё и завален всяким хламом, неоднократно горевшим, закоптившим весь подъезд снаружи; так что там наглядно было видно, что этим входом активно не пользуются. На нашем же подъезде, в зарешёченном окошке двери, куда батя вновь вставил стекло, стояла табличка с лаконичной надписью, ещё отпечатанной на принтере: ‘Вход заминирован. Особая зона. Администрация’. Имелась ввиду ‘администрация Башни’, но без конкретизации, – все и воспринимали, что это какой-то объект Администрации. А с Администрацией никто связываться не желал. И надпись ‘заминировано’ действовала отпугивающее. Бывало, стучали в двери. Бывало – долго. Мама требовала ‘пустить соседей по дому, они имеют полное право тут жить, такое же как и мы!’, – её слова никто даже не оспаривал. ‘Выход – бесплатно. Возвращение – задорого!’ – как сформулировал концепцию Толик. Мамины возражения просто молча игнорировались. Несколько раз батя или Толик вступали в краткие переговоры с возвращавшимися. Из окна, или сквозь решётку двери, объясняли, что ситуация кардинально поменялась. Вопрос ‘прописки’ и ‘законного жилья’ больше не стоит, увы. Вам здесь нечего делать. Внутри Башни квартиры разграблены мародёрами и частично сожжены, потому вам лучше поискать жильё где-нибудь в окрестных домах, благо брошенных квартир хватает. Нет, вам нечего забирать из ‘вашей квартиры’, там всё сгорело. Нет, никого не пустим. Однозначно. Да, можете жаловаться. При этом мы, конечно, кривили душой: в квартирах никакие мародёры’ не хозяйничали, кроме нас; пожаров в Башне тоже, в общем, не было. Мы даже и вскрыли ещё далеко не все квартиры, даже ещё не половину, – оставляли их ‘на сладкое’, всё равно до них кроме нас некому было добраться, – а у нас пока был обширный ‘фронт работ’ в самом городе. Возвращавшиеся просили, скандалили, часто плакали, иногда угрожали, – но в ‘гарнизон Башни’ мы больше не пустили никого. Да, жалко было семьи с детьми, – ‘но мы не собес’. ‘Выход – бесплатно, возвращение – задорого’. Никто ещё не показался нам достаточно нужным, полезным для нашего ‘прайда’, или, вернее сказать, ‘крысиной семейки’, хоть это и звучало очень неприятно и двусмысленно, – но у нас были свои правила, свой распорядок, свой ‘регламент’, свои запасы и свои секреты; – и посвящать в это пришлых, которые сегодня тут, а завтра там, мы считали недопустимым. А на ‘прописку’ и прочие тонкости мы, как повелось с началом распада Города, плевали. Как и все, в общем-то. Как сформулировал батя в ‘новой парадигме’: ‘Только то твоё, что ты можешь защитить’. Ушли? – ну и ветер в парус... Практически все обещали пожаловаться в Администрацию, и вернуться с патрулём, ‘чтобы вас тут всех, негодяев, посадили за решётку или перестреляли!’ На что Толик резонно отвечал, что ‘как вы заметили, мы и так тут сидим ‘за решёткой’, увы. А приводить для поддержки штанов вы имеете полное право кого угодно, если им решение ваших проблем будет интересно...’, и вполголоса, в сторону: ‘Хорошо бы опять пришли с патрулём... Ещё пара автоматов нам бы не помешала’. ‘Ещё раз’ – потому что один раз ‘возвращавшаяся’ семейка действительно где-то нашла сговорчивый патруль. Не знаю, как и за что они договорились, но пришедшие офицер и двое солдат полчаса стучали в двери, кидали камешки в окна, и даже один раз выстрелили вверх – чтобы привлечь внимание, очевидно. Но Башня не подавала никаких признаков жизни, и они ушли, вместе с понурыми ‘жильцами’. Тогда у нас ещё не было добытых Толиком автоматов, и мы ещё... Ещё не достаточно ‘впитали’ суть новой парадигмы, чтобы... Сейчас мы наверняка бы уже не отпустили так просто патруль с оружием. Да и патрули давно уже не появлялись в этих районах, только бродили всё более и более обраставшие оружием банды. Пару раз да, угрожали ‘придти с вооружёнными друзьями’ и ‘разнести тут всё!’ Выслушав угрозы, Толик на полном серьёзе предлагал перестрелять этих угрожавших нам папаш, вместе с их женщинами и детьми. Просто так, ‘превентивно’, ибо ‘мало ли что’. Но не дал батя, – и, поорав и поугрожав, они уходили. Приходил ‘Серж’ – тот ‘пухлый кабан’, что жил в нашем же подъезде, ещё до ‘начала’ не расставался с ножом и раскладной пружинной дубинкой, и, как рассказывал контачивший с ним батя, декларировавший концепцию ‘смотаться куда-нибудь и пересидеть в комфорте’. Теперь он вернулся – похудевший, весь какой-то потасканный, со свежей ссадиной на щеке, в изрядно уже потёртой, грязной и местами рваной ‘бойцовской кожаной куртке’, которую он считал непременным признаком состоявшегося мужчины. ‘Отсидеться’, ‘пересидеть’ не удалось... Рассмотрев его в окно, Олег с Толиком посовещались – может, взять его ‘в стаю’? Боец бы нам не помешал... Олег возразил, дав ему чёткую характеристику: ‘Он не боец ни разу. Он – строго себе на уме. В ‘команде’ действовать не хочет и не умеет. Трусоват. Подл. Недалёк. То есть имеет или имел все признаки ‘состоявшегося коммерсанта’, включая прикид и амбиции. Ну, сейчас амбиции спали, наверно, прикид поистрепался, – но внутренняя-то основа осталась та же самая, гниловатая. Не, в сад, в сад...’ Пришлось и ему Толику ‘объяснить’, что тут ему ‘не рады’. Ушёл. Однажды за обедом батя задумчиво сказал ‘А почему, интересно, Васильевна (директор магазина), не приходит и не требует вернуть ‘свои запасы’?.. Она ж нам ‘на ответственное хранение’ много чего оставила. Прожёвывая гречку с тушёнкой, с набитым ртом, Толик сообщил: – Да тут приходил раз кто-то. Какая-то тётка и с ней мужик и парень. Стучали, чего-то хотели. Тебя спрашивали, по имени-отчеству, и Лену. Да, про что-то, ‘оставленное на ответственное хранение’ говорили. Я им сказал, что такие здесь больше не живут, и чтоб катились. Мама ахнула. Батя поднял бровь, сказал ‘А, вон оно что...’, – и всё. В общем, нас не очень тревожили ‘возвращенцы’. Но Васильченки, Володя с Людой, – это совсем другое дело! Это были наши ближайшие соседи, с которыми мы не только здоровались, но и ходили друг к другу в гости, общались, помогали друг другу, оставляли друг другу ключи и всё такое. После того, как нагрузив битком свой ‘Пассат’ они уехали ‘сначала на дачу-огород, а вообще будем уезжать в Европу, к дочке с мужем и внуком’, от них не было ни слуху ни духу. И вот они стояли внизу, оборванные и грязные, с какой-то чужой потрёпанной сумкой, без машины, с испуганными лицами... У Володи на лице наблюдались едва поджившие ссадины, и подклеенная пластырем губа... Мы с батей сыпанули вниз. Толик хмыкнул, и, подхватив тяжёленький рюкзачок с патронами, направился было ‘домой’, то есть к Элеоноре; но батя сказал ему, чтобы он задержался, что может быть свежая информация. Пробегая мимо нашей квартиры, батя заглянул в дверь и крикнул маме, чтобы ставила греться горячую воду и чай, что вернулись Васильченки. Через десять минут, после объятий и обмена невнятными приветствиями мы все сидели у нас, и, прихлёбывая сладкий чай с печеньем, слушали про их приключения. Володя и Люда пили чай и уничтожали печенье с еле скрываемой жадностью. Их приключения были просты и безрадостны. После того, как они уехали ‘на дачу’, у них не было ни дня покоя. ‘Дача’ их представляла собой крепкий, тщательно отделанный Володей одноэтажный домик в 50 километрах от Мувска, среди сотни таких же огородиков. 10 соток земли, полив из центральной трубы, электричество, маленькая печка, небольшой погребок с запасами-консервацией, замаскированный от шарящихся и в мирное время по огородам бомжей, – там легко можно было перекантоваться несколько недель летом. Они и не рассчитывали, что эта свистопляска продлится дольше 2-3 недель. Но всё вышло не так, как ждали. Воды в садовом товариществе не было сразу. Электричество отключили через неделю. Пришлось с бидонами ходить на родник в неблизкий лес, километра за три. Оттуда же таскали валежник для печки. Собственно, у Володи и так были заготовленные в домике дрова. Питались привезённым из дома и огородными запасами. Постоянно слушали радио, ожидая хороших новостей, но новости становились всё хуже и хуже. В садово-огородном товариществе резко прибавилось людей; вскоре все домики были уже заняты, в том числе и бесхозные, из-за чего периодически возникали ссоры вплоть до драк среди ‘захватчиков’ и припозднившихся с переселением хозяев. Попытка Володи и еще нескольких мужиков организовать некое подобие коммуны, с самоуправлением и дружиной по поддержанию порядка, с треском провалилась, – все предпочитали думать и заботиться только о себе. Вскоре ссоры и драки участились. Не знающие чем себя занять ‘эффективные менеджеры’, составлявшие большинство ‘товарищества’, привыкшие ‘на природе, на даче’ чисто жарить шашлыки и потреблять их под охлаждённую водочку, стали ссориться между собой; особенно когда стали заканчиваться и запасы шашлыков, и водочки. Всё чаще в округе звучала матершина и угрозы. Ясно было, что до пожара нужна только искра. Копание в земле перестало приносить отдых и забвение, всё чаще стали посещать мысли ‘а зачем это всё?..’ Надежды, что всё вот-вот нормализуется, со временем таяли как дым... Однажды у него нагло отнял бидон вместе с тележкой, с которой он ходил за водой, какой-то бугай. При этом ‘дачники’ на соседних участках, мимо которых Володя катал свою тележку с водой каждый день, старательно отворачивались, делая вид, что ничего не замечают. Попытка ‘протестовать’ окончилась тяжёлой затрещиной, повергшей Володю в прах; и бугай резво покатил тележку с уже набранной флягой вдоль по улице. Вспыльчивый, как истинный хохол, Володя искал на даче топор, чтобы тут же найти и порешить обидчика; а Люда хватала его за руки и уговаривала наплевать на инцидент. Собственно, сама немедленная попытка вернуть бидон и тележку, вкупе с наказанием бугая, явно была обречена на провал; что сознавал и сам Володя. Теперь он ходил за водой с ведром, пряча заткнутый за пояс топорик под курткой. Его возмущённое чувство собственного достоинства требовало восстановления справедливости. И кто знает, чем бы кончилось дело, встреться он вновь с этим бугаём; но не сложилось, а искать его среди дач или выслеживать его у родника Володя счёл малоперспективным, тем более что родников было в округе несколько. Драки, разборки в переполненном садовом товариществе участились. Всё это живо обсуждалось в очередях за водой на родниках, которые стали местными средствами массовой информации и форумами. Хотя народу было много, появились случаи краж и прямых грабежей, – далеко не все запаслись всем необходимым при драпе из города, многие всерьёз считали, что всё это не дольше чем на неделю. -А дальше что? – А дальше всё нормализуется... Как ‘нормализуется’, на каком уровне, ценой чего и за чей счёт, – такие вопросы вызывали неприкрытую неприязнь. Нормализуется и всё! Ты что, думаешь, этот бардак будет вечно?? Тебе что, всё происходящее нравится?? Когда в очереди за водой рассказали, что вчера вечером какие-то пьяные отморозки избили и ограбили соседей, Володя с Людой приняли решение уезжать. Пробиваться к польской границе, а там, дальше – к дочке с зятем. Смущало отсутствие виз, шенгенская уже истекла; но решили, что в нынешних условиях с формальностями при пересечении границы должно быть проще. Стали собираться; понемногу, чтобы не встревожить соседей, грузить пожитки в своё главное достояние – старенький Пассат. В товариществе появились расклеенные объявления, что Администрация организует на базе Товарищества сельскохозяйственную Коммуну, что будут обобществлены как сельхозинвентарь, так и созревающий урожай; но взамен коммунары получат защиту, порядок и семена для посадок на следующий год. Назначалось организационное собрание. Это ещё больше подтолкнуло Васильченков с отъездом – Володя не верил обещаниям Администрации. Загрузив в машину остатки взятой из дому еды, тёплые вещи; походный мангал, который планировалось использовать как переносную печку, и то из урожая, что успело созреть, Васильченки рано утром уехали из Садового Товарищества. Первое разочарование ждало их на заправке – бензина не было ни за какие деньги. – Зёлото ест?.. – спросил подошедший явно нерусский субъект, бесцеремонно заглядывая в машину. – Жал. За зёлото бензин ест, – разочарованно он отвернулся от машины, неудовлетворённый увиденным. Махнул рукой кучковавшимся около закрытой заправки пятерым кавказцам, рассматривающим подъехавших, и те сразу потеряли к происходящему всякий интерес. Выезжая с заправки, Володя увидел мелькнувшие на просеке в лесу с десяток разномастных, но явно дорогих и престижных автомобилей, беспомощным стадом приткнувшихся друг к дружке. Некоторые двери были распахнуты, людей возле машин не было. Сильное чувство опасности заставило гнать его всё дальше и дальше от этой заправки. На шоссе было пустынно. Переночевать их пустил пожилой мужик в одном из дворов деревни, через которую они проезжалу уже под вечер, и даже ничего не взял за ночлег. Утром его сын, крепкий парень в пятнистых штанах от армейского камуфляжа, принёс им завтрак – варёную картошку и молоко; посоветовал относительно дальнейшего маршрута. Подкрепившись, они отправились дальше, до границы оставалось недалеко, всего полдня пути. Но буквально через километр от деревни, при выезде на большак, были вынуждены остановиться – поперёк дороги лежало бревно. Тут же из кустов вышли двое с замотанными тряпками лицами, один с охотничьим ружьём, второй, в камуфляжных штанах, с автоматом. Как ни упрашивал Володя, как ни молила и не плакала Люда, машину со всем скарбом отобрали. Отдали лишь тёплую одежду и немного продуктов. Вспыльчивый Володя попытался применить силу, схватился за топорик, – но тут же получил удар в лицо, и уже больше не протестовал. Собственно, хорошо ещё, что не убили... Дорога до границы заняла двое суток. Ночевали в лесу, в поле. На погранпереходе застали жуткую картину – десятки, а скорее, сотни автомобилей, грузовиков и легковых, плотно забившие дорогу. Часть из них – сгоревшие, и практически все дочиста разграбленные. Границы, погранперехода, таможни практически не существовало. Углубившись на польскую территорию километров на пять, столкнулись с группой беженцев, укрывающихся в лесу. Группа была смешанная – поляки, русские, украинцы; в основном женщины и дети, бежавшие из горевшего городка неподалёку, или пробиравшиеся домой ‘с заработков’. От них узнали о происходящих событиях. В Польше шла война. Воеводства, или как их там, территориальные единицы, делили власть. Гордые шляхтичи резали друг друга как разбойники на большой дороге. Идти через Польшу было явным самоубийством. Кроме того, говорили, что пройти через польско-немецкую границу вообще невозможно. Немцы со всей им свойственной педантичностью ввели ‘орднунг’ на границе, наплевали на всё ‘европейское единство’, ‘гуманитарные ценности’, толерантность; и просто стреляли в тех, кто пытался пересечь границу. В Германии был бы порядок, на что и рассчитывал Володя, если бы не два фактора: привычный очень высокий уровень жизни, существенное понижение которого в новых условиях было воспринято населением как крушение всей жизни; и огромное количество мигрантов – гастарбайтеров, заполонивших Германию. Теперь они стали не нужны. Но ‘возвращаться домой’, в свои давно покинутые Турцию и Африку они явно не желали... И Германия теперь тоже пылала – пылала в межэтнических и религиозных войнах, в которых жуткими ‘пороховыми погребами’ торчали пусть и частично заглушенные, но всё равно чудовищно опасные атомные электростанции, которыми напичкана вся Европа... Самые противоречивые сведения доходили оттуда; но что в основном там, так же как и везде, как и дома, царил старый верный принцип ‘спасайся кто может’, – это было несомненно. Со всей очевидностью встал факт, что продолжать идти вперёд, пешком, через Польшу в Германию, – просто тяжёлый способ самоубийства. Тогда они решили вернуться. Вернуться домой, в свою квартиру, где прожили почти всю жизнь. Зачем? Просто потому, что это был их дом. И они пошли назад, пешком, без денег, без пищи, не надеясь ни на что, кроме удачи. Ни Володя, ни Люда не захотели вспоминать про обратный путь. При одном только напоминании о возвращении и о том, что при этом пришлось пережить, Люда плакала, а Володя темнел лицом, стискивая сухонькие старческие кулачки. И вот они здесь. Напившись сладкого чая с печеньем, они до сих пор не могли поверить, что смогли вернуться. Вскипела вода, Лена повела их мыться. Канализация ведь не работала, и мылись мы теперь своеобразно – поливая себя из ведра ковшиком, стоя в ванной, слив из которой через шланг шёл в пластмассовый бак на лестнице, – чтобы под уклон стекала вода. Бак потом относили выливать на улицу, или проще – выливали прямо из окна... Пока они устраивались, мы поднялись в нашу ‘совещательную залу’ – квартиру Устоса, и там обсудили относительно их. Батя конкретно высказался за то, чтобы ‘их оставить’: нам нужны были ещё люди, чтобы обеспечивать, чёрт побери, ‘обороноспособность’ и быт: следить за пеонами в наше отсутствие, навести порядок в запасах, помогать по хозяйству и в готовке пищи... Толик резонно заметил, что ‘обороноспособность’ обеспечивается нашей огневой мощью, пока ещё невысокой; а отнюдь не наличием двух стариков. – Да это так, всё так, Толик... Но ты учитывай вот что – сейчас всё больше сил будет уходить на организацию хозяйства, на поддержание существования. Мы-то что? Мы будем обеспечивать обороноспособность Башни, и снабжение её продуктами питания и вообще всем, нужным для жизни. Но обеспечивать быт в самой Башне, наш тыл, после того, как перестала поступать вода и отключили электричество, поверь, стало намного сложнее... – Да чё там сложного-то?.. – Что сложного? А ты посуду давно мыл? Хотя бы? А стирал что? Вопрос явно поставил Толика в тупик. Он не заморачивался такими пустяками. – Вот. А ты понимаешь, что даже не для того, чтобы сготовить пожрать; а хотя бы для того, чтобы жрать из чистой посуды, нужно притащить воды, нагреть её... На чём нагреть, знаешь? Я ведь запретил греть на газе, ты в курсе? Газа мало. Значит, надо греть на дровах. На керосинке, на бензиновой печке. Это всё нужно организовать, за этим всем надо следить. Ты знаешь, что бабы недавно тут чуть восстание не подняли – горячую воду за-ежедневно требовали! Где её взять?? – Какие бабы? – спросил сбитый с толку Толик. – Наши. Лена. И твоя Белка, кстати. Не знал? ‘Не желаем вонять как бомжи!’, типа. Мыться, они, видите ли, хотят, и непременно ‘в человеческих условиях!’ И зима скоро. Печку надо ставить. Топить печку. Дрова готовить. Воду таскать – из бассейна, через дырки в стенах – представляешь? Ты будешь таскать?.. – Чё ты накинулся-то?.. Я ж не против. Я просто рассуждаю... Я видел, что батин натиск на Толика, то, что он говорил ‘жрать, жрать’, подстраивался под его лексикон, имело целью убедить того согласиться на возвращение Васильченков; что ему хочется, чтобы они вошли в нашу ‘стаю товарищей’. Я-то видел, что при всех его логических построениях ему просто жалко стариков. Я тоже был ‘за’. Толик в конце концов пожал плечами: – Да пусть, мне-то что? Только чтоб они не лезли в наши дела. Пусть занимаются хозяйством, а в наши дела не лезут. На том и порешили. Когда уже Олег лежал в постели, и при свете небольшого кемпингового светильника читал книгу, в квартирную дверь негромко постучали. Взяв с тумбочки рядом с кроватью люгер, Олег пошёл открывать. Из своей комнаты выглянула испуганная Лена. В Башне не принято было после наступления сумерек приходить ‘без звонка’, благо батя протянул телефонные провода и установил связь с жилищами всех обитателей, а также со своим ‘постом охраны’ и мастерской на шестом этаже, где иногда и ночевал. Это был Володя. – Володь, ты чё? Тебе же сказали – не ходи по Башне. Тут мы сюрпризов для непрошенных гостей наставили до такой-то матери. Завтра всё тебе покажем – а пока не ходи! Ты чё? Подорваться хочешь? Тот, не отвечая, жестом показал, что хочет войти. Олег посторонился, пропуская старика. За ним тенью просочилась Люда. – Чё ты? Что не так? Устроились?.. – Да. Всё хорошо... У нас были ключи от их квартиры, и мы, конечно же, ничего у них не трогали. Все их вещи лежали там и так, как они их оставили при отъезде ‘в сад’, ‘на пару-тройку недель’, как они считали... – Так что вы? – Олег... – было видно, что старик говорит в сильном волнении, – Лена... Мы хотели вам сейчас сказать... Обязательно сегодня... Мы хотели сказать... – Да что случилось-то?? – Мы хотели вам сказать, как мы рады, что смогли вернуться. Что мы очень благодарны вам, что вы приняли нас... – Да чё ты, Володь!.. – Олегу на мгновение показалось, что тот присутствовал в ‘зале совета’, слышал обсуждение, когда всерьёз обсуждалось оставить их, или... Или прогнать? КУДА прогнать?.. Олегу стало неприятно от одной мысли, что старый Володя мог слышать это ‘обсуждение’. Старики стояли в своём чистом домашнем, вымывшиеся горячей водой, впервые за много недель досыта и разнообразно накормленные. Впервые за много недель они будут спать в своей, В СВОЕЙ квартире, и в своей постели; впервые за всё это время они чувствовали себя в безопасности, – в основном не из-за толстых кирпичных стен Башни и мощных решёток на окнах, не из-за стальных дверей, а из-за спокойной уверенности Олега, Толика, Сергея; мужчин Башни, не расстававшихся, как они видели, с оружием ни во время еды, ни во сне. – Вы просто не представляете, что мы сейчас чувствуем!.. Мы просто счастливы сейчас!.. Вы не представляете, что мы пережили! – заговорили они, перебивая друг друга. – Да ладно-ладно, Володь, чё ты. Люда, успокойся, всё кончилось. Люда разрыдалась. Володя ухватился за руку Олега, казалось, ноги его от волнения подкашиваются, по его морщинистым щекам текли слёзы. Обняв Люду, Лена увела её на кухню. – Я ещё что хотел сказать... Я ещё извиниться хотел, что тогда осуждал вас... Ну, за это. За ваши набеги на магазины. За запасы. Я был не прав. Я признаю... – Да ладно, Володь, чё ты, я и забыл давно. – Нет. Я должен сказать, иначе меня это будет мучить. Вы правильно делали. Вы имели право. Так нужно. Нужно выживать любой ценой. Я теперь понимаю – вы имели право. Вы не подумайте. Мы постараемся быть полезными, обязательно... Он заплакал. Олег гладил его по согнувшейся худой старческой вздрагивающей спине, и не знал, что сказать. – Олег... Я сегодня впервые за это время вновь... Ну... Я снова надеюсь, что ещё смогу увидеть... Увидеть дочку и внука... – Ну перестань, перестань... Увидишь, конечно увидешь, что ты... Олег вдруг вспомнил Ницше ‘Тот, у кого есть для чего жить, выдержит почти любое ‘как’. – Ты не представляешь, что мы пережили на обратном пути... Что мы видели. Такое только в книгах, давно... В исторических. Ты не представляешь. Такие люди. Такие бывают люди... Мы будем полезными, поверьте... Плечи его тряслись, старческие слёзы капали на пол. Глядя на него, у Олега от жалости остро клешнило сердце. КРЫСИНЫЙ БЫТ Теперь, по вечерам, когда ‘кончился’ интернет, практически не работал телевизор, для меня перед сном осталось единственное развлечение: слушать маленький транзисторный приёмник на двух АА батарейках, в числе прочего оказавшийся запасённым у бати, который он мне и вручил в своё время с поручением ‘мониторить ситуацию’. Я лежал в постели и крутил настройки, через наушники (батя сказал, что так меньше электропотребление, несмотря на солидный запас батареек, их было велено экономить...) вслушиваясь в стоны и хрипы эфира на коротких волнах. Старенький приёмник ‘Сони’, когда-то кем-то подаренный бате ещё в его молодости, потасканный и давно не используемый, но вполне рабочий и не выброшенный при всех переездах с квартиры на квартиру, стал сейчас для нас ‘окном в большой мир’. Я лежал и вслушивался. Это был кайф почище интернета. Потому что это было не как раньше, это было завершение трудного и теперь часто опасного дня. Можно было отдохнуть и расслабиться... Как ни странно, в эфире по-прежнему было много музыки. Как-то казалось странным, что сейчас, когда многие из тех кого я знал, умерли или влачили совершенно дикое по прежним понятиям существование, когда всё в жизни так разительно изменилось – где-то ПО-ПРЕЖНЕМУ играет музыка, танцуют люди... Но я отгонял эти мысли, нас больше интересовала информация в эфире. А информация была... так сказать, странная и безрадостная: – что государство непременно справилось бы ‘с возникшими экономическими трудностями в связи с финансовым коллапсом, обрывом финансово-хозяйственных связей’, но ‘... на это наложились совершенно непрогнозируемые последствия аномальной активности Солнца, бомбардирующего Землю электромагнитными ударами того спектра, который возбуждающе действует на нервную систему гомо сапиенса; что и приводит к повышенной агрессивности предрасположенных к этому субъектов; что, в свою очередь, привело ‘к изменению социальной адаптивности больших масс населения’, в просторечии называемое ‘движением гопничества’... Вот сволочи,- подумал я, – Уже и под эту отморозь теорию подвели! Что-то ни у меня, ни у Устоса не случилось этого ‘изменения социальной адаптивности’. Ур-роды, им бы только умное словцо для ‘объяснения явления’ придумать! Сволочи! *** Как только стало холодать и пошли дожди, мы озаботились заделать все выбитые окна. Как-то их оказалось неожиданно много... Откуда бы? Вроде бы нас не бомбили, боевых действий мы не так чтобы и вели, – тем не менее выбитых окон в Башне было более чем достаточно. Откуда? По окнам палил картечью из обреза тот отмороженный тип, что убил Устоса, а потом так ‘удачно’ дал Башне имя. Со стороны проспекта повылетало много стёкол во время ‘маленькой ограниченной войны, связанной со становлением Новой Администрации’, – и, хотя тогда в Башне ещё было много жильцов и что-то тогда ещё стеклили, но всё же следы тех событий остались. И даже бомжики с автоматом, перед тем, как мы их шуганули ‘дезинфекционной бомбой’, успели стрельнуть нам в окна. Впрочем, в соседних пятиэтажках было ещё хуже – почему-то там вообще мало целых окон осталось. Стёкла там побили – кто, зачем? Как понимаю – чисто из хулиганских побуждений. И людей там живущих, осталось всего ничего – несколько семей, может пять, может семь, не больше. Это на все четыре дома. Что они ждали, на что надеялись – непонятно. Но к Башне подходить хулиганить опасались. Никто не бил стёкла. Никто не пытался взломать подъезд и поживиться в брошенных квартирах. Вернее – больше никто не пытался, – мы отбили охоту. Наверное, среди городского хулиганья прошёл слух, что к Крысиной Башне лучше не соваться, – там сначала стреляют, а потом уже вопросы задают. Если останется кому задавать. Не то, чтобы мы озабачивались особо тем, что ‘вздуется паркет’ или ‘будут на потолке протечки’; но нам совсем не улыбалась, чтобы Башня стала насквозь промокшей халупой, сырой, плесневелой, холодной. Пока внутрь не попадает дождь и снег, мы всё же надеялись держать температуру в ней вообще хоть на пару градусов выше улицы, – и без осадков, без осадков... Главное, чтобы внутрь Башни не попадала сырость, чтобы было сухо. Ну а создать себе уже внутри более-менее комфортное обиталище на зиму – это дело техники, как заверил батя. Начали с остекления. Стеклить выбитые окна, то есть вставлять новые стёкла мы решили далеко не везде – зачем возиться? Недалеко от Башни, на проспекте, ещё ‘до-того-как-всё-началось’ проводили реконструкцию большого магазина, и чтобы строительных работ не было видно, со стороны проспекта поставили большие стойки, а на них в два ряда, до третьего этажа высотой – эти... ну, плакаты, что ли... биллборды, или как их, – большие полотнища, на которых написана всякая агитационная хрень, типа ‘я люблю свой город’, да ‘я люблю свою страну’. За время прошедших потрясений в городе они, конечно, пострадали – были и простреленные, и обгоревшие, и порванные взрывами, когда Новая Администрация делила власть с прежней. Но их было много, и мы без труда нарезали много целых, здоровенных полотнищ. Я нарезал: батя с Толиком с автоматами в руках пасли окрестности, а я залазил и орудовал остро отточенным мачете ‘от Трамонтины’, которое тоже нашлось в батиных ‘закромах’. Батя одобрил ткань – закатанный в пластик брезент, жёсткий и прочный, самое то для заделки окон. Мы нарезали ткань кусками и прибивали на гвозди прямо к рамам, – надо только подворачивать края, чтобы было прочнее. Башня за эти месяцы уже столько перенесла и настолько уже наш быт отличался от быта ‘мирного времени’, что вгонять гвозди в дорогие рамы было уже вполне нормально... Вот тут и оценили преимущества дерева перед пластиком; вернее – деревянных рам перед пластиковыми стеклопакетами: если в деревянные рамы гвозди входили только в путь, то в пластиковых они совсем не держались, и приходилось крепить ткань шурупами, а это возня. Словом, заделали все разбитые окна. Батя, кстати, по своей привычке ‘стараться всё предвидеть’ и на этот счёт побурчал: типа, теперь все будут видеть, что Башня – обитаема. Но что делать – не зимовать же в насквозь продуваемой мокрой промёрзшей бетонной коробке. Всё одно, теперь, когда в городе и округе по слухам начала гулять эпидемия гриппа, когда людей в городе осталось совсем немного, основной упор у нас был не на скрытность, а на простые соображения: отбиться от всякой шелупони и мелких банд гопников мы вполне в силах, а ‘серьёзные люди’ с нам связываться не станут – овчинка не стоит выделки. Башня – это, всё же не продсклад и не элеватор, не овощебаза и не склад госрезерва, из-за которых сейчас, судя по всему, и шли настоящие сражения между группировками: мы слышали почти каждый день бухание взрывов в окрестностях города и отдалённое стрекотание пулемётов. Пытаться ‘взять Башню’ – кому бы и зачем это было нужно? Ведь о наших запасах никому не было ведомо. Гораздо интересней для расплодившихся группировок были пригородные особняки всяких ‘новых’, – от бизнесменов до высокопоставленного чиновничества. Каждый особняк – как маленькая крепость, с соответствующим ‘призом’: запасами жратвы, бухла, топлива, чистыми женщинами, генератором и скважиной. И оборонять такое жильё было намного сложнее; да и народа, способного носить оружие, и имеющего оружие там было совсем немного. Ходили слухи, что такие коттеджные посёлки создавали свои отряды самообороны – но против ‘серьёзных пацанов’ с армейской стрелковкой они не тянули – и защищаемая площадь слишком велика, и навыки у бывших хозяев жизни были совсем не те. Пытались, говорят, нанимать типа ‘частные охранные армии’, по примеру нескольких ‘баронов’, плотно сидевших на важных ресурсах – жратве, нефтянке, переработке, – но у них слабо получалось; мешала их разобщённость и эгоизм. А для вояк – зачем что-то охранять за пайку, когда можно это взять даром? А сам город – как вымер. И в прямом, и в переносном смысле. На выпотрошенной бомжами и собаками мусорке расплодились крысы – и это было совсем не айс! Серые заразы, наши тотемные животные, шныряли даже днём, пробирались в подвал. Но на этажи пока не лезли. Батя сказал, что ‘с этим надо что-то делать’, – но пока не доходили руки. Жечь мусорку было уже поздно – она была уже вся разворочена, выпотрошена... Яд? Толику было глубоко противно возиться ‘по хозяйству’, и он занялся тем, что вскрывал оставшиеся нетронутыми квартиры, – их ещё много таких оставалось в Башне. При этом проявлял недюженную изобретательность: и ковырялся в замках отмычками, сверлил, выламывал сердцевину замков; а иногда – залазил в квартиры через окна, через балконы – и открывал замки изнутри. Это вообще было предпочтительнее – вдруг придётся в них почему-либо запираться. Пеоны получили новый фронт работ – ‘прокладывать норы’ в только что вскрытых квартирах, благо что нам удалось наконец купить на рыночке бензорез. С ним работа пошла невпример легче. В одной из квартир нас ждал неожиданный сюрприз. Когда нас позвал Толик и мы увидели, чем заставлена целая комната – мы были в лёгком трансе: там были десятки картонных ящиков со спиртными напитками. И не с какими-нибудь, а исключительно с самыми дорогими, в основном – импортными: виски, текила, джин, коньяк. Дорогая качественная водка. Было и несколько коробок с винами. – Вот тебе подфартило, братуха, ты же забухать любишь?.. – не преминул подколоть Толик. Когда батя покопался в бумагах, оставшихся в квартире, да и по наклейкам на самих бутылках, стало ясно откуда это: квартира принадлежала родственнице какого-то таможенного чина, а спиртное – из дьюти-фри, безналогового магазина в аэропорту, скорее всего. Или ‘для дьюти-фри’ – неважно. Когда и как он успел натаскать такое количество спиртного в квартиру, и никто не заметил?.. Может быть, он занимался барыжничеством спиртным давно и регулярно? Такое количество качественного алкоголя по нашим временам было, конечно, ценностью. На рынке за него дали бы хорошую цену – будь у нас потребность продавать такую ценность. Но нам это было ни к чему – по нынешним временам, когда ‘состоятельность’ определялась, как сформулировал ещё давно батя, ‘ценностями первого порядка’, мы и так были ‘богатые’. Во всяком случае, мы получали теперь по порции красного вина за обедом, – ‘для повышения сопротивляемости организма!’ – как пояснил батя. Себе он наливал хорошего коньяка. Сам он не то чтобы бухал, но полюбил проводить вечер со стаканчиком качественного виски или текилы. Для вискаря специально намораживал себе кубики льда и кайфовал, – копался по своим делам, параллельно прикладываясь к этому пойлу. – Красиво жить не запретишь! Тяга к гламуру найдёт тебя даже после Песца! – как охарактеризовал это Толик. А батя, подмигнув ему, соглашался: – Как уверяют врачи, пятьдесят граммов коньяка за ужином – это не только полезно, но ещё и мало! Володя предложил перегнать крепкие напитки в спирт, который можно было бы использовать массой способов: и для изготовления настоек лекарственных растений, и для лечения, и как топливо для спиртовок. Сделал сам импровизированный самогонный аппарат, используя скороварку и змеевик из трубки от испарителя холодильника, – но батя сказал, что для нас это не критично, – у нас для спиртовок хватает парфюма, для примуса и паяльной лампы – бензина. А вообще, говорит, Володя, – думай, как строить печку. В батиных компьютерных архивах нашлись несколько книг по печному делу; вплоть до ‘порядовки’, как он это назвал, – как делать печь батя поручил разобраться Володе, и тот углубился в эту сферу, что-то считая, чертя на бумаге и прикидывая. Помимо двух маленьких генераторов, ‘зашопленных’ нами во время мародёрки в садовом магазинчике, мы разжились и парой генераторов больших, установленных Васильевной в магазине. Их не стали перетаскивать, только прокинули от них кабель на запитывание нашего домашнего хозяйства. Заводить генератор на весь вечер, а тем более – на день, батя счёл непозволительным жлобством; и ген заводили только на несколько часов – зарядить аккумуляторы, запитать морозильники, посмотреть сообща с моего компа какой-либо фильм. Доставка воды реально утомляла, как и многое другое, что раньше казалось само собой разумеющимся. Толик сразу, сходу отказался, заявив, что лучше он будет как верблюд, пить раз в неделю, чем каждый день ползать ужом по дыркам. Так что таскать приходилось мне, бате и Володе, иногда по очереди, иногда – всем вместе. В общем-то и не каждый день – надо было лишь наполнить пару 40-литровых пластиковых бочек на кухне, откуда уже мама с Людой брали воду для готовки – фильтровали её, кипятили... Технология походов за водой была несложная, но по времени и усилиям затратная: нужно было пройти в квартиру четвёртого этажа, откуда был пробит проход над аркой в здание бывшего Института Физкультуры. Отключить питание на мине. Отодвинуть в сторону диван, закрывавший лаз в Институт. Диван одновременно закрывал лаз – и являлся контейнером для одной из бомб-‘сюрпризов’, производство которых Олег развернул ‘в околопромышленных масштабах’. Оттуда попадали в один из кабинетов. Из этого кабинета, опять же отключив мину-сюрприз, через пролом в перегородке попадали в соседний. Оттуда – в коридор. Спускались по лестнице, проходили внутренними переходами – и попадали в бассейн, в наше тайное водохранилище, вход в который также был заминирован, а снаружи – ещё и забаррикадирован. Напевая – Ее-е-есть в графском парке Чёрный пру-у-уд, В нём лилии цвету-у-у-ут... Цвеееетууут... батя ведром на верёвке начерпывал воды; наполняли 5-литровые пластиковые баклажки из-под покупной питьевой воды, которые мог таскать Володя; или 19-литровые большие бутыли от офисных кулеров, которые было удобно таскать за ручки нам с батей. В несколько переходов перетаскивали упакованную воду к пролому. Опять включали питание на мины в бассейне, на входе в кабинеты. Перетаскивали воду в пролом в стене. Задвигали пролом диваном, также включали питание на мину. И уже оттуда перетаскивали воду на кухню. В общем-то не особо сложно, если не заморачиваться самим процессом и думать при этом о чём-то отвлечённом. Например, как бы всё же найти возможность добыть себе пистолет; или как бы вновь встретиться с Анькой... Вспоминать какой-нибудь фильм, насвистывать песню. Главное, не думать о тупой рутинной работе. Впрочем, готовить жрачку; или таскать воду за три километра тележкой от набережной, постоянно рискуя или подцепить заразу, или схлопотать пулю от отморозков, было бы ещё тяжелее и противней. В общем, я к этому относился, как и советовал батя, как к неизбежному злу, что и говорить. Батя пытался строить женщин, чтобы меньше расходовали воды, но встретил дружный отпор. Его наставления, что посуду бы можно бы и не мыть, – всё равно из неё есть; и исторические экскурсы, что ‘в средние века, кстати, даже при дворе коронованных особ тарелки не мыли, а давали перед переменой блюд вылизывать собакам...’ встретили такие едкие высказывания, плавно переходящие в обвинения в ‘свинстве’, что батя отступился, проворчав ‘если вам надо, если больше заняться нечем, то и мойте себе...’ В общем, готовка ‘сразу на всех, по-коммунистически’ экономила и силы, и время, и посуду. Стирали кипячением, благо всевозможных стиральных средств было в избытке. Полоскать – я сказал, что не нанимался на это таскать воду, – полоскали в бывшей бане в здании Института. И только самое необходимое – личное бельё, основные носильные вещи; постельное бельё, просто время от времени меняли на новое, в смысле – свежее; Башня большая, запасы постельного белья были в каждой квартире. Готовили и грели воду сначала на примусе и паяльной лампе, на спиртовках, на печке-щепочнице; потом уже – на привезённой походной стальной печке. К середине октября Володя с батей соорудили здоровенную печь. Это было крупное сооружение размером с половину русской печки, какую я видел в детстве, когда с батей и мамой ездил на Урал в деревню к маминым родственникам. Под печку и кухню расчистили целую трёхкомнатную квартиру на пятом этаже: снесли межкомнатные перегородки, чтобы было больше места, и саму печку строили вплотную к несущей стене, проходящей через центр Башни. Батя сказал, что нам не хватало ещё, чтобы эти несколько тонн кирпичей ухнули через перекрытия вниз... За кирпичами специально ездили на стройку. Володя, начитавшийся специальной литературы, бухтел, что ‘надо специальный кирпич, огнеупорный, шамотный’, но батя сказал ‘Где я тебе его возьму, с неба??’ – и на этом он успокоился. Впрочем, пару ездок с огнеупорным кирпичом мы всё ж сделали – возя его остатки с находящейся в центре города старой потухшей давно котельной. Он там был запасён для ремонтной футеровки внутренности печей, – ну и у нас его пустили на внутреннюю облицовку топки. За глиной специально тоже куда-то ездили. Достали из разграбленного хозяйственного отдела ЦУМа дверцы для печи, варочно-жарочную плиту. На колосники, как называются решётки, на которых горят дрова, батя приспособил здоровенные и толстенные чугунные решётки с уличных ливнестоков. – Ввек не прогорят! – как заверил он, – Смотри какие толстые! И теплоаккумуляция будет хорошая! Под трубу добыли нечто из магазина внизу, – толстое, стальное, длинное. Еле подняли на этаж. Устанавливали на подпорках, в наклон. Вообще под внешний дымоход батя сначала хотел приспособить водосточную трубу, проходящую по фасаду – но отказался, так как ‘это будет демаскировать’. Потом Володя кинул идею, что ‘дом старый, должны быть дымоходы, только они замурованы!’ Но дымоходов тоже не нашли, а чтобы подключать дымоход к вентиляции – тоже не решились. В конце концов поступили просто – пробили дыру в лифтовую шахту и вывели трубу туда. Сам лифт стоял на первом этаже. Дым, проходя через длинную трубу в квартире, итак охлаждался; и добавочно рассеивался в лифтовой шахте, выходя, наконец, в лифтовую будку на крыше – в дверях из лифта в подъезд как могли заткнули щели и заклеили стыки скотчем. Толстостенная труба шла через половину квартиры, наклонно, – на ней удобно было сушить одежду. Устройство печки, со всеми дымоводами, заняло больше месяца; но в итоге получили удачное чудовище, на котором можно было и готовить, и возле которого греться. Забегая вперёд можно сказать, та квартира, большую часть которой занимала теперь чудо-печь, стала основным нашим обиталищем с наступлением холодов, – там всегда было тепло, а то и жарко. Там, в соседних с печкой помещениях, зимой в основном и спали Васильченки и мама. Батя у себя в мастерской соорудил печку на жидком топливе, – жидкое печное топливо, стекая по тонкой трубочке из бака, укреплённого на стене, капало и сгорало на какой-то пористой фигне; дымоход – в лифтовую же. У бати всегда тоже было тепло, не как на кухне, но всё же; единственно – от него постоянно воняло топливом. Белка переселилась в наш подъезд, найдя ‘приличные аппартаменты’ на девятом этаже; чтобы не лазить в проломы, потому что через первый этаж к нам на лестницу было уже не попасть: батя обрушил два лестничных пролёта в первом подъезде. И был этим весьма горд: сделал самодельную взрывчатку, пеоны пробили, как он выразился, ‘шурфы’; однажды Башня тяжко вздрогнула – и вуаля, попасть выше третьего этажа стало возможным только через наш подъезд, через одну лестницу, которую мы позже, организуя ‘фортификацию’, уставили всевозможными ‘сюрпризами’ на ‘баррикадах’. Толян где-то раздобыл каталитическую газовую горелку. В маленькой комнате квартиры, куда перебралась Белка, он с батей сделал из одеял тамбур, и теперь там, время от времени включая грелку от баллончиков, вполне можно было жить. Толян и ночевал – то у Белки, то у бати в мастерской, то у меня в палатке. Я сам ещё в начале всех этих переделок, после нескольких кочевий по разным жилищам, с батиного одобрения самозахватом занял соседнюю с нами квартиру – в первом подъезде. Всегда хотел иметь своё жильё, и чтобы никто не устанавливал там своих правил. Нет, своя комната у меня и так была, но... ‘Ты опять постель не заправил, раскидываешь вещи, пачкаешь обои, не включай громко музыку, почему не спишь’ и так далее. Всегда хотелось жить независимо. Вот и выбрал себе квартиру. А спать я приспособился, с батиной подсказки, в палатке. Поставил посреди комнаты нашу двухместную, ещё сверху накрыл её несколькими одеялами, – но чтобы остался небольшой проход для воздуха. Внутрь натащил одеял, пледов, подушек. Теперь стоило только зажечь там на час свечу, – и вполне можно было ночевать. Даже не то чтобы терпимо, а вполне комфортно, если и раздеваться-одеваться уже внутри. Батя обследовал моё жилище, и внёс пару рекомедаций: – Свечу зажигать только ‘чайную’, для чего выделил мне специальный для неё светильник, который можно подвешивать к пологу палатки. ‘А то загоришься тут нафиг!’ – Собственно, насчёт вентиляции, – закрепить одеяла над палаткой прищепками так, чтобы ни в коем случае не закрывали вентиляцию. ‘А то задохнёшься тут нафиг!’ И пообещал сделать виденную где-то в интернете штуковину: насадка на обычную свечку, из нескольких мал-мала-меньше керамических горшочков, собранных вместе на винт через донышки; сказал, что такая штука в разы повышает теплоотдачу от свечки. Володя, принявший на себя функции завхоза, завёл специальную тетрадь, где вёл учёт всех наших запасов и где что хранится – по этажам, квартирам, комнатам. Со своей хозяйственностью и педантичнстью он навёл образцовый порядок в наших запасах; рассортировал и разложил по полкам и шкафам всё то, что до этого мы просто, как муравьи, стаскивали отовсюду и просто валили в кучи. Честно говоря, теперь ощущения от складов с запасами у нас были – как от пещеры Али Бабы, как ощущения Скруджа МакДака от своего бассейна с золотом – ‘богатство’! Мешки и ящики, банки и коробки! Полки, полки, полки, – но всё ‘диверсифицировано’, распрятано по этажам и углам, замаскировано так, что, пожалуй, даже беглый вояж того же господина из Администрации с контролирующим визитом, – если бы мы вдруг его теперь пустили, – не обнаружил бы наглядных следов мародёрки и запасов. Всё было укрыто. Просто ‘на всякий случай’. И только большая клеёнчатая тетрадь Володи знала, ‘где, чего и сколько’. *** Рассказывая о своих злоключениях, Володя мельком упомянул, что на обратном пути столкнулся с группой, бежавшей из одного из новых ‘коммун’, или ‘Лагерей Спасения’. Они поведали страшные вещи: ‘коммуны’, ‘лагеря спасения’ постепенно стали превращаться в лагеря концентрационные – в самом примитивном, историческом значении этого слова. Попавших туда людей просто не выпускали – сначала ‘для вашей же собственной безопасности’, потом – ‘для предотвращения распространения эпидемии...’ – стали ходить смутные слухи, что в нескольких лагерях разразилось нечто наподобие гриппа, но с непонятными симптомами... Всё это было очень существенно, но только батя, по обыкновению, отнёсся к этим новостям со всем вниманием, в чём мы убедились позже. ОБЩЕНИЕ. СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ, МАТЬ ЕЁ... Олег прижимал к уху телефонную трубку и расхаживал по комнате, волоча за собой телефонный шнур. Несмотря на то, что света теперь не бывало по два-три дня вообще, телефонная сеть ещё работала... Иногда. Вот как сейчас. Света не было, а телефон – был. ‘Трубка’ сдохла, но старый, проводной аппарат работал. Дозвонились, ну надо же... После большого перерыва позвонил Владик. Дела у него были не очень... Долго, пространно он излагал свою ситуацию, что работы по специальности нет; его, компьютерщика, гоняют охранять каких-то ‘земледельцев’, как простого ППС-ника ходить в патрули; что не платят вообще ничего, что пайка не дают, а питание в столовой такое паскудное, что без Алёнкиных домашних запасов давно бы уже протянули ноги... Со смешком добавил, что скоро, наверное, съест своих недругов – котов, настолько они уже достали, орут с голодухи день и ночь... – Ну, если совсем прижмёт, тогда мы уж к тебе. У Олега дёрнулась щека, он посмотрел в пол, в потолок, больно закусил губу. Помолчал. Стало ясно, что и весь разговор-то затеян именно для этой фразы и реакции на неё. Повисло молчание. Первым не выдержал Владик: – Ну, что ты молчишь? Да! У нас ещё эта... Генератор есть! – А что я должен говорить? – Олег постарался, чтобы голос звучал ровно. Безэмоционально. Но это было чертовски трудно. Но, вроде бы, удалось: – Генератор-то у кого ‘у вас’? Тестев генератор? – Ну да... Ну какая разница? Ты ж его знаешь. Он против не будет... – в голосе его дрогнули просительные нотки. Опять повисла тишина. – Ну, что-то скажи... – Что? – Нуууу... Выскажи своё отношение. – А оно надо? – Ну конечно... – на том конце провода послышался неуверенный смешок, – Скажи, что думаешь... – О чём, Владик? – Ну вот... О чём я сказал. – Что ты сказал? Что ‘когда совсем прижмёт – вы ко мне?’ – ты про это? Или вообще? Теперь на том конце провода наступило молчание. Наконец, Владик нарушил его неуверенно-вызывающим: – Ну, скажи за ‘вообще’! Олег тяжело вздохнул. Для себя выводы относительно Вадика он давно сделал, но совсем не хотел их озвучивать. Просто потому, что предельно ясно понимал, насколько это бессмысленно. Но что делать? Ответить ‘Ну конечно, приезжай?’ И что с ним, и с его семейством, делать, когда он действительно приедет?.. А он приедет, в этом Олег уже не сомневался. Слишком хорошо он знал уже и Владика, и вообще, такую породу людей. Нет, надо внести определённость. Никуда от этого не деться. – Вообще?.. Ну что тебе сказать, Владик, ‘за вообще’? Что ты желаешь услышать? Чего бы ты сам про себя не знал, и что я тебе в той или иной форме уже неоднократно не озвучивал? Только по разным поводам. Ну, если ты хочешь, так сказать, концентрированно, то вот. Что сказать, Владик? Что ты – чмо? Что ты растрынькал деньги от материной квартиры на свою глупость и пафосность надутую? Начать с того, что ты и деньги-то не все взял, что брат твой у тебя треть отнял... Да-да, не ты отдал, – а он отнял, хотя оно было и не по завещанию, и против материной воли, и не по справедливости. Он – поставил условие, а ты – безропотно отдал. Кто ты после этого? Чмо. А на оставшиеся ты что сделал? Ты купил дорогую, пафосную ‘машинку’, – как ребёнок, который тянет ручки к дорогой игрушке на витрине, и кричит ‘Хочу’. А если не покупают – падает на пол и, суча ножками, устраивает истерику. Но тебе хорошо за сорок, и деньги фактически – твои, и ‘дать тебе по попке’ некому – и потому ты купил себе ‘и семье’ дорогущую, нахрен не нужную пафосную машинку – ‘Нужно же и о семьё думать!’ как ты выразился тогда; но на самом деле чисто чтобы понтоваться перед бабами на работе, перед тупорылой козой, на которую у тебя ‘виды’, перед такими же безмозглыми овцами... Вторую в семье машину, вторую! – но та ведь не такая пафосная! А таких ‘на весь Мувск всего пять штук!’ – вот ты и ‘элитой’ себя почувствовал! Что ты дальше делаешь? Ты тратишь остатки материных денег на ‘подарки’ этой козе... Козе с твоей работы, которая тебе даже не даёт, или даёт редко и крайне неохотно! – но подарки ты ей делал регулярно, почти каждый день! Считая оплату ‘ваших совместных’ обедов в кафе. Профессионалка на круглосуточное обслуживание тебе бы дешевле обошлась! – но ты ведь почувствовал себя уже элитой! На такой-то тачке! Я что? Я ведь весь язык обмозолил, доказывая и убеждая – надо, надо, Владик, быть предусмотрительным! Даже не ‘за себя’, – у тебя ведь семья! О семье подумай! Но ты, бл... – Олега понесло, он сильнее сжал трубку, чтобы сдержаться, и вообще не перейти на мат, – Тебе интересней казалось ползать по сайтам знакомств и кадрить таких же тупорылых меркантильных коз, чем знакомиться с серьёзной информацией! У тебя не нашлось даже пятисот долларов, чтобы купить приличное охотничье ружьё, чтобы как-то обезопасить себя и своё семейство! Одни обещания – ‘вот, я соберусь, вот, я оформлю’, – а денег-то уже тю-тю! Ни на запасы, ни на что – но на новые ‘крутые’ диски к пафосной машинке деньги нашлись, так?! И на аэрографию! У тебя даже спальника нет, даже палатки! – зато есть пафосная, начерта никому теперь почти не нужная машинка, и айфон с массой игрушек на нём! Да вы и живы только ещё пока благодаря твоей Алёнке и её бате, твоему тестю, что, несмотря ни на что, люди более-менее адекватные. Ты же – неадекват полный! Что ты мне ответил, когда я предложил участвовать в ‘рейде по магазинам и ништякам’? Что ‘боишься’? А нагло заявлять ‘Если что случится, – ‘мы к вам’, – это как, нормально?? Тут – без опаски? И кто это ‘мы’, – всё семейство? Вместе с дитями и с котами? Ты меня с собесом, может, перепутал?? На равных условиях пользоваться нахомяченными мной ништяками? Что-о-о-о?? ‘Пока всё не образуется, потом рассчитаешься’?? Чем и когда ты вообще можешь рассчитаться?? Может, своей машинкой? Нах она нужна, она сейчас десятка патронов к дробовому не стоит! Олег помолчал, переводя дух. Владик тоже молчал. – Хотя вот что. Ты, и даже семья, – могут приехать. Но про равное, ‘дружеское’ отношение можешь забыть. Совсем. Только как наёмный работник ты мне интересен. Приедешь – будешь вкалывать до седьмого пота, работы у нас много: стены долбить, воду таскать! По твоей, компьютерной, специальности – увы, ничего нет! Олег сказал, и тут же испугался сказанному, – а ну как и правда приедет? Уже ведь будет не выгнать!.. Он реально испугался своему дурацкому предложению. Уж чего-чего, а увеличивать количество гламурных баб и никчемных мужиков в Башне в его интересы никак не входило. Но, видать, Владик ещё не совсем въехал в окружающую действительность и не определил своё в ней место. На том конце трубки разгневанно зажурчал его голос. Батя, успокаиваясь, выслушал его; и, как только он замолк, подвёл черту: – Ну и прекрасно. Я сказал, что я думаю о тебе; ты сказал, что думаешь обо мне. Да, я чмо, тупой скот, никакой товарищ. Но я запасливый и предусмотрительный скот, правда? Форменная скотина, правда? Как ты правильно понимаешь, рядом с таким тебе делать нечего. Правда ведь? Но трубка уже не отвечала, на том конце отключились. И на здоровье. Олег тяжело вздохнул. Тяжёлый разговор, но необходимый, куда денешься... *** Внезапно нагрянул ‘в гости’ Игорь Волков. Где он, чем живёт – мы не знали. Но приехал на машине, на своём Лексусе, уже порядком обшарпанном, с подклеенным скотчем разбитым углом лобового стекла и вмятинами на крыле. – Чё не в комбезе? – Каком комбезе?.. Ааааа... Хы. Прикалываешься... – Игорь расплылся в добродушнейшей улыбке, – Да, Олежа, прав ты был, не пригодился комбез... Пока, во всяком случае. Ну как ‘не пригодился’... Сплю в нём. Холодает ведь уже. Он, сцуко, мягкий и тёплый. – Ага. Как пижаму, значит, используешь... И то... Разговора как-то не получалось. Бессмысленные вопросы, бессмысленные ответы, взаимные приколы, всё на усмешечках и хихиханьках. Олег поймал себя на том, что чувствует себя как в трамвае, где, как точно знаешь, орудуют карманники, – и остановку свою не пропустить надо, и за пейзажем в окне наблюдаешь, – и в то же время прижимаешь локтём бумажник во внутреннем кармане, и очень чутко в толкучке реагируешь на прикосновения, пусть даже случайные, вблизи своих карманов. – О, а что это у тебя? – Это, Игорь, называется ‘ружьё’ – я вижу, батя начинает прикалываться – Я вижу, что ружьё... О, и не одно!.. – Точно. Не одно. И, прикинь, патроны тоже есть. Картечь там, дробь нулёвка, с пулей немного. Всё как у людей! – Батя заговорщицки подмигнул. Развлекается! – я-то вижу... Чего нам стоило добыть эти два ствола – кто бы знал! Впрочем, это никому знать и не надо. Ни к чему такое знать. Вот чёрт дёрнул оставить их в прихожей! – но кто знал, что нарисуется ‘с визитом’ Игорь? – Классно!.. И Игорь сходу перешёл на коммерческий тон, – Продай одно. С патронами, конечно. Я вижу – Батя откровенно начинает стебаться – а Игорь нифига не видит, его захватила идея разжиться ружьём. – А зачем тебе? – Ну, ты чё... Сейчас без оружия трудно. Вон, недавно... – Да знаю, знаю я. Но надо меня агитировать за Совеццку власть! Ты скажи, куда своё ружжо дел? Дедовское. У тебя же было? Ну? Двенадцатый калибр, курковка – ты сам рассказывал – всё как у людей! – Ну, это... Сдал же. Помнишь ведь – указ об оружии. Кто не сдаст – статья и принудительные работы. Это ж пиз.ец был! – И ты, значит, пошёл – и сдал?.. – Ну да. Нах такие риски. Опер мне расписку выдал – всё чин чинарём. – Ну ещё бы... Значит, ты сам пошёл и сдал – так как пиз.ец был?.. – Сдал. – А сейчас, значит, пиз.ец кончился?.. Не дурак, понял он, куда Батя гнёт, насупился. Сейчас пиз.ец вообще полный, но милиции-то считай что и нет, некому на принудработы ссылать. – А, ну да... Сейчас уголовное дело не шьют, сейчас стреляют сходу. В безоружного – в первую очередь – так? Волков кивнул выжидающе. – Тогда ты боялся – а сейчас не боишься. Тогда ты ‘просто так’ ружьё отнёс, отдал; а сейчас даже купить согласен... – Ладно, Олеж, кончай выгибаться. Продай ружьё, чё ты меня лечишь? – Игорь, видать, начал заводиться; но так, очень мягко, ‘коммерчески’. – Игорь, тут выгибашься чисто ты – а я только выясняю обстановку. ‘Лечил’ я тебя тогда, ‘на выезде’, когда ты комбинезон показывал, – но не вылечил. И про ружъё своего отца ты тогда рассказывал. Сдал, говоришь?.. Продать?.. Видишь ли... Поскольку это ружьё, представь себе, никто мне не принёс и торжественно не вручил... За него мне пришлось рисковать своей драгоценной шкурой – и вон, Серёге тоже, кстати. Зато теперь оно – ружьё – в свою очередь, защищает мою шкуру. – Ну у тебя же два! Продай одно. – Угу. Два. Слушай, а за что ты купить хочешь? Вернее, по другому – за что ты купить МОЖЕШЬ? – батя выделил интонацией последнее слово, но Игорь как не заметил, он уловил только, что разговор перешёл от подначек на близкий ему коммерческий язык, и настроился торговаться, – главное – не переплатить! И в самом деле ведь обидно – то сам отнёс и отдал, задаром; а теперь покупать приходится... Он достал из кармана и зашелестел деньгами -Ну, рубли тебя, наверно, не устроят... ( – Логично! – с лёгкой насмешкой вклинился Батя ) – Могу долларами заплатить, или евро. За сколько отдашь? Да, и патроны, конечно! – Конечно-конечно. Только я не сказал ещё что отдам, это у нас с тобой, Игорь, очень предварительный разговор... А сколько бы ты дал? Я вот прикидываю. – Ну, ружъё-то старое, покоцанное. Это вот, двустволка? Долларов 500 дам. Даже 600. Как, а? – Круто. Немного не как за комбез-то твой... Попугаячьей расцветки. А что с долларами-то делать?.. Волков, как не слыша, и не обращая внимания на слова про комбез: – Или даже тысячу; не – полторы. Прикинь – нифига себе цена, да? – Он радостно разулыбался – За старое ружьё (- С патронами! – с явной уже издёвкой вставил батя) – Да, за ружьё, старое, с патронами – полторы штуки зелени! Даже могу еврами, – он засуетился – штуку двести евров, даже... он сделал вид что на мгновение задумался, и типа отчаянно махнул рукой – во, полторы штуки евро могу!.. – А я, типа, заметь, Игорь, с тобой вообще не торгуюсь, занятно, да? – продолжает, как и не слышав, Батя – просто потому что свои доллары и евро ты можешь свернуть в трубочку – и... – он искоса взглянул на меня – И убрать куда-нибудь для будущих более важных дел, так скажем. Кому они сейчас нужны здесь – твои доллары и евро? – Ну ты чё, ты чё... – заспешил Игорь – Ты ж не думаешь, что это надолго? Всё образуется. Утрясут всё это, это ж не может долго длиться! Администрация вот... Интернет починят, границы откроют. Опять нормально заживём. И пара штук зелени, или там евро никак лишние в жизни не будут! – Ты ж говорил – полторы? – Да ладно. Мы ж свои люди. Друзья! Сколько водки вместе выпито!.. – он заулыбался – А помнишь, тогда... – но наткнулся взглядом на спокойно, совершенно без улыбки смотрящего на него выжидающе батю, и осёкся – Могу и две двести дать. Тебе ж деньги надо, я знаю. Даже, может быть, две с половиной. Не. Две двести. Нормальная ведь цена? Прикинь – офигеть какая цена! – он опять разулыбался – ты прикинь – две-с-половиной-штуки евров! – за старое ружьё и горсть патронов! Когда всё наладится – ты себе на эти деньги тачку возьмёшь из Германии, я тебе помогу с этим делом... – Когда наладится?.. Щедро ты это, Игорь, щедро... Ладно – батя построжал лицом – Закончили клоунаду. На 99% вероятности, что ружьё я тебе не продам. По разным причинам. В том числе – это не главное, но в том числе – и потому что ты своё про.бал. – Он покосился на меня, слышал ли я что он сматерился, – И потому что платить тебе тупо НЕЧЕМ. Не нужны мне твои евры и доллары. Иди вон, на них на рынке собачатины на шаурме купи... Нечем тебе платить, понял ты наконец, или нет? Не въезжаешь? – Я могу пять штук дать... – как-то жалко вякнул Игорь – Бедняк ты. Понял? Вместе с твоей валютой и твоим бизнесом драгоценным. Не за что тебе купить ружьё! Тот, как пропустив мимо ушей ‘про бедняка’ – вот ведь, настоящий коммерс, совершенно не обидчивый! – опять зарядил: – А за что ты продал бы? На тачку меняешь? – Вон, у меня их во дворе... И все, считай, мои. Не веришь? А зря. Пойду, сяду, поеду – и никто не пикнет. Потому что у меня – ружьё. ‘Винтовка рождает власть’ – слышал такое выражение? Нет, конечно, ты ж комерс, тебе читать историю не надо... Это Мао ДзеДун сказал – большой практик был в своё время... Тока ехать мне на авто некуда, да и бензина в них нет – мы уже весь посливали. – Ну а за что бы ты сменялся? – У тебя этого нет. Вот за пару-тройку гранат бы сменялся. РГД -5 хотя бы, или РГО, или РГН. Не, штук на пять, не меньше. Не, гранаты расходник, а ружъё – надолго. Не меньше, чем на десяток бы сменялся. Или на ящик тротиловых шашек, с детонаторами. Есть у тебя? – Прикалываешься, что ли? Откуда? Да и зачем? – Прикалываюсь. Вернее – обозначаю ситуацию. Нету у тебя. А зачем – да затем же, что и ружьё – тушку свою оберегать от безвременной кончины. – Ладно, Игорь, закончили разговор. Не продаётся, короче. Тот помолчал, посмотрел по сторонам. – Ну, дай на время. У меня тут встречи на днях, пригодилось бы. – Не дам – отрезал Батя – Кончен разговор. Своё иметь надо. *** – А давай объединимся! – Мы? А что ты со своей стороны внесёшь в объединение? Пачку бумажек? Комбез попугаячьей расцветки?.. Скажем, что бы ты ответил, если бы я захотел объединяться с твоей фирмой ‘до того как?..’ У тебя фирма, товарные потоки, капитал. У меня – ‘желание’ – ‘А давай объединимся и всё будем делить пополам?..’ – Вот ты какой... А ты, оказывается... – Да, я такой; и я ‘оказывается’... СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ И ЕЁ ИЗДЕРЖКИ Я уже стал забывать те времена, когда мы с друзьями тусили по хатам целыми ночами. Бывало... мы закатывались к кому-нибудь. Пили пиво, слушали музыку, кто хотел – танцевали с девчонками; играли в покер, Блэки затачивал свой рэп, болтали о всём и ни о чём... Чёрт, золотое было время! Я скучаю по шумному городу... веранды, девчонки, автомобили, кафе, музыка... Иногда это снится. Витрины, красивые вещи за витринами – и витрины ещё не обшитые решётками, не битые. Люди идут себе спокойно, девушки едят мороженое, о чём-то беседуют, смеются; а не крадутся вдоль стен, затравленно озираясь по сторонам, сжимая в кармане нож, шило, или самодельную однозарядную стрелялку. Все теперь озабочены выживанием, никто не ожидал сколь мал запас прочности современного города, да и всей цивилизации в целом. Даже батя не ожидал, что всё получится так быстро... С началом всей этой свистопляски в мире мы почти перестали встречаться. Все как-то резко обособились. Оно и понятно – я сам обособился. Ни с кем почти не встречались, созванивались только время от времени: ‘Как дела? – Да как у всех. – Чем занят? – Да ничем...’ Как телефонная связь вырубалась, так вообще контакты прерывались – не будешь же мотаться по городу в надежде застать кого-то из друзей дома. Можно нарваться на группу отморозков, или на психов, которых дочерта развелось в последнее время. Да, психи. Их стало много. Психика людей не выдерживала такого резкого изменения условий существования: вчера ты ещё какой-нибудь успешный менеджер или операционистка в филиале крупного банка: кашемировое пальто, шёлковый галстук; или офигенный маникюр, завивка, белая блузка, – а, главное, всё наперёд ясно и понятно – продвижение по службе, всякие мелкие служебные интрижки и напряги, корпоративчики и междусобойчики; ‘Форд-Фокус’ в кредит и Турция или Египет летом... И вдруг всё обломилось. Совсем. Быстро так... Да что там – мне самому трудно привыкнуть было,- что нет интернета, что кончились тусовки, что магазины перешли на торговлю по карточкам, а потом быстро так и совсем закрылись... Нет пива, хотя я до него и был-то небольшой охотник. Нет молока! – вот это действительно потеря, нет выпечки... Как я хочу свежую булочку! С абрикосовым джемом! Впрочем, джем-то как раз есть... Кончился ‘тот мир’. Представляю, какое потрясение всё это вызвало у мамы, она ведь с головой была во всём этом, в ‘цивилизации’: визаж, косметология, космецевтика, SPA-процедуры... Чёрт побери, я так и не узнал, что это такое: SPA?.. Спросить у неё, что ли? А впрочем, наплевать. Нам-то, это я сейчас понимаю, было много легче – батя всё это предвидел и как-то подготовился. Хотя бы в общих чертах. Для него это не стало такой уж неожиданностью; а через него и я, и где-то мама ‘приняли’ новую действительность. Толик... Что бы мы делали без его ‘зверства’? Одним нам было бы кисло... Батя-то хотя бы знал, что делать, – и те две недели ‘массовой мародёрки’, когда дербанили магазины и склады, обеспечили нам запасы вперёд на годы, наверное... А что? Может, и на годы. Во всяком случае, когда я заходил в наши ‘кладовые’ в квартирах, в ‘маркеты’, я просто офигевал от тех масштабов, которыми мы затарили всякие полезности, а главное – жрачку. Всё же мы молодцы! Правильно батя говорит: ‘Готовь себе соломенную шляпу зимой’, – это его любимое изречение какого-то древнего английского финансиста. Он вообще напичкан изречениями, как барабан нагана патронами – битком, и на все случаи. Теперь, по квартирам и офисам, мы так, честно говоря, добирали остатки. Батя всё бухтел, что надо не заниматься фигнёй, а озаботиться серьёзной фортификацией Башни, – но откладывал это на то время, когда мотаться по улицам уже будет холодно. И холодно, и слишком опасно. Психи. Психи могли выскочить из-за угла в самый неподходящий момент, неожиданно. И хорошо, если они были безобидными, – к примеру, навязчиво, дёргая за рукав, зазывали ‘в новый торговый центр, где представлена вся гамма самой новейшей бытовой техники, способной удовлетворить самый взыскательный вкус’. Тьфу! Выгорели или разграблены давно эти ‘новые торговые центры’, только у него мозг застрял в том времени, когда это всё было. Или обои навязывали купить, ‘с тиснением и эффектом голографии’. Хуже всего были помешанные на идее, что им кто-то что-то должен: ЖЭК, собес, пенсионный фонд, милиция, районная администрация и так далее... Они ходили и приставали, требуя ‘принять меры’, заклиная ‘с этим пора покончить’ и ‘необходимо вступиться общественности’... А могли и тюкнуть молотком по башке, – элементарно. Просто потому что такой заскок пошёл. Я сам как-то видел, как прилично одетая тётка дралась с другой, плохо и бедно одетой, пинаясь как сумасшедшая, шипя, дёргая её за волосы и норовя попасть маникюрными ножничками в глаз. Толик советовал не подпускать таких ближе пяти метров и сразу валить выстрелом в голову: – Как зомби, Крыс, как зомби. Видел ‘Ходячие мертвецы’, сериал? Вот так вот – бац в башку, и свободен. Они ж и есть зомби, по сути-та. Батя же рекомендовал не шляться на улицу лишний раз. Я и не шлялся. А тут вдруг на рынке встретил Надьку – из нашей группы. Она теперь помогала матери торговать картошкой, – подрядились реализовывать какому-то богатому колхознику, за долю. Она сказала, что встречала Антона. Ура! Я так рад был! Антон – он ведь мой лучший друг! Я думал, что как он с батей уехал в самом начале в своё ‘подмувсковское имение’, так и с концами. Он и меня с собой звал. Он звонил несколько раз, рассказывал, что его батя развернул в ближайшем большом селе предприятие по переработке сельхозпродукции, – резка и сушка картошки на длительное хранение, заготовка грибов и ягод, даже дрова они собирались поставлять... Хвалился, что дела идут нормально. Я был рад за него. Батя у него крученый, протырятся. Наши шарахания по магазинам после его звонков казались такой чушью... Люди настоящий новый бизнес строят, а мы замки ломаем и мешки с крупой таскаем, как идиоты... Это я тогда так думал, сейчас-то, конечно, мозги чуть поправились, ага. Я сразу наказал Надьке, что как увидит его, или кого из наших – пусть передаст, что я по-прежнему живу на прежнем месте, в Башне. Сейчас поразбросало всех, кто где. В городе мало кто остался. А кто остался – сейчас часто сменил место жительства. И тут вдруг они оба нарисовались! Днём во двор медленно и аккуратненько, чтобы не ободраться о беспорядочно брошенные на дороге машины, (на самом деле не ‘беспорядочно брошенные’, а с расчётом сдвинутые-подвинутые, чтобы по двору – только потихоньку-потихоньку... Батя с Толиком делали!) въехали две машины: икс 330-я классная бэха и здоровенный, видно что армейский, внедорожник; побольше и побрутальней чем Хаммер. Ивановна не прозевала, тут же нам отсигнализировала по внутренней связи – телефону. Мы, честно сказать, очконули. Толик как раз был у бати в ‘мастерской’, они оба примчались на эту сторону Башни, к окнам во двор, оба уже с автоматами. Мы думали, что это наезд Администрации. Сразу пронеслось туева хуча мыслей: по какому поводу? Неужели из-за патруля? Это ведь так давно было! И чисто всё – Толик клялся-божился, что его ни одна сука не могла узнать в том бомжовском прикиде; и что уходил он такими ‘противолодочными зигзагами’, что отследить его не могли ни в коем случае... Да и не совалась давно уже Администрация сюда. Или вдруг какая реквизиция? Или проверка? Настучал кто? Кто-то из бывших жильцов, кого мы не пустили обратно в Башню? Да они же сами удрали из мест расселения, им ли жаловаться! Но факт оставался фактом: из броневика вылез мужик в камуфляже, таком же кепи, в лёгком бронежилете, какие, судя по фильмам, носят американские морские пехотинцы, в разгрузке, из которой торчали магазины, с АК-74; и потопал к дверям башни. – Бляяяяя, точно по наши души!! – завертелся на месте Толик, передёргивая затвор. Он оскалился, казалось он никого вокруг не замечает, не узнаёт. Стал нервным и упругим: – Хрен у них легко выйдет! Всех положу! – Да-с, надо было в Башне рубежей обороны наделать, фортификацию... – начал батя. – Фортификацию!! – злобно передразнил Толик, – Гранаты надо, а не ‘фортификацию’! РПГ надо! – Пулемёт крупнокалиберный ещё, а лучше ЗУшку; а также и ‘Шмеля’ – осадил его батя, – Говорили уже. Чё ты дёргаешься? Что, кто-то предлагал, а мы отказались? Ты лучше думай, кто такие? Что-то не похожи они на ‘вованов’ из Администрации, уж больно упакованы солидно... Мы продолжали наблюдать. Из броневика вылез ещё один, так же в камке, бронике и с автоматом; достал бинокль и стал рассматривать Башню окно за окном. Что им надо? Кто это такие?.. Мы терялись в догадках. Батя сказал, что надо бы иметь камеру наблюдения у подъезда, а то тот, у дверей, сейчас в мёртвой зоне. – Кстати!.. Надо бы этот вопрос, с мёртвой зоной под козырьком, тоже продумать... – вдруг озаботился он; явно опять какая-то идея пришла. Военный у подьезда постоял, постучал в дверь; сначала кулаком, потом прикладом. Кнопки звонка он не увидал, – про неё знали только жильцы Башни; батя с Володей Васильченко её поставили ещё во времена ночных дежурств; и поставили ‘не на виду’. Ничего не добившись, он вернулся к машинам. О чём-то они там поговорили, наклоняясь к опущенному стеклу бумера. Бумер прогудел два раза. Гулко, на весь двор. И опять они уставились на Башню, зашарили по ней глазами. Тут тот, что был с биноклем, что-то увидел, – наверху. Опять наклонился к окну машины и что-то стал туда говорить, показывая пальцем на верх Башни. Ну ясно – Ольга Ивановна, любопытная ворона, засветилась! Мы, честно говоря, недоумевали – кто такие? Будь это Администрация, – вели бы они себя понаглее, думается. Хотя кто знает, – сейчас авторитет Администрации здорово упал, и стволы их не были теперь таким уж агрументом, – у много кого сейчас армейские стволы появились, расползалось потихоньку оружие по округе... Тут открылась сразу две задних двери бэхи, и из неё нарисовались ещё две фигуры, причём обе показались мне чем-то знакомыми. Молодые. Автоматчик видно, что был недоволен, что-то выговаривал одному из пассажиров бэхи, делал протестующие жесты, – но тот, одетый в серо-стальной камуфляж, но без всяких бронежилетов и разгрузок, отстранил его и вышел на открытую площадку перед Башней. – Вот здесь его можно срезать одной короткой! – хищно высказался Толик. – Не мели ерунды. Мы даже не знаем, кто это. – поправил его батя. Они следили за пришельцами из глубины комнаты, не подходя вплотную к окну, и военный с биноклем их не заметил. Рядом тусовалась обеспокоенная мама. Снизу притопали обои взволнованные Васильченки. Примчалась Белка, по-походному, с кобурой и обрезом в ней. Короче, кроме Ивановны на 12-м, собрался весь гарнизон, – не считая пеонов, понятно. Высокий парень в камуфляже поднял руки, сложил их рупором, и крикнул, обращаясь к верхним этажам башни: – Бабушка! Сергей из 51-й квартиры здесь по-прежнему живёт? Можете его позвать? Тут меня и пробило: это ж Юрик!! А второй – Антон!! Расталкивая всех, я ломанулся вниз, к подъездным дверям. Встреча получилась сумбурной и короткой. Сплошные ‘Ну вы даёте!’ да ‘Тебя фиг найдёшь, мы думали...’ Обнялись, поколотили друг друга по спинам в избытке чувств, – казалось, мы не виделись целую вечность! Ещё ‘с той жизни’, с ‘тех времён’. Мужик с автоматом, которого Юрик представил как начальника своей личной охраны (соврал, конечно, по обыкновению – охрана батина, дана ему на сутки, как потом сам же проболтался), взирал на наши объятия с неодобрением, не снимая рук с автомата; могу спорить, он и не подозревал, что его самого в это время держал на мушке Толян. Да, встреча получилась короткой, Юрик сказал, что завтра собирает всех оставшихся в городе одноклассников, типа отметить свой давно прошедший день рождения и пообщаться. Где? Да в ‘Аквариуме’ – ночном клубе недалеко от Цирка. Я бывал там раньше, но не знал, что он сейчас-то, в эти времена, до сих пор функционирует. Юрик заверил, что нормально – всё работает; что переться туда на своих двоих не надо – за мной заедет ‘вот эта тачка, зацени! Это не баран чихнул, не Хаммер сраный, это ‘Рысь’ – новая модель!’, – а потом на ней же нас развезут обратно по домам. Антон восхитился мордой крыса, нарисованной над подъездом. Посмеялись, когда я коротко рассказал им, как пришлось переиначивать надписи ‘крысы’ на стенах. Хлопнули по рукам, обнялись ещё раз, и простились до завтра. *** Поздней ночью Олег сидел в кресле, в гостиной, и слушал Сергея. Он рассказывал о прошедшей встрече. Было много любопытного. Начать с того, что, оказывается, в городе ещё остались ‘злачные места’... ‘Аквариум’ не сказать, чтобы процветал, но функционировал по полной программе. Нет, все знали, что на рынках по-прежнему работают кафе и закусочные, где по самым невообразимым курсам принимались в оплату и ‘талоны’ Новой Администрации, и евро, и доллары, и ещё какие-то цветные кредитки, и даже совсем экзотика – новые дензнаки набирающего силу ‘Правительства Регионов’. Там можно было поесть, и даже хорошо поесть; но чтобы до сих пор, в мире с полетевшей кувырком финансовой системой, можно было вот так, запросто кутить, заказывая ящиками шампанское, импортный коньяк, виски, – этого не ожидали. А, собственно, почему нет? Ведь так было всегда ‘на сломе эпох’ – визг оркестра, канкан, огни, кокаин – и возможность, спустив последнее, застрелиться тут же, у заплёванного входа... Олег встряхнул головой, отгоняя ненужные мысли ‘об исторических параллелях’. Встал, взял со стола зажигалку, зажёг ещё одну свечу, сувенирную, цветную, здоровенную, – почти в рост человека, стоявшую у двери прямо на полу, – один из наших трофеев во время мародёрки в супермаркете. Оказывается, отец Юрика по-прежнему преуспевал, но уже на новом уровне. Собственно, он и стал одним из крупных ‘баронов’, жёстко реорганизовав свою производственно-торговую империю под современные реалии. Рыбные консервы по-прежнему пока выпускались, и из запасов сырья, и что-то поставлялось ещё по бартеру – но на ‘ГОСТы’ было однозначно положено. Кроме того, МувскРыба почти полностью перешёл на бартерный расчёт с поставщиками рыбы и горючего, являясь посредником между ними. Продавать что-то ‘населению’ не было никакого смысла – население в нынешних условиях было неплатежеспособно. Таковы были жестокие реалии современного мира. Какое-то время вынуждены были часть выпускаемой продукции отдавать Администрации – в обмен на ‘защиту’ и на ‘талоны Новой Администрации’; но вскоре, с прогрессирующим ослаблением центральной власти, отец Юрика, будучи человеком здравомыслящим и предприимчивым, понял, что надеяться можно только на себя и ‘своих людей’, – и, обладая основной современной ценностью – доступом к продуктам питания, глупо было бы не осуществлять защиту своего имущества самим, а не платить кому-то. Так родилась небольшая частная армия МувскРыбы. *** ‘Аквариум’. Юрика и его охрану тут знали. В то время как всех входящих вежливо, но очень настойчиво просили сдать любое оружие ‘в гардероб’, сопровождая ‘просьбы’ наглядной демонстрацией помповых дробовиков крупного калибра у дежурившей на входе охраны заведения; Юрика и его друзей пропустили без звука; более того, демонстрируя всю возможную почтительность к важным гостям. – Гляньте! – хвастался одетый в новенький натовский камуфляж Юрик, – Вот это парни! У входа в зал в креслах развалились двое шкафообразных охранников в таком же камуфляже, каждый с АКСУ на коленях. – И ещё двое в машинах. Да мне стоит только им мигнуть – они тут всё в клочья разнесут! И владельцы клуба это зна-а-а-ают, знают! Негромко стучал генератор за стеной, блымала светомузыка, музон хоть и отвратный, но ненавязчивый, что-то там из блатняка. Толика вот нету – ему такая шняга нравицца... Вспомнив про Толика, вспомнил и свой последний, с ним и с батей, поход в ресторан; где так оригинально ‘познакомились’ с Белкой. Тьфу, с Элеонорой ещё. Поневоле обвёл зал взглядом, – но знакомых рож, вроде бы, не было. Незаметно потрогал висящий в кобуре (Элеонора же, тьфу – уже Белка! сшила) наган... Без нагана я больше никуда. Хорошая, кстати, подвеска, – висит подмышкой, рукояткой вниз, удерживается ремешком на магнитной кнопке. Суёшь руку под мышку – средний палец в скобу, большим отстёгиваешь кнопку, р-раз! И наган сам выпадает в руку, выдёргиваешь и направляешь на... Как батя говорит – ‘на оппонента’. Толик ещё, наблюдая как я собираюсь в ресторан, ехидно пропел куплет какого-то блатного автора: – ‘Ка-а-агда иду я В балаган Я за-аряжаю Свой наган!..’ – юморист, типа. Зал потихоньку наполнялся. В клубе было почти всё – выпивка, закуска, музыка и танцы, даже стриптиз. Антон, придвинувшись ко мне, шепнул что тут и доступные девочки есть – на любой вкус! Кому что... Вот уж не до доступных девочек... Да и проблем с этим в городе – никаких. Витёк пришёл! Наташка, – с параллельного. Народ потихоньку подтягивался. Как же я их всех рад был видеть! Вообще собралось не много, – человек десять. Аньки – не было... Блэки тоже не пришёл. Пошли разговоры за ‘а помнишь?’ Выпили. Принесли покушать. Видно сразу было кто как живёт – девчонки в основном ели со сдержанной жадностью, видно было, что возможность хорошо, разнообразно и досыта поесть предоставляется сейчас не всем и не всегда... Юрик стал понтоваться стволом, – достал из-под мышки, как у меня, – только из фирменной кобуры пистолет, выщелкнул обойму: – Во, – говорит, – Без этого сейчас никуда! Время такое! Проходящий официант сделал вид, что ничего не видел. Все потянулись подержать, покрутить. Пошло ‘Оооо, вещь!’ да ‘Нифига ж себе!’, ну и, ради чего, собственно, Юрик ствол-то и показывал ‘Ну ты крут нереально!’ Юрик довольно улыбался: – Глок-17, не баран чихнул! Ажиотаж был прям такой, как если бы в своё время покойный Стив Джобс объявил о выпуске айфона, а у Юрика он уже на кармане. Антон шепнул мне, что он тоже со стволом, батя дал свой, на вечер, – ПММ. Антон мой друг, ему я тоже шепотом сказал, что и я ‘заряжен’, что наган, – но не стал уточнять, что переделка. Переделка переделкой, кстати, зато мой собственный... А так – никому и знать необязательно. Времена понтов давно прошли. Но видать, не для всех, – Юрик, уже в середине вечера, когда подпил, саданул из пистолета в потолок. Чисто для понтов. Тут же зажгли полный свет, прибежала охрана, – но быки в камуфляже оттеснили их в сторону; старший что-то сказал мэтру, – и снова приглушили свет, халдеи рассосались по своим местам. Старший подошёл к Юрику, что-то пошептал ему на ухо, и забрал пистолет. Юрец сразу скис, – ну ясно, охрана настучит бате, а батя у него суров. Дорого ему понты обойдутся, наверно. Но всё одно, посидели мы классно! Повспоминали про прошлое, поговорили про настоящее. Кто как устроился. Антон сказал, что дела пока идут ничего себе; он помогает бате. Сейчас завязались с папой Юрика, – на поставки скотины. Этой осенью по бывшим совхозам, колхозам, фермерским хозяйствам, или как их там, много стали резать скотины – нечем кормить в зиму. А Юрика батя наладил консервирование. Рассчитываются с кем как. Соль здорово выросла в цене. Просто очень. Сахар. Курево – так вообще влёт! Но главное – оружие! Кто на складах с оружием сидит – тот богач! Но Администрация никого к складам не подпускает. Хотя ‘ручейки’ имеются, конечно... А Блэки, говорят, в бандиты подался. Да-да, не в гопы, а в натуральные бандиты, те, что живут налётами на склады со жрачкой и на арсеналы. Я прямо отдыхал душой. Всё было почти как в прежнее время, только прикид другой, да разговоры не те. Пока там ребята танцевали с девчонками, мы – я, Антон, Санёк, Игорь, – скучковались возле Юрика и ещё врезали вискаря. Мне, вообще-то нельзя, у меня аллергия, – но да чёрт с ним! Зал был полупустой, три четверти – тёлки. – Съёмные, – презрительно скривившись, отметил Юрик, – Сейчас вообще с этим делом легко стало, – самые лучшие за пару банок консервов и пачку макарон дадут. А если ещё и шампанское!.. Только воняют. Тут, в городе, без воды сейчас вообще труба. Думаешь, они часто моются? Баня сейчас знаешь сколько стоит? А что зимой будет – индец! Меня чёрт за язык дёрнул сказать: – Подохнут все. Батя сказал, что половина за зиму передохнет. Эти – уж точно! Наступило молчание. Честное слово – как будто холодком протянуло; всё впечатление от того, что как будто ‘всё как прежде’ сразу пропало. Юрик опустил голову и вполголоса сказал: – Вот и мой батя так считает... – Вы о чём тут? – подошла раскрасневшаяся после танцев Наташка. Она ничего, когда приоденется-то... Интересно, она тоже воняет? С водой-то везде напряжёнка... – Да вот, обсуждаем, что дофига народу подохнет в эту зиму! – откровенно доложил ей Антон. – Да ну... Да как вы можете! Перестаньте ерунду говорить, – всё наладится! Гадость какую говорите! Моя мама говорит, что ей её мама рассказывала, что в Войну ещё хуже было – и намного! В землянках жили. Это когда, знаете, в земле... И ничего! Выжили. А сейчас вон... Нормально! Всё наладится! Пошли лучше танцевать! – и утянула Юрика. – Наладится!.. – передразнил её Антон, – Она бы видела, куда оно всё ‘налаживается’, в деревнях-то! Горючки нету, всем всё пох. Жрать скоро нечего будет. Звереют на глазах! Батя нанял вояк с пулемётом, склад охранять, – уже пару раз в воздух стреляли, прикинь! Не из-за бандитов, нет, с теми мир, откупаемся, – своих же гоняли, деревенских. Не, до ‘наладится’ тут как до Луны раком... Я с ним был согласен. Всё, что я видел, слышал, делал, – говорило о том, что старая жизнь кончилась окончательно, как бы кому не хотелось верить в другое. Да Наташка, скорее всего, и сама-то не верит; так, просто не хочет думать. Когда думаешь, – страшно становится. А тут – музыка, электрическое освещение, есть что покушать и что выпить, всё ПОЧТИ как прежде. Вот и батя говорит, что дофига народу живут как бабочки-однодневки, – они и ‘до того’ о будущем не думали, будущее не прогнозировали; они и сейчас всё рассчитывают, что ‘всё вот-вот наладится’. Сам я ‘что обойдётся и наладится’ перестал думать после смерти Устоса. Даже нет, – после того, как я готовился с устосовой шипастой палицей прыгнуть в толпу терзающих его гопников, чтобы убить хотя бы одного-двух, до того, как они меня... После того, как от души врезал палицей по затылку раненому гопнику на козырьке подъезда; этот отвратный хруст... Я скривился, меня чуть не вырвало. Надо завязывать больше пить. Антон обнял меня за плечи; и я рассказал ему про тот бой. Он слушал меня не перебивая, с остановившимися глазами. Да, такого у него ещё не было. И тут я увидел ЕГО. *** Это был точно тот гоп, старший у нападавших на Башню. Любитель ‘Металлики’. Я его видел-то мельком, но хорошо запомнил. Наглая рожа, блондинистый хаер, сейчас зачёсанный набок; только что куртка другая. Из-за куртки я на него и обратил внимание, – он пытался пролезть в зал мимо охраны, и скандалил, не давая тыкать в себя металлодетектором, – а лбы из охраны, с короткими дробовиками на ремнях и с электрошоковыми дубинками на поясе, оттесняли его к выходу. Я вытянул шею стараясь видеть происходящее. Наконец, когда старший охраны, надоев препираться, ткнул ему в подбородок ствол своего ‘ремингтона’, гоп смирился, и отдал в гардероб хорошо мне запомнившийся двуствольный обрез-вертикалку, получив взамен металлический жетон. Вошёл в зал, щурясь на как раз включённое освещение – снова разносили жрачку, – зашарил взглядом, отыскивая свободный столик, но тут же отвлёкся на танцующих девчонок, аж чуть не слюни потекли. Чем-то он здорово напомнил мне нашего Ибрагима-Бруцеллёза, – повадками, что ли; или блудоватой манерой глядеть куда угодно, только не в глаза... Пить я уже не мог, есть тоже. Чёртова ‘Металлика’ застучала у меня опять в ушах. ‘Это от выпивки, только от выпивки, пройдёт!’ – уговаривал я сам себя, но точно знал, что ‘пройдёт’ это только одним способом. Я ничего не сказал Антону, он как раз урыл танцевать; в конце концов он теперь знает, где я живу; в смысле – что живу там же, и линять из города нипочём не собираюсь. Только подошёл попрощаться с Юриком. Тот как раз разговаривал с только что вошедшим типом, который чем-то показался мне странно знакомым. – Куда ты, зачем? Мы тут до утра зажгём, потом ребята тебя домой на машине отвезут! Чё ты?.. Но я отмазался; сказал, что нужен дома. Что мы договорились, что меня заберёт Толик на тачке. – Ну смотри. Твоё дело. – Юрик, а сколько всё это стоило? Ну, весь вечер? Чем тут платят? – Да что ты, старик, волнуешься? Я за всё плачу. – Нет, просто интересно. Вместо ответа Юрик достал из кармана пачку ярких, с голографическими наклейками, бумажек. Вынул пару, сунул мне: – Во! Самая твёрдая на сегодня валюта! А сколько на баксы или евро, – да ты офигеешь! За этот вечер – в прежние времена всю нашу школу можно было купить, вместе с завучем! – он довольно заржал. На бумажке, которая на ощупь была как пластик скользкая, я увидел выдавленный логотип МувскРыбы – большая синяя рыба, что-то типа осетровых; и надписи, надписи. Трудно разобрать в полутьме и сполохах цветомузыки. – Долговое обязательство. Типа кредитного билета. Обмениваются на стандартную банку консервов, рыбных. Или мясных – по текущему курсу. Вот эти – по 1 банке. Вот эти, – глянь! – по десять. Твёрдая валюта! Съестная. Знаешь, сколько сейчас одна такая бумажка в баксах? Ты офигеешь! Я вспомнил, что и точно, я видел такие бумажки, ходящие на базаре, вместе с талонами администрации и старыми долларами и евро, но тогда я не разглядел их. Сейчас поднёс к глазам, – класс, надписи выпуклые, рыба отсвечивает радужно, – голограмма! – А тож! – покровительственно сообщил Юрик, – Батя на монетном дворе заказывал, где деньги печатали. Давно ещё. Вон, Женька подвёз только что! – он мотнул головой в сторону цивильно одетого типа, теперь стоящего рядом с охранниками – Батя – предусмотрительный! Это по защите как деньги, уж покруче ‘талонов’ Администрации! – Это точно, это точно... Они такие... Предусмотрительные...- только и мог сказать я. Сейчас я узнал типа, привёзшего деньги, – это прямо вечер встреч! Причём – неприятных встреч, – это был тот человек, что в начале лета застрелил у меня на глазах пьянчужку, мешавшего проезду машины с каким-то важным деятелем. Застрелил трусливо, в спину, чтобы выслужиться перед своим боссом, – и тут же уехал. Узнал я его, да. Не удалось удрать из страны, значит. – Юр, а кто это? – указал я Юрику на типа. – А? Это? Это Женька Паралетов, недавно у отца работает. – Хорошо его знаешь? – Да так... Он, типа, ‘специалист по переговорам и аналитик’, – так себя озвучил. Нафиг он нам? – я не знаю. Сейчас лучшие переговорщики, – вон, ребята с автоматами! – он довольно засмеялся, – А что? Я коротко рассказал ему про ту встречу и убийство на дороге. – А, вон оно... Ну, я скажу отцу, пусть имеет ввиду. А так-то... Так-то толку от него как от козла, – но умеет ‘встроиться’, да. Батя его сейчас больше на ‘подай-привези’ использует, – но тоже... Трусоватый он. ‘Там опасно, туда без охраны не поеду, у меня семья!..’ – передразнил кого-то Юрик, – Как будто нам надо кого-то кормить, кто рисковать боится! Вот и сюда, я уверен, не меньше чем с парой наших бойцов припёрся! А, плюнь! Чё ты рано-то? – Так... Я ж говорю – дела! Ну, спасибо! Так отдохнули – класс! Придётся ли ещё когда так встретиться... – Ну смотри. Нормально! Увидимся ещё! Не переживай! – Юрик крепко пожал мне руку, и тут же переключил внимание на танцующих девчонок. Я прошёл мимо по-прежнему сидящих у входа охранников с автоматами на коленях, мимо охранников клуба, и вышел на улицу. Уже холодало. *** – Так они тебя к самому дому подвезли, или где? Что мы машины не слышали? И Ивановна не слышала, а старая чутко спит... – всё выспрашивал сына Олег. – На машине... Да. Подальше остановились. Я так попросил... – А что за ствол у Юрика? Глок, говоришь? А ты не спрашивал его, где они патроны берут? Глок – он ведь под парабеллумовский; мне бы очень нужны бы, десятка два-три хотя б. И почём бы. Не спрашивал?.. – Да нет же. Не спрашивал. Упустил я как-то. – Жаль. Ну ладно... – Олег вертел в руках цветную ‘купюру’ с логотипом МувскРыбы, которую на прощанье сунул мне как визитку Юрик. Посмотрел на просвет на пламя свечи. – Сильно, сильно... Вот ведь... Не одни мы о будущем думали! Сергей не выдержал. – Пап... – А? – Там был этот гоблин. – Который?? – Ну, тот что убил Устоса. – В ‘Аквариуме’?? Что ж ты не позво... Ах ты чёрт! И не позвонить же! – Всё нормально. Сергей встал и вышел в прихожую. Покопался там, и вернулся в комнату, держа в руках обрез двустволки-вертикалки. Подал отцу. Олег взял оружие, положил на колени, но смотрел на сына. Молчание затянулось. – Что не так?? – первым не выдержал Крыс. – Подвезли, говоришь... Подальше остановились? Ты понимаешь, что нарваться мог?? – Всё нормально... – стоя перед сидящим отцом, как нашкодивший школьник, опустив голову, повторил Сергей. – Нормально!.. А если бы их там толпа была?? Тебе что, закидоны Толика снятся? Так он конкретный отморозок, не дай бог тебе таким стать! – Нормально всё!.. – упрямо повторил Сергей, – По-другому нельзя было. По-другому я не мог. *** На улице стал накрапывать противный осенний дождик; я поднял воротник, взглянул на часы – ‘Омега’, Omega Seamaster, как у Джеймса Бонда, подарок Толика после удачной мародёрки, – и, перейдя улицу, зашёл в подъезд жилого дома; вернее – когда-то жилого: двери вырваны, площадка и лестница загажены до неузнаваемости. Всё же кто-то здесь и жил, – среди мусора ‘протоптана’ узкая дорожка. Наверняка какая-нибудь бабка – пенсионерка. Время одиннадцать, уже почти темно. Я приготовился ждать. Освещённые двери Клуба было хорошо видно из подъезда. Он появился часа через полтора, когда я уже продрог в лёгкой курточке; и раздумывал, не уйти ли уже домой. Не так уж и далеко, с наганом под рукой – нормально. Мог ведь он и приехать на машине, – у Клуба стоял небольшой табунчик легковушек, среди них, как бык среди овец, выделялась ‘Рысь’ с логотипом МувскРыбы на дверце. Тут он и вышел, ведя под руку какую-то мочалку. Обои, судя по всему, здорово датые. Ну ты смотри, какой гопник пошёл, падкий до красивой жизни! Тут я поймал себя на том, что и сам раньше из клубов и дискотек не вылезал... Гоп заспорил о чём-то с девкой; но, видно она его убедила, – и они двинулись по улице. Я покинул своё убежище и двинул следом, стараясь не терять их из виду. Точно – к себе клиента поволокла. Только бы жила не у самого клуба, не успею ведь... Когда они пошли вдоль тёмного, длинного дома, я рванул в обход. Продираясь через какие-то кусты, поскальзываясь на мокрых замусоренных газонах, пару раз упав, я добежал до угла дома, и, встав на колени, осторожно выглянул. Они прошли уже две трети расстояния, но, видать, сейчас свернут от дома в сторону. Не фарт! Удобней было бы, если бы шли сюда, просто навстречу. Тогда бы я и из-за угла выходить не стал... Но надо было менять план на ходу. Я расстегнул куртку, проверил наган, и вышел из-за угла. Они уже готовы были свернуть, когда он увидел меня. Я шёл неторопясь, весь такой беззащитный... Девка, видно, хотела тащить его дальше, к себе; но он притормозил. До меня донеслось – Да чё ты... Да я мигом. Ща, тока закурить у него спрошу, хы-гы! Отцепившись от девки, оставшейся ждать его на месте, он, слегка покачиваясь, сделал несколько шагов ко мне. – Еее, пацан! Подь сюда! – с этой наглой, блатной ленцой. Это знакомо. Потом ‘- Дай закурить’, потом ‘ – А чё в карманах?’ или ‘- Чё тут ходишь?’. Плавали – знаем! Я шел теперь медленнее, всячески стараясь изобразить робость, но не переигрывать. На мгновение прислушался к ощущениям, – никакого, чёрт побери, мандража! Мелькнула картинка из вестерна – два ковбоя, злодей и герой, сходятся на пустынной улице под тревожную музыку, разминая пальцы над рукоятками увесистых кольтов. Мелькнула и пропала. Не до понтов. ‘Последнее дело, Крыс, в экстриме ловить понты! Надо сразу определиться, что тебе надо – или дело сделать, или понт сорвать, с риском получить дырку в шкурке. Всё вместе редко получается, только что в кино, – но там другая реальность.’ Когда до него осталось метров пять-шесть, и я видел уже его пьяно-плотоядную улыбочку (Ну так!.. Не только выпить и потрахаться получится, а ещё и поглумиться над лохом, гуляющим в одиночку! – удачный вышел денёк!), я вытянул левую руку, и, указывая на девку у него за спиной, тревожно и громко спросил: – Что это?? Собственно, и без этого манёвра я успевал. Одновременно с жестом левой, моя правая рука нырнула под куртку, к кобуре. Сотни раз отработанным движением – я даже окорачивал себя ‘не спеши, не спеши, не суетись!’, – средний палец нырнул в спусковую скобу, большой отстегнул кнопку; и надёжная тушка нагана выпала мне в руку. Одновременно проворачивая наган на пальце и направляя на гоблина, я нажал на спусковой крючок – один, второй раз, и третий. Наган звонко и послушно грохнул три раза, выбрасывая из ствола вспышку пламени и искры. ‘Не выделывайся, стреляя в перестрелке в голову или в шею. Стрелять по конечностям – это вообще для профессионалов. Бей в фигуру, в центр. Вряд ли твой противник будет в бронежилете!’ – вспомнились поучения Толика. Я успевал, да. Я даже при каждом выстреле корректировал прицел, чтобы влепить именно в центр тушки, не в левую сторону груди, где под курткой у него, я знал, висел обрез. Я опасался повредить обрез, как ни смешно... Визгнула девка. Гоблин стоя словил все три заряда из нагана, и только потом повалился на колени. Упал на бок, и тут же захрипел, и попытался подняться, завозился... Надо было сказать что-то значительное, типа ‘Это тебе за Диму-Устоса!’ или ‘Получи, мразь!’, – но это я додумал уже потом. Тогда я просто ещё раз выстрелил в него, контрольным – в голову. ‘Крыс, не надо этих киношных трюков – стрелять в лоб или между глаз! Контроль нужно делать просто ‘в голову’, – в ‘центр масс’. Этого достаточно. Всё всегда нужно делать самым простым способом, – если ты не Клинт Иствуд и стреляешь не после команды ‘Тишина на площадке! Мотор!’ Голова отчётливо дёрнулась, и он свалился окончательно. Затих. После выстрелов наступила тишина, только поодаль стучали каблуки убегавшей девки. Наклонился над ним, перевернул с бока на спину. Сунул руку ему под расстёгнутую куртку, нащупал тёплый металл обреза. Он не доставался, был подвешен в какой-то не то ременной, не то верёвочной петле. Как этот урод и вынимать-то его собирался, если быстро? Темно, ч-чёрт! Всё чуть ли не на ощупь. Испачкал руки в крови, испачкал обрез. Пришлось вытереть руки о куртку и штаны гоблина, достать висящий на клипсе на поясе складник и перерезать петлю. Взял обрез, быстро обшарил карманы, не переставая пасти округу. ‘Не забывай сечь по сторонам, не увлекайся! Делаешь дело, – но периферическим зрением, слухом, нюхом, шкурой и шерстью – паси вкруговую!’ Нашлось только пять патронов. Тощенькая пачка разномастных денег, тяжёленькая коробочка с чем-то побрякивающим, ключи, зажигалка... Ого, прикольная зажигалка! Потом рассмотрю. Несколько комплектов ключей от машин – на всех понтовые брелки с логотипами известнейших автомарок. Отшвырнул в сторону. Сигареты. Нож – дерьмовый китай, зато очень ‘крутой’ на вид. Начатая пачка презервативов. И всё. Даже фонарика у ублюдка не было. Тщательно вытерев обрез и руки, сначала о его штаны и куртку, потом своим носовым платком, я сунул обрез под полу, и, придерживая левой рукой через карман, потопал домой. Как и ожидал, никто не поинтересовался стрельбой. ‘Три и один – четыре. Итого в барабане ещё три. Пара в обрезе...’ – посчитал по дороге, стараясь выбирать тёмные места, подолгу останавливаясь и прислушиваясь, вглядываясь в темноту. Наган вообще в руке держал, прижав к бедру, чтобы не было издалека видно. Мне повезло – я добрался до Башни без приключений. Дошёл до подъезда, условное количество раз нажал замаскированный звонок. *** – Всё нормально. По-другому нельзя было. – упрямо повторил Сергей и сел рядом на диван. Батя молчал. Пара свечей на столе напротив бросали трепещущие блики на стены. – Если бы я его этот раз не... Не проводил, – то мог его больше вообще никогда не встретить. Не думаю, что он в ‘Аквариум’ часто ходит. Там всё дорого слишком. Особенно для такого засранца. Это вообще чудо, что он там нарисовался... Сергей оживился: – Вообще, в натуре, как... Как чудо какое-то! Ты прикинь, – я как раз Антону рассказывал про Устоса, про всю ту битву, и тут смотрю, – этот входит! Нет, ты прикинь – какова вероятность?? Что именно в этот день, когда мы встречались в ‘Аквариуме’; именно в то время, что я рассказывал про Устоса... Вот прикинь, какова вероятность?? Отец всё не отвечал, задумчиво крутя в руках обрез. – Мне вообще показалось, что я его ‘вызвал’... – уже без прежнего воодушевления продолжал Крыс, стараясь в бегающих по лицу отца тенях разобрать выражение его лица. – Какое-то такое чувство... Своеобразное. Не то, чтобы я вдруг пожелал его увидеть, этого урода; но как-то... Я это так ярко представил, ту махаловку, ну очень ярко, – и тут этот входит... Именно в этот момент! Как вызвал его откуда-то... – Из преисподней, не иначе. – нарушил молчание Олег, – Вызвал, – и тут же вернул его на прежнее место. Теперь, полагаю, уже навсегда?.. У Сергея отлегло от души, – раз батя начал шутить, значит взбучки не будет. – Да, думаю, уже не вернётся! Три в тушку – одна в черепушку! Всё, как Ленин завещал! – Ленин... Ты уж не бухти про Ленина-то... – проворчал батя, – Ты и не знаешь, кто такой был; да и вообще, – не произноси всуе... – Кроме шуток, прикинь! – опять воодушевился Сергей, – У меня в голове постоянно прочитывались инструкции. Ну, твои, и Толика. Как идти, что делать. Последовательно. Как у Терминатора – помнишь? Типа, в голове идёт строкой инструкция к действию. Классно! – Серый... – начал батя, – Я понимаю... – Я не Серый! – быстро перебил Сергей, – Я – Крыс! – Ладно. Серый... Крыс. Крыс серый... – обстановка разрядилась, батя улыбнулся, я рассмеялся. – Всё же ты сильно рисковал. Я понимаю, – сейчас время такое, мы все рискуем. Каждый день. В то же время риск нужно сводить к минимуму. Вот такие вот импровизации, – они редко до добра доводят. Хорошие экспромты, знаешь ли, долго готовятся. А так – залететь как два пальца об асфальт. Я ничего не говорю – в этом случае, наверное, так и надо было. Устос теперь отомщён. Но, пожалуйста, не рискуй так больше... – Что это? – как тень бесшумно в комнату вошла мама. Колыхнулось пламя большой свечи, стоящей у стены. – А тебе дело? – в тон ответил ей батя. – Это мой сын. Его дела меня волнуют. Всё происходящее с ним меня волнует! – что-то она была на взводе. Подслушивала, что ли? – Наша семья... – Стоп! – батя хлопнул ладонью по цевью обреза, – Нету у нас семьи! Была. Кончилась. По твоей инициативе. Осталась ‘стая товарищей’. Серых. С хвостами. – Не ёрничай! Я просто хочу знать, что это и откуда взялось! Вот что на неё нашло? Когда у нас появилась пара автоматов, она не задавала таких вопросов, просто приняла как данность, и всё. Что на неё нашло, сейчас-то? – Это? – батя поднял за стволы обрез, – Это, Лена, считай первая самостоятельная добыча нашего сына в новом мире. И добыча, и отмщение. ‘Мне отмщение, и аз воздам!’, как говорится. Или, ещё можно сказать, ‘в результате стрельбы и резни в Мувске был убит ещё один скучный вечер!’ – батя начал стебаться. Я засмеялся. Да уж, развлёкся я классно. – Откуда это?? – Я же говорю, – законная добыча! Нашего маленького сынульника. Шалунишки. – Перестань кривляться! Скажи нормально, откуда это ружьё?? Оба-на. Ну вот нафига это устраивать-то? Поднявшееся было настроение у меня в предчувствии очередной семейной разборки стало стремительно понижаться. Не, любят предки пособачиться. Хлебом не корми. Вечер обещал перестать быть томным. Вернее, ночь. Вот что она припёрлась?? Я рассчитывал с батей ещё поговорить об этом деле, – всё же... Всё же это у меня первый раз. Отомстил за Устоса, убил врага. Как у охотника застрелить своего первого медведя, как первый раз трахнуться. Те, на козырьке подъезда, – это не то, это не считается... Батя как будто читал мои мысли. – Во-первых, это не ружьё, а обрез ружья. Ты всё же дочка военного, должна бы знать разницу. Во-вторых, этот обрез, – законная добыча нашего сына. Как у племён охотников в Африке – прошёл инициацию, стал мужчиной! – Что значит ‘законная добыча?’ Какая ‘инициация’, что ты несёшь?? – Это значит, что наш сын, Сергей, или, в новом мире Крыс Серый Первый, – он опять улыбнулся, и тени от свечей метнулись по его лицу, – Сегодня встретил того гоблина, что убил Устоса. Встретил, выследил. И убил. Отомстил за Устоса, я уж и не говорю за тех двоих стариков, что они запинали до этого. У мамы, видать, ослабли ноги, – она боком подвинулась в сторону и, нашарив табурет, села на него напротив нас. – Так что сегодня, можно сказать, большой день. Вернее, ночь. Ночь инициации. Как в древнем мире, когда мальчик становился мужчиной. Сегодня Крыс убил своего первого врага. И я не вижу повода за это не выпить. Шампанского. Крыс, – хочешь шампанского?? Я помотал головой, да и батя не сделал ни малейшей попытки встать и пойти за шампанским. Хотя у нас, у бати – было, я знаю. – Что ты говоришь?.. Сергей... Убил человека? И ты так спокойно об этом... Батя встал, держа обрез за стволы. Сказал очень жёстко, без тени иронии: – Да. Убил. Только не человека, а поганого шакала. И я горжусь им за это. Даст бог, не последнего. А тебе лучше не соваться не в своё дело. Всё одно ты в этом ничего не смыслишь. – Ты опять пытаешься меня оскорбить?.. – Нет, констатирую факт. Ты ничего не смыслишь в новом мире, и тебе лучше бы не встревать в мужской разговор. Чем раньше ты вникнешь в новые реалии, тем лучше будет для нас всех, а для тебя – в особенности. – Ты угрожаешь мне?? – Бл...!! – вдруг рявкнул батя, – Ну какого хера ты вновь пытаешься всё свести к этому бабскому жонглированию словами, к этим поединкам на булавках?? Я всегда считал тебя умной женщиной, но последнее время ты усиленно разрушаешь это впечатление! Если ты не хочешь вдумываться в суть сказанного, а улавливаешь только форму подачи, – то вот тебе: закрой рот, и иди спать! Мы – мужчины, и будем решать свои дела; дела своей стаи, если хочешь, – сами. Мама сидела вся бледная, нервно стискивая руки. Мне стало её жаль. Но, действительно, ей не стоило лезть в наши дела. Мир, и правда, сильно изменился. Ей нечего было дать мне в этом мире. Уж точно ‘позитивное мышление’ тут не рулит. – Пошли спать, Крыс. Поговорим завтра. Кстати... – батя вновь покрутил в руках обрез, – У меня есть на счёт этой штуки некоторые мысли... – Это – мой! – ревниво заметил я, поднимаясь. – Да твой, твой... Но есть один вариант... Завтра обговорим, – вместе с Толиком и с Белкой. Лена дёрнулась, как от пощёчины. По сути, это и была пощёчина – моральная. Её не удостаивали участия в решении важных вопросов. Всё же жалко её. Но просто удивительно, насколько она всегда умеет выбрать самое неподходящее время для разборок, и занять самую слабую позицию... В прочитанных мной в последнее время старых книгах женщины владели каким-то ‘женским чутьём’, ‘женской интуицией’, как-то чисто ‘по-женски’ влияли на своих мужчин... Толстой, Дюма, Мопассан, Бальзак... Или врали всё старые авторы, или за прошедшее время женщины так разительно изменились. Свои ‘запросы’ реализуют кувалдой. Надо будет подумать об этом в свободное время. Сейчас же я просто дико хотел уже спать. *** На следующее утро Олег вместо завтрака застал Лену, сидящую за кухонным столом и делающую себе маникюр. Вокруг лежали пилочки, щипчики, всевозможные никелированные лопаточки. Стояла ванночка с горячей водой, в которой она распаривала ногти. Держа одну руку в парящей ванночке, другой рукой она мерно помахивала в воздухе, суша только что наложенный ярко-красный лак. Собственно, он сразу всё понял; но спросил для порядка: – Что завтрак? – А я тебе не раба! Сам себе готовь свой завтрак! Олег искоса взглянул на неё, и, подставив табурет, полез на антресоли. Достал несколько банок консервированной фасоли. Зажёг газовую переносную плитку, поставил на неё чайник. – А где Люда? – У себя. Я сказала ей, что сегодня завтрак готовить не будем. Олег молча снял с плитки закипевший чайник и стал заваривать чебе чай. Открыл фасоль, достал галеты. Она искоса следила за ним. Его молчание выводило её из себя. Когда он стал есть, она не выдержала: – Мне так ты запрещал газовой плиткой пользоваться!.. Я должна на балконе эту вонь глотать!.. Олег, не отвечая, поглощал фасоль с галетой, запивая крепким чаем. – Пусть Элеонора вам готовит, раз она у вас ‘ в стае’! Или как её там сейчас? Белка? Вот пусть Белка и готовит! Олег доел всю фасоль из банки, смял её, и бросил в мусорный пакет. Встал. У Лены загорелись уши, наклонившись над столом, она усиленно и сосредоточенно наносила лак на ногти другой руки, но получалось криво, потому что предательски дрожали руки. – Я как раба!.. На вас на всех – готовлю, готовлю! Руки все болят от этой холодной воды и жира на посуде! Но больше этого не будет! Хватит!.. – на лице её было написано упрямое и гордое выражение. Олег прошёлся по кухне. Остановился. Постоял, выжидая; покачиваясь с пятки на носок. Дома уже давно перестали разуваться, и полы не мыли, а только подметали, да на входе в квартиру лежала влажная тряпка для вытирания обуви. Наконец решился. – Вот что. Если это твоё окончательное решение – то так тому и быть. Тебя отсюда, конечно, никто не гонит. Ты хотела самостоятельности, хотела жить одна в этой квартире? – Она твоя. Я дарю её тебе. Сегодня вечером я ‘перееду’ в любую другую и здесь появляться не буду вообще... У неё появилось на лице испуганное выражение и она мазнула лаком мимо ногтя, по пальцу. Взяла трясущимися руками ватку, смочила жидкостью для снятия лака, стала оттирать палец. – Ты можешь жить здесь и питаться из общих запасов. Нам готовить будет Люда, Володя ей поможет. Потом я найду женщину, которая заменит тебя на кухне и по хозяйству. Глаза у неё расширились, теперь она только и смотрела ему в лицо, стараясь поймать его взгляд, понять, серьёзно ли он говорит. – Да, на кухне и по хозяйству. В других сферах, возможно, она тоже поможет... – он смотрел в окно, как будто ожидал там увидеть эту самую женщину прямо сейчас. – Думаю, это будет несложно. – Ты не можешь... – Могу. Я всё могу. – Замершее в холодной, бесчувственной маске его лицо на миг дрогнуло, – Я даже могу тебя выгнать на улицу; и даже – прострелить тебе голову, как сделал бы Толик. Но. Я не Толик. Потому я говорю тебе – живи как хочешь. Никто тебя не тронет. Или, если хочешь, можешь уходить. Тебя никто не задержит. Но – если так. То ты больше никто и звать тебя никак – для меня. Запомни это. Он повернулся и вышел из кухни. Сегодня предстоял сложный день – нужно было обсудить и подготовить план операции ‘Картошка’. Сделать предварительную разведку. Она уронила голову на руки, испачкавшись в невысохшем лаке, перевернув мисочку с тёплой ещё водой для распаривания ногтей, и разрыдалась. В прихожей хлопнула дверь. В квартире кроме неё больше не было ни души. Обед, начисто смыв красный лак с ногтей, она готовила вместе с Людой, на всех. Всё же она была далеко не дура, хотя в последнее время её саму посещали сомнения на этот счёт. ПОТЕРИ В ЖИВОЙ СИЛЕ И ТЕХНИКЕ Внезапно взбесился Ибрагим-Бруцеллёз. Ситуация вообще могла стать трагической, но нам повезло. В тот день я до обеда присматривал за пеонами, пробивающими в полу 8-го этажа очередную дыру. Поставил им задачу и ушёл в другую комнату; там потренировался в выхватывании револьвера. Из кобуры, из-за пояса. Выхватывание и наведение на цель. Потом – выхватывание и наведение на цель со смещением в сторону. Пытался даже изобразить кувырок, – но только сбил на пол стоящую на шкафу вазу, грохнувшуяся на пол с оглушительным шумом. Пеоны сразу затихли, прислушиваясь. Заглянул к ним, наорал, чтобы работали не отвлекаясь; и пошёл дальше тренироваться. Увлёкся, аж вспотел; хотя уже конкретно стало холодать. Достал батин детский пистолетик, – пластмассовый, игрушечный, с вклеенным вручную батей внутрь лазером-указкой, и стал тренироваться с ним: перенос ‘огня’ с точки на точку, то же самое в перемещении, да после падения, приседа, кувырка... Снёс опять какую-то безделушку со шкафа; и за шумом не сразу расслышал, что в соседней комнате завопили гоблины. Взял ствол наизготовку, выдвинулся в коридор и рявкнул им ‘Вспышка сзади, всем лечь, руки за голову!!’ Аккуратно, ‘по регламенту’ заглянул в комнату, – двое лежали как полагается, а Джамшут сидел на корточках, и выл, схватившись за ногу. – Чо, бля, такое?? Тут они, перебивая друг друга, стали валить вину друг на друга; причём Равшан и скулящий от боли Джамшут утверждали, что это Ибрагим саданул ему ломом в ногу; а Ибрагим, соответственно, кричал, что тот сам ткнул себе в ногу ломом, то ли случайно, то ли чтоб пофилонить от работы. Вообще, Джамшут последнее время норовил сачкануть, потому я, честно говоря, не знал кому верить. Сними, говорю, обувь. Тот, продолжая подвывать, разулся, – нога, стопа возле пальцев, в натуре, была в кровь разбита. Да, навряд ли так сам себе мог садануть, если только случайно. – Тебе конец, Бруц, мы тебя сегодня удавим!!! – орали в один голос Равшан с Джамшутом. Отбуцкав их палкой, чтобы заткнули пасти и вообще, не смели друг друга называть по прежним кличкам; задумался – что с этим-то уродом делать? Он лежал и поскуливал, поджимая окровавленную ногу. Вот блин, незадача! Ясно было, что сегодня он не работник. – Лежать! – говорю, – Всем лежать! Отомкнул его цепь, сунул её конец ему в руки, – Пошли, говорю. Лечить тебя будем, балбеса. – Сергей Олегович, это точно он, я вам зуб даю, мамой клянусь, – это он, падла, Бруцелл... То есть Ибрагим меня ломом в ногу ударил! Вы разберитесь, пожалуйста! И Анатолию Ивановичу скажите! Пусть накажет!.. – хныкал Джамшут, наматывая конец цепи себе на шею. – Накажет – накажет! Не сомневайся, у нас ненаказанным никто не останется! – обнадёжив его такой двусмысленной фразой, я повёл его вниз. Хромая, охая, хватаясь за стены, он поковылял впереди меня к выходу из квартиры и по лестнице. – Так, работнички! Вам задание никто не отменял! Быстро за дело! Сейчас приду – проверю! – простимулировал я остающихся Равшана и Ибрагима. Я думал обернуться быстро, отвести Джамшута в их кильдюм, дать ему воды промыть ногу и ткань – перевязать, оставить его там, а самому вернуться; но вышло всё по-другому. Джамшут еле тащился, буквально сползая по ступеням, звякая цепью, охая, и ежеминутно проклиная Ибрагима. Надо бы их сегодня по разным комнатам на ночь развести, а то в натуре ведь прибьют его, подумалось мне. За его проклятиями и поскуливанием я еле услышал вскрики наверху, где остались пеоны; и не придал им значения, – наверняка опять отношения выясняют в моё отсутствие; вернусь, – обоим взвешу горячих! Мы уже прошли в их вонючее обиталище, и Джамшут, уже пристёгнутый цепью к батарее, поскуливая, стал поливать водой из бутылки себе на раненую ногу, держа её над тазиком; рядом лежала открытая аптечка с йодом и стрептоцидом, а я шарил по шкафам, собираясь найти ему полотенце на перевязку, когда в подъезде раздался шум. Громко вскрикнул Володя Васильченко, где-то выше этажом; потом он вообще закричал, зовя нас: – На помощь, на помощь! Тревога! Меня как подбросило; мгновенно в руке оказался наган, и я рванул на лестничную клетку. Как раз когда я выбегал в прихожую, мимо дверей квартиры промчался, громыхая концом обмотанной вокруг пояса цепи, Ибрагим. Он нёсся как взбесившийся паровоз, одной рукой на поворотах хватаясь за перила и разворачиваясь, второй рукой держа конец цепи. Конец цепи – без замка! Он пронёсся мимо двери в квартиру, и с грохотом и ругательствами устремился вниз. Я успел выскочить на лестничную площадку и пальнуть в мелькнувшую на площадке внизу фигуру, – но не попал. Выстрел в подъезде бабахнул как из пушки в подводной лодке, или из миномёта в бочке; у меня заложило уши. Я рванул за Ибрагимом. Но он уже набрал скорость, и только волочащийся конец цепи, занимая одну руку, тормозил его. Я ещё раз выстрелил в мелькающий внизу силуэт, и опять не попал. Ибрагим на четвёртом этаже рванул дверь, ведущую в квартиру, из которой, как он знал, был продолблен лаз в соседнюю, а оттуда – в Институт Физкультуры, бассейн... Ах ты чёрт, так вот что он надумал! Они же сами этот лаз и долбили, конечно, он его знает! Даже периодически мы водили одного из них, Равшана или Джамшута, таскать через этот лаз воду. Он нырнул в квартиру, захлопнул за собой дверь, попытался запереть изнутри – но где там! Замок был зверски поколечен при вскрытии. Тогда там загремели какие-то шкафчики, которыми она на бегу пытался завалить проход. – Крыс! Серый! Кто там?? – снизу огромными прыжками нёсся вверх по лестнице батя с люгером наизготовку. Не отвечая, я схватился за ручку двери, за которой секунды назад скрылся Ибрагим, и рванул её на себя... И тут же в квартире оглушающе грохнуло. Долбануло так сильно, что я выпустил дверную ручку и аж присел, на мгновение подумалось – не обрушились бы стены... Но это так, на миг. В натуре рвануло только в квартире, хотя и сильно. В открывшуюся дверь повалил белый вонючий дым. Взбежавший на площадку батя спросил меня что-то, но в ушах от моих выстрелов и этого взрыва так звенело, что я ничего не понял. Помотал головой. Он опять меня о чём-то спросил. А, понял. Ибрагим, говорю, сбежал. Сам своего голоса не расслышал. В ушах ещё звенело. – Ты стрелял? – я понял по губам. – Я. Не попал. Сверху по лестнице, охая, показался Володя. – Володь, ты как? – Я к Ольге Ивановне шёл, когда он на меня сверху выскочил. Как толкнёт меня! Я закричал, – а он вниз побежал. Потом уже выстрелы. Убежал? – Не зашиб он тебя? – Ушиб, да. Я об стену ударился. Но ничего... Убежал, что ли? Батя засунул пистолет за пояс. – Куда он, к чёрту, от нас убежит... Разве только на тот свет. Я хотел пройти в квартиру, но батя остановил меня: – Подожди, пусть чуть сквозняком протянет. Там же не продохнуть. Через минуту дым поредел, и мы, пригибаясь, вошли в квартиру. Перешагивая через шкафчики и тумбочки, прошли в комнату, где был сделан лаз. Я держал наган наизготовку, батя же свой ствол не доставал; заметив, что после сработки его мины-сюрприза там из опасностей может быть только одна: испачкаться в кровавом фарше. Ну, фарш не фарш, но досталось Ибрагиму здорово. У стены горел изломанный диван, которым мы задвигали для маскировки дыру в стене; вернее – его порванная в клочья обивка. Взрывом вынесло стеклопакет вместе с рамой, и в квартире вообще царила полнейшая разруха. На прежде белом потолке дымными мазинами запечатлелся взрыв, тлели обои; воняли и дымились какие-то ошмётки, тлело то, что недавно было Ибрагимом. Смотреть на него, вернее, на его останки, было крайне неприятно. И он ещё шевелился! В дверь просунулись перепуганные лица мамы и Люды. Толик с Белкой куда-то с утра смотались, их не было в Башне; уж такую тревогу они бы не проспали... Батя махнул рукой женщинам, чтоб уходили. Увидев всех живыми и невредимыми, они успокоились. – Володь, сделай доброе дело, принеси, пожалуйста, маленький огнетушитель из мастерской. – обратился батя к Володе, и тот тут же уковылял наверх, попутно рассказывая Люде и маме о происшествии. – Ты смотри, посекло здорово, но не фрагментировало... Я думал на части порвёт. – батя присел рядом с телом Ибрагима, потрогал намотанную у того на руке цепь, – Как это так вышло-то? Я коротко рассказал ему, как обстояло дело. – Ага. Готовился, стало быть, мерзавец. Ну, понятно. Тут твоей вины нет. Надо в ‘регламенте’ что-то менять, для недопущения таких эксцессов в будущем. Сбил замок, значит... И, по наивности, решил сбежать через знакомый лаз, ага. Наивный, да. Как все эти уроды. Неужто мы бы оставляли лаз в другой дом, и не подстраховались бы? Я согласно кивнул. Действительно, дурак. Я-то знал, что и не сработай вдруг почему-то эта мина, его и по ту сторону стены, и в самом Институте ждали ещё несколько столь же весёленьких, батиного изготовления сюрпризов, – никуда бы он не делся. С тем же успехом мог просто кидаться вниз из окна, с восьмого этажа. – Это у тебя что было? Бутылка из-под шампанского? – Не. Керамический изолятор, большой. С ГПЭ. Ну, с готовыми поражающими элементами. Да не суть важно. Видно, что сработало штатно... Ибрагим шевельнулся и что-то промычал. – Сделай-ка контроль! – попросил меня батя, вставая и отходя на шаг. Я вынул наган, взвёл, и, также отойдя на шаг, выстрелил Ибрагиму в дымящуюся обугленную голову. Тут же сверху по лестнице опять застучали каблуки, и опять взволнованные лица мамы и Люды показались в дверях. – Чё, так и будете весь день туда-сюда бегать? – осведомился у них батя, – Всё, что могло произойти, уже произошло, не беспокойтесь. И уже ко мне и к Володе, начавшему поливать дымящий диван и обои из углекислотного огнетушителя: – Вот ведь какие убытки сегодня; можно сказать, – потери в живой силе и технике... Одному ногу проткнули, второму чуть голову не оторвало... И ещё хорошо, что так обошлось... – Ну, это ж только в ‘живой силе’, – тактично поправил Володя, поливая струёй газа дымящееся тело бывшего вождя гопнической стаи. Заметно было, что от вида изувеченного взрывом тела он не испытывал никаких особых негативных эмоций, его больше волновала шишка, полученная при ударе о стену, и бардак в квартире, превнесённый взрывом, – это ж всё придётся убирать... Видать, насмотрелись они ужасов в обратном путешествии от границы. – Ну не...- не согласился батя, – А мина? Это ж расход! Израсходовалась одна единица технической защиты Башни, придётся восполнять. Ну, ладно. Но потери, как оказалось, были ещё больше, – Ибрагим, перед тем как сбить ломом замок и убежать, забил насмерть Равшана. Мы постояли над его окровавленным телом. – Да наплевать, в общем-то... И основные работы уже закончены, и что – мы пеонов новых не найдём? – такова была эпитафия над телом Равшана. И только-то. Да и действительно, за новыми пеонами дело не стало. ОПЕРАЦИЯ ‘КАРТОШКА’ Рынок был сегодня удачный. Иванов уже продавал третий мешок картошки, а базар толком ещё и не начался. Конкурентов было немного, всего человек пять, троих из них он знал по прежним приездам. Сразу определились: кило картошки против четверти ‘леща’, как называли в просторечии кредитные обязательства ‘МувскРыбы’ с логотипом осетра на голограмме, – это была самая твёрдая и востребованная валюта. Подъехав в любое время суток к опутанным поверху ‘егозой’ воротам ‘МувскРыбы’ можно было тут же, без проволочек, у специального окошка обменять билеты на увесистые баночки консервов – рыбных, или, по курсу, мясных. Знакомый уже кладовщик мог за некоторую мзду, а точнее, за 20%, поменять и не на свежесделанные, а на старые, ещё ‘гостовские’, ‘добепешные’ консервы... Об этом стоило подумать. Брали и другую валюту: талоны Новой Администрации, – по два талона за кило, инфляция... Доллары и евро, – по 200 и 150 соответственно. Из-под полы, таясь, брали деньги Районной Администрации, запрещённые к хождению на территории, подконтрольной Администрации ‘городской’. Местная добепешная валюта давно уже была никому не интересна. Брали и на обмен – автоматными патронами 5,45Х39, или винтовочными, к которым у селян ‘было’ ещё с партизанских времён, благо войны Мувск ни одна не миновали. Ценился порох и капсюли, а особенно – курево. Своего самосада ни у кого ещё не было, докуривали остатки старых запасов сигарет, бычки, кляня себя за непредусмотрительность – когда выносили магазины, брали сдуру дорогую бытовую технику, в то время как настоящая ценность – сигареты, буквально валялась под ногами... Иванов приезжал в Мувск уже в пятый раз за последний месяц, и слыл на селе удачливым коммерсантом, к нему в компанию просились. Но он в последнее время брал только двоих – племянника Кольку и давно знакомого, чуть не с пелёнок, соседа Жору, Георгия, с которым так хорошо было после удачной коммерческой операции посидеть и выпить самогонки, посудачив об ‘этих тупых и пропащих городских’. Немаловажным, а скорее, определяющим в выборе было и то, что и у Кольки, и у Георгия было оружие: Колькин автомат, утащенный с военной службы в процессе дезертирства; и Жорин помповик, ‘Моссберг’ 12-го калибра. Если добавить сюда и личную, Ивановскую ‘Мурку’, в своё время предусмотрительно якобы ‘утопленную на охоте’, о чём он скорбно и сообщил своему участковому, пришедшему ‘изымать’, для полноты доверия сопровождая свои слова полусоткой тогда ещё имевших стоимость долларов; то можно сказать, что Иванов во время своих коммерческих рейсов в Мувск чувствовал себя вполне защищённым. Патрули Администрации, если вдруг и встречались по дороге, довольствовались бутылкой самогона, благо все документы у Иванова были в порядке; а изредка пытавшиеся ‘наезжать’ и ставить ‘заставы’ на дороге с целью ‘собрать за проезд’ хулиганы мигом испарялись, увидев только выставленные в окна три готовых к стрельбе ствола. Особенно, конечно, производил впечатление Колькин калашников. Словом, коммерция шла успешно; сельский уполномоченный от Администрации за некоторую мзду освободил дом Ивановых от ‘уплотнения’ эвакуированными и не настаивал на участии Иванова в делах только что созданной на базе совхоза сельхозкоммуны, вполне довольный тем, что в свои вояжи в Мувск Иванов прихватывал по мешку-другому и его картошки, продавая её в городе по неслыханным на селе ценам. Всё шло как по маслу, росли стопки перетянутых цветными резинками ‘лещей’ в тайном ящике Иванова, были запасены и соль, и спички, и мыло; и фирменная бытовая техника, ждущая своего часа – когда всё нормализуется. Перед отъездом назад троица совершала рейд по брошенным и не очень квартирам в пригородах Мувска. Где и были жители – при виде трёх стволов ещё и сами помогали грузить пожитки в Ивановский фургон. Уверенно росло благосостояние семьи Иванова, жена и две дочки в селе каждый почти день щеголяли в городских модных обновках. Каждый его приезд из города встречали как приезд Деда Мороза, – и он старался не обмануть ожиданий; благо добра, оставленного тупыми горожанами, вдруг ломанувшимися в деревни, в городе оставалось более чем достаточно... Кончался уже третий мешок, и Иванов уже собирался двинуть за четвёртым. Фургон с картошкой под охраной Жоры и Кольки он оставлял за пару кварталов. Загоняли фургон во двор, подгоняли задом к выбитому окну облюбованной квартиры. Там и ночевали. Ставить фургон на охраняемую стоянку возле рынка Иванов считал безумно дорого. Ишь, чего придумали! – отдай им четверть всего товара! Правда, бородатые нерусские, ‘державшие’ рынок, гарантировали безопасность, – на территории рынка и стоянки никогда не было ни драк, ни разбоев; инциденты разрешались жёстко и без компромиссов. Буянов, разбойников просто куда-то увозили, и больше на рынке они не появлялись. Надёжно... Но отдавать четверть товара! – это ни в какие ворота! Да за бензин отстегни, – а бензин каждый день дорожает. Нет, это не вариант. Да и Кольку с Жорой не зря ведь возил – вот пусть и охраняют! Если торговать не с машины, на ночь не ставить на территории под охрану, – то выходило не в пример дешевле! Правда, приходилось таскать мешки на себе за два квартала. Ныли плечи, болела спина. Но подъём получался такой вкусный, что, пересчитывая в уме сэкономленные деньги, Иванов готов был таскать мешки хоть в два раза дальше. А ночевать в брошенной квартире под охраной трёх стволов – вполне себе безопасно, зачем деньги тратить! Седого мужика, подошедшего к прилавку, Иванов сразу определил, как неплатёжеспособного. Намётанный глаз заметил и неуверенные движения, и дрожащие пальцы, которыми тот как будто гладил, касаясь картошки; и робкий взгляд сквозь мутноватые стёкла очков, дужка которых была перемотана белым лейкопластырем. Да ещё одно стекло треснуто. Потрёпанный пиджачок, выглядывавший из-под видавшей виды кожаной куртки наводил на мысль, что перед ним затруханный интеллигент, ‘пролетарий умственного труда’, какой-нибудь учитель или мелкий чиновник, не способный даже найти себе новую вещь в изобилии почти брошенного города. Облик неудачника, не вписавшегося в современные жёсткие реалии, дополняла мятая фетровая кепка, и седые космы, развевающиеся из-под неё. – Точно – учитель какой-нибудь, – определил по себя Иванов, – Причём жрать хочет, а платить нечем. Но почему-то он не прогнал его от прилавка, интуиция подсказала бывалому рыночному коммерсанту, что не зря тот трётся возле картошки, не зря. Точно ведь хочет предложить на что-нибудь сменяться! Такого прогонять нельзя! Такой недоумок может принести и золото, и сменять его ‘на пожрать’ по смешному курсу. И потому Иванов, продавая картошку, терпеливо ждал, когда ‘интеллигент’ созреет. Наконец, когда Иванов уже сворачивал пустой мешок, собираясь отправляться за четвёртым; мужик в кепке и треснутых очках решился. Подошёл и, неуверенно заглядывая Иванову в глаза через мутные линзы очков, вполголоса, робко спросил: – А вы... Вы только продаёте, или меняете тоже?.. ‘Ну, наконец-то!’ – подумал Иванов, и ответил: – И меняю, дорогой, и меняю. Смотря на что. А что у тебя есть? Иванов испытывал неизбывное чувство превосходство над этим городским недоумком, не умеющим даже прокормиться, – это в нынешнее-то время, когда, как и всегда на сломе эпох в кризисы, и создавались состояния. Кроме шуток, Иванов имел очень большие планы по развитию бизнеса. Давно пора не самому таскать мешки, а нанимать людей; а лучше – вообще обращать в рабство, – он слышал про такое. А самому с ребятами, – только организовывать и контролировать, как и положено у настоящих бизнесменов. Иванов смерил ‘интеллигента’ оценивающим взглядом, – а ведь подумать, вот козявка, очочки треснутые, фигнёй перевязанные, взгляд заискивающий, – а сам, вроде, здоровый, плечистый. Вот таких вот и хорошо бы в работу. Чисто за жратву – ещё и рады будут, что им в городе, без жратвы-то, ловить? – Ну, показывай! Но мужик, против ожидания, не полез в карман, чтобы достать какое-нибудь обручальное колечко, как ожидал Иванов, или жёнины золотые серёжки; а перегнулся через прилавок и шепнул Иванову в подставленное ухо: – Оружие у меня! Вот. Обрез. Меняю. Иванов отстранился, и с недоверием посмотрел на ‘интеллигента’. Откуда у этого лоха обрез? И знает ли он настоящую цену оружию? Оружие сейчас ценилось превыше всего, превыше золота, – тем более на селе. Неужели вот он, – золотой шанс?.. – Ну и?.. Где он, твой обрез? – нарочито небрежно, недоверчиво-пренебрежительно, спросил Иванов. ‘Интеллигент’ вновь чуть не лёг животом на прилавок и зачастил вполголоса: – Вы же знаете, вы знаете – это же запрещено! Да. Запрещено. Настрого. За это сурово наказывают. Мы и не имели. Но тут – случайно. Сосед умер. А у него – было. Он охотник был, у него два ружья было. Одно он сдал, а второе... Не сдал. Сделал обрез – чтобы обороняться. А теперь он умер. Да. Заболел и умер. Мы за ним и ухаживали. Надо бы сдать... Я знаю, что надо, – но... У нас давно кушать совсем нечего, – он сглотнул слюну, на шее дёрнулся кадык, – Вот я и подумал, может быть вам надо?.. Я бы поменял на картошку! Но не меньше, чем на мешок! ‘Во лох!’ – радостно подумал про себя Иванов, – ‘Не меньше чем на мешок’. Да за исправный обрез можно десять мешков просить, а то и всё содержимое ивановского фургона, – оно того стоило. В деревне за обрез можно было из мужиков хоть кровь пить; да и не продавать – самому бы пригодился, в запас! Сам Иванов жалел пилить свою ‘Мурку’. – Ну, дык покажи, где он у тебя? – нарочито небрежно и недоверчиво спросил Иванов. – Сейчас-сейчас! – заторопился мужик, отвернулся, и кому-то призывно замахал рукой. От тусующихся по базару покупателей и просто интересующихся отделилась пара – молодой крепкий пацан лет 17-ти в новенькой светло-бежевой щегольской кожаной курточке, и худенькая, но весьма ‘фактурная’ рыжеволосая девушка лет 20-ти, тоже модно и со вкусом одетая. – Это – мои, – шепнул мужик Иванову, – У них, значит. Чтоб с собой не носить. Мало ли что! Иванов подозрительно оглядел их. Чё-то больно чистенькие, аккуратненькие... Впрочем... Интеллихент же! ‘Фсё для детей’, хы! Подошедшие парень с девчонкой притащили с собой спортивную сумку и поставили её на прилавок. Мужик расстегнул молнию. Воровато оглянувшись по сторонам, не видит ли кто, Иванов сунул туда руку и заглянул. Да! Отличный обрез – вертикалка! Двенадцатый калибр! То, что надо. Можно вполне затолкать сзади за пояс, под куртку – и никто не обратит внимания; а то таская в одиночку, хоть и не издалека и днём, картошку, Иванов постоянно чувствовал свою незащищённость в этом процессе. Да, решено! То, что надо! – Неисправный, небось? – как можно более небрежно бросил он мужику. – Что вы, что вы, Николай Петрович был очень тщательным человеком, и за своими вещами ухаживал! У него не могло быть неисправного ружья! Хотя мы, конечно, не проверяли... – снова затарахтел интеллигент, поминутно поправляя очки, съезжавшие на кончик носа. Видно было, что перспектива получить мешок картошки за этот обрез целиком его захватила. – А патроны?? – сварливым тоном спросил Иванов. Он уже видел вожделенный обрез своим. – Патроны... – упавшим голосом сказал очкастый, – Патронов только пять штук... Больше мы не нашли... ‘Не умеет торговаться, совсем дурак!’ – презрительно подумал Иванов, и вслух сказал: – Ну, без патронов-то... Ты ж сам понимать должен, оружие без патронов, – это так, железка! Да и не оружие это совсем – ‘обрез’! Искалеченное ружьё, мало на что годное! Да и посадить за него могут! – добавил он, увидев, что мужик открыл рот, чтобы возразить. – А что это твой сосед, – охотник, а всего пять патронов? – Так конфисковали... – жалко, как оправдывавясь, сказал мужик, и стал протирать очки грязным носовым платком. Симпатичная рыжая девчонка открыла было рот, чтобы что-то сказать, видать – вступиться за своего родственника, но стоящий рядом парень дёрнул её за рукав и зло посмотрел в лицо. Она промолчала. – Ладно, – решил Иванов,- договоримся. Насчёт ‘мешок’ ты, конечно, загнул, но за пару вёдер – возьму... – Нет! Не меньше чем за мешок! – торопливо перебил мужик, – Или я другим предложу! – Ой ты господи, ‘предложит’ он! Предлагал тут один такой – забрал патруль, больше не появляется! – деланно изумившись такой наглой попытке торговаться, сообщил Иванов,- Ладно, пошли. На месте договоримся. Только свою картошку сам потащишь... На самом деле у предприимчивого Иванова возникли некие коммерческие планы, – и относительно мужика, и относительно парня с девкой. Оч-ч-чень фактурная, и ухоженная такая – прямо как в прежние времена городская. ‘Приличная’, типа. Не то что бляди с прибазарного борделя. Не, надо её того... себе забрать. Одно дело, конечно, отодрать городскую бабёнку, не сопротивляющуюся под наставленным стволом, как уже было не раз; и совсем другое, – забрать такую кралю насовсем!.. И пользовать её как и когда вздумается! Жене, конечно, не показать... Да! Можно будет к Витьке в подвал посадить, – Витёк холостякует сейчас. Или в баню. Или... А парня и интеллихента – в работу! С такими сладкими мыслями Иванов вышел из-за прилавка, и, наказав соседям держать место, – ‘Я тут мигом, за мешком схожу’, направился к выходу из рынка. Интеллигент и парочка с сумкой засеменили следом. – Зачем куда-то идти? Зачем? Я полагал, что картошка у вас тут... – забеспокоился очкастый мужик, норовя забежать вперёд, и , казалось, как-то снизу, несмотря на свой немаленький рост, заглядывая в лицо шагающему Иванову. – Полагал он... – буркнул тот, – Пошли уж. Тут не далеко. Не держу я картошку всю на базаре. Чуть приотставший мужик, оглянувшись, дал знак, – и рослый парень, в чёрном коротком полупальто и чёрной же шапочке-‘гандонке’, до этого, казалось, бесцельно слонявшийся по базару, прицениваясь ко всякой всячине, поотстав, двинулся за ними. Они прошли уже квартал дворами. Иванов шёл напрямую, беспокоясь только, чтобы мужик со своими домочадцами раньше времени не запаниковал и не сбежал с обрезом, который он уже считал своим. С обрезом – и с рыжей девкой, которую Иванов тоже уже считал ‘своей’. Потому он и не крутил проходными подъездами и почти что не оглядывался, проверяясь, – главное, что убеждался, что мужик, а за ним и парень с девкой, несущие сумку, идут следом. ‘Вот лошара городская, он бы ещё весь детский сад привёл бы обрез продавать...’ – изумляясь городским недоумкам, думал Иванов, – ‘Вот сюрприз ему будет...’ Короче, насчёт судьбы этого мужика и его сопровождавших – он решил. И совсем не замечал тёмную рослую фигуру, неслышно кравшуюся в тени домов поодаль, старавшуюся ни на минуту не терять их из виду. Тащившие сзади, взяв за две ручки сумку, парень и рыжая девка, вполголоса на ходу переговаривались: – Ты, Белка, рот-то не раскрывай нифига, тебя сюда не для участия в дискуссиях взяли, а чисто для антуража! – Ой, слова-то какие выучил! ‘Дискуссия, антураж’! Сразу видно, книжки последнее время читаешь! А тебя-то зачем взяли? – Для того же, для чего и тебя. Но я рот не раскрываю. – И я молчу. Что ты командуешь? – Я не командую, я отслеживаю ситуацию. А ты рот свой раскрывать пытаешься! А должна молчать и испуганно улыбаться, – как целка из консерватории, попавшая на рокерскую тусовку, поняла?? – Ой, ‘ситуацию он отслеживает!’ Гений военного планирования! Дай лучше мне сумку, или сам неси; что мы её тащим, как будто там кирпичи? – Не выступай. Несём, как определились, вместе. Как школьники, бля. Так выглядит в меру глупо и безобидно. На что и расчёт. И взгляд сделай не такой наглый, – ты, по сюжету, два дня не ела; а по тебе не скажешь! И не верти башкой, Рыжая; там он, Толик, сзади, никуда не денется. – Сам не верти. И сам ‘бля’. Так, переругиваясь, вышли на большой, длинный дом, уже прошли его до половины; тут вёдший их мужик, плюгавый ушлёпок в потёртом военном бушлате, с бегающими маленькими глазками, выдающими нагловато-трусливую натуру прожжёного торгаша, резко свернул к одному из подъездов. Открыл дверь и посторонился, пропуская всех вперёд. – Ой, у меня в туфлю камешек попал! – притормозила девка, и, балансируя на одной ноге, потрясла перевёрнутой туфлёй. – Давай, давай быстрей! – поторопил Иванов. Поодаль появилась фигура в чёрном, и спряталась за брошенной машиной. Надев туфлю, девка вслед за парнем скрылась в подъезде. Открыв ключом запертую дверь на первом этаже, мужик помахал им ладонью, чтобы заходили. – Зачем это? – заупрямился очкастый и притормозил. – Ой, я боюсь... – пискнула девка, прижимаясь к стенке. Парень же, опущенной до уровня бедра рукой, маркером быстро черкнул на стене цифру ‘4’,- порядковый номер квартиры на площадке; подумал, и черкнул ещё ‘216' – сам номер квартиры. – Ещё уговаривать вас буду?? – наехал торговец, – Кому продать надо, вам или мне?? Не бойтесь, это проходная квартира, чисто для конспи... конспирации! Заходите! Помявшись, троица вошла в квартиру вслед за торговцем. Он запер дверь за ними и прошёл в комнату. Квартира и вправду была ‘проходная’ – пройдя через ободранную прихожую и разгромленную комнату, Иванов отдёрнул штору, открыв выбитое напрочь окно и приставленный к окну стул, – и через секунды был уже на той стороне дома, под окном. Отсюда уже, за желтеющими кустами, был виден тёмно-бордовый фургон ‘Форд’, стоявший поодаль вплотную к стене дома, у квартиры, где укрывались Жора с Колькой. ‘Должны бы увидеть, что я с гостями’ – подумал Иванов, – ‘Если не спят, черти. Впрочем, наплевать; эти – не опасны’. Пожилой интеллигент, кряхтя, перебрасывал ноги через подоконник, и опасливо съезжал на жопе вниз, на старую засохшую клумбу, за ним, трусливо повизгивая стала неловко вылезать девка. Крыс метнулся к входной двери, быстро отпер её, выглянул в подъезд. Тёмная фигура стремительно выросла на пороге. – Это проходная хата. Видать, дальше, – шепнул Крыс Толику и метнулся обратно. – Чё ты там застрял?? – прикрикнул торговец. – Пописать зашёл, в туалет... – сказал парнишка, подавая девке сумку и перелазя на ту сторону подоконника. – Пописать... В туалет!.. – заржал торговец, – Ну, городские! Насколько же вы к жизни неприспособленные! Уже и поссать не в туалете не можете! – он помотал головой, наслаждаясь сознанием собственной значимости, и, соответственно, никчёмностью городских придурков. Двинулись к фургону. Нет, ‘охрана’ не дремала, когда уже подходили, боковая дверь фургона сдвинулась, и из неё показался Колька с автоматом; крепкий, справный хлопец, в резиновых сапогах, отвёрнутых до ступней, и таком же, как и у дядьки, распахнутом на груди армейском бушлате поверх футболки. Из окна квартиры выглянул Жора с ‘Моссбергом’. – Ой! – сказала девка. – Не боись! – успокоил её Иванов, – Это свои. ‘Ой’ тебе будет потом, и не раз!’ – злорадно подумал он. – Иваныч, кого это ты привёл? – спросил Жора, неловко перетаскивая своё пузо из окна на газон. Колька же сразу оценивающе уставился на рыжую девку. ‘Тоже глаз положил, га-га-га!’ – довольно заржал про себя Иванов, но вслух же сказал: – Да вот, городская ителлихенция меняться надумала. Образовался у них обрез без хозяина, желають сменять ево на мешок картошки! И аж целых пять патронов! Жора и Колька заржали в две глотки, им вторил дребезжащим смешком сам Иванов. – Что смешного, я не понимаю... – обиженно и растерянно сказал интеллигент и стал поправлять очки. Снял кепку и взъерошил и без того торчащие во все стороны седые патлы. – А то смешно, очкастая твоя морда... – отсмеявшись, сказал Иванов, – Что сегодня у нас удачный день. И обрез сам пришёл, и картошка будет в целости, и целых три лошка пришло сегодня к нам... На работу устраивацца! Его фраза была опять встречена дружным смехом Жоры и Кольки. – Не понимаю вас... – попятился интеллигент, опять поправляя очки, снимая кепку и приглаживая седые космы, что означало для всех своих сигнал ‘Пришли. Стрелять по готовности и по ситуации’. При этом Олег сместился так, чтобы не закрывать Толику, появление которого он отметил поодаль за кустами боковым зрением, сектор обстрела. Крыс поставил сумку на желтеющую траву и незаметно расстегнул пуговицу на курточке. Белка, не меняя испуганного выражения на лице, попятилась назад, поправляя низ курточки, – под курткой у неё, за поясом джинсов, был заткнут толиков ПМ. Наслаждаясь растерянностью ‘гостей’, смакуя получившийся ‘сюрприз’, Иванов следил только за тем, чтобы интеллигент не вздумал лезть в сумку, не попытался обороняться обрезом, что, в общем-то, в его ситуации было бы глупой затеей. О приближающемся ему самому сюрпризе, он, понятно, и не подозревал... – Ух ты какая... – наконец перетащив свою толстую жопу через подоконник и спрыгнув на мягкую землю, Жора, поставив ружъё к машине, шагнул к испуганно таращившейся на него рыжей девке, – Ути-пути... – Небось, у тебя работёнка будет самая проста-ая, – плотоядно ухмыляясь, сообщил ей Иванов, уже представляя, как сейчас... Интеллигента и мальчишку, – связать и в фургон; кстати – хорошая какая курточка у пацана; дорогая, небось – не запачкать... Девку – ща в квартиру, и на диване, по очереди... Чуток рынка, конечно, пропустить придётся, но ничо... ничо... Нужно ж и отдыхать иногда! Колька с автоматом под мышкой переступил в сторону, чтобы лучше видеть происходящее, и с ухмылкой наблюдал за ‘гостями’ и действиями Жоры. Положил автомат цевьём на сгиб левой руки, прижал его к груди, полез правой за сигаретами, стал прикуривать. Почти прикурил – но дальше события понеслись стремительно, и совсем не так как планировалось деревенскими коммерсантами... Иванов присел и потянул на себя стоящую на траве сумку. ‘Гости’, поняв что ‘попали’ попятились в сторону, к стене дома, и сумка с дорогостоящим обрезом осталась стоять на траве поодаль. Зашуганные лошки даже не попытались воспользоваться лежащим в сумке оружием, что ещё больше укрепило Иванова в его презрении к ‘городским’. Жора, подойдя вплотную к девке; – при этом и пацан, и интеллигент в треснутых очках расступились в стороны, – и дыша ей в лицо вчерашним перегаром, повторяя ‘Ути-пути, какая...’ потянул свою толстую волосатую руку чтобы взяться за гладкую девичью мордашку, на которой так сладко был написан ужас и смятение, как вдруг ойкнул, округлив глаза – девка, не убирая с лица выражения ужаса и брезгливости, коротко врезала ему ногой в промежность, и, не теряя времени, – тут же, подшагнув, локтём, наотмашь, – в жирную шею. Что-то звонко, очень отчётливо стукнуло-звякнуло в железный борт фургона, на мгновение отвлекая Иванова и Кольку от происходящего с Жорой и ‘гостями’; так, что Колька, у которого ‘это’ стукнуло прямо за спиной, на уровне головы, аж присел от неожиданности. ‘Из рогатки кто-то...’ – метнулась мысль в голове сидящего над сумкой Иванова, как тут снова что-то так же стукнуло в металл, оставив вторую – на этот раз они отчётливо это увидели, – чёрную дырочку в борту фургона. В это же время пацан, отшагнувший от девки и схлопотавшего ‘по яйцам’ Жоры в сторону, с маху врезал тому голенью правой ноги чуть выше колена ‘лоу-кик’, подкосивший того; и уже падающему наотмашь ударил невесть откуда взявшимся в его руке наганом в голову. Тут же и в руке девки, внезапно сменившей выражение испуга и замешательства на злобный, звериный оскал, появился пистолет. ‘Интеллигент’ же, стряхнувший с носа треснутые очки, вдруг быстрым, кошачьим движением скользнул к Иванову и от души ударил не ожидавшему такого поворота событий коммерсанту ногой в лицо, отшвырнув его от сумки с обрезом. В его руке тоже уже был пистолет – ‘Парабеллум, как в кино про немцев’, – пронеслось в голове отлетевшего от пинка в сторону Иванова. – Брось, сука, автомат!! – рявкнул ‘интеллигент’, теперь с двух рук целясь из парабеллума в Кольку. Сидящий на траве Жора оглушенно тряс головой, по лицу его текла кровь. Пританцовывающая от азарта поодаль рыжая девка не сводила с него наставленного ствола ПМ. Смещавшийся в сторону пацан также угрожающе целился с двух рук из нагана поочерёдно в Иванова и в Кольку. ‘Попали!’ – вихрем пронеслась в голове Иванова мысль, мигом оставив в черепе только какую-то болтанку из обрывков не то мыслей, не то инстинктов. Схватившийся за автомат Колька заполошно давил на спуск, направив автомат куда-то в сторону, не замечая, что автомат на предохранителе; и с ужасом видя быстро, почти бегом, приближающегося к ним по тротуару большого чёрного человека, тоже целящегося в него из несуразно длинного чёрного пистолета. – Брось автомат, падло, замочу!!! – со зверски исказившимся лицом, проревел бывший ‘интеллигент’, ствол парабеллума его смотрел Кольке точно в глаза. Чёрный человек с длинным чёрным пистолетом был уже почти рядом, также не сводя ствола с Колькиного лица. С отвисшей губы Кольки отклеилась и упала сигарета. Мгновенно, очень чётко осознав, что от рвущего голову и тело свинца его отделяет только мгновение или одно неверное движение, он, помертвев от ужаса и непроизвольно помочившись в штаны, поднял руки. Автомат, так и не снятый с предохранителя, шлёпнулся на траву. – Ой, бляяяя... – только и смог он вымолвить помертвевшими губами. – Лежать!! Всем лежать!! – Олег за воротник бушлата схватил Иванова и швырнул его на землю. Тут же рядом быстро шлёпнулся бледный Колька, сложивший, как в кино, руки на затылке. Олег за ремень подцепил с травы и поднял колькин автомат, когда раздался пронзительный крик Белки ‘Лежа-а-ать!’, тут же, одновременно крик Крыса ‘Лежать, падла!!’ и рёв Жоры, как раненого зверя. Тяжело вскочив с травы, на которой он сидел, размазывая текущую с головы кровь; и казалось, не заметив пинка Крыса в живот, не обращая внимания на уже четыре направленных на него ствола, с утробным ‘Ва-а-ашу мать, бляяяя!!!’ он рванулся к стоявшему прислонённым к борту фургона помповому ружью... Почти одновременно пули вылетели из всех четырёх стволов: сухо, металлически брякнул затвор Толикова АПБ, бесшумно посылая пулю в спину тянущемуся к ружью Жоре; гулко грохнул Олегов люгер; два раза пальнул картечинами Сергей-Крыс, три раза бахнул ПМ в руках у Белки. Прошитый пятью пулями, вернее – тремя пулями и двумя картечинами – Белка два раза промахнулась, – Жора грохнулся о борт фургона, и, раскинув руки, проехавшись залитым кровью лицом по нему, оставляя кровавую мазину, свалился на траву. Рядом упал его ‘Моссберг’, который он так и не успел взять в руки. – Леж-ж-жать, суки! – рыкнул на и так полумёртвых от ужаса Кольку и Иванова Олег, и вдавил ботинком голову Иванова лицом в траву. Толик увесистым пинком под рёбра ‘пояснил’ Кольке, что тут шутить не намерены. -Нашумели, блиннн! – ругнулся батя. – А чёрта ли вы-то шмалять стали, вот какого чёрта?? – вызверился Толик, снимая с пистолета глушитель, – Вот какого чёрта лысого вы-то стреляли?? – Ладно. Это сейчас ты такой уверенный, – пряча пистолет за пояс и доставая из кармана цветные пластиковые хомуты, заметил Олег, – Между тем ты сам два раза промазал. – Считал, типа?? – Типа, считал! – в тон ответил Олег, стягивая Иванову руки за спиной, – Чё стреляли, чё стреляли... Обстановка нервная сложилась, вот и стреляли! Крыс стоял напротив, наставив ствол нагана на Кольку, и параллельно зыркая по сторонам. Рядом с Толиком нарисовалась Белка. – То-олик, ну как я?.. – явно напрашиваясь на похвалу. – Нормально, девочка, нормально! – он притянул её к себе и чмокнул в щёку, – Тока ПМ поставь на предохранитель, палец не держи на спусковом крючке, если стрелять не собираешься; и... – он вздохнул, – И мазать две из трёх с пяти метров по такому толстому быку – тоже не надо! За два истраченных зря патрона я с тебя дома поимею! – Уууу... – обиженно надула губы Белка, но, как сказано, убирая палец с крючка и включая предохранитель, – Я не про то... Я про – как я этому врезала! – А я не видел! – отмахнулся Толик, снимая проволочный приклад с пистолета и убирая его в висящую под курткой брезентовую кобуру. – Ну вот... – расстроилась Белка, – Не видел... Я так врезала, – он отлетел! Поодаль насмешливо хрюкнул Крыс. – Да! Я врезала – он отлетел! – метнув в сторону Крыса гневный взгляд, затарахтела Белка, – Всё как ты учил. По яйцам – бах! В шею локтём – бах! – И ещё три раза из пистолета в спину, при этом два раза мазанула! – оглядывая окрестности, прокомментировал мстительный Крыс, – И вот он, уже неживой. Браво! – А сам-то!.. – огрызнулась Белка, – Пнул его в живот, – а тому хоть бы хны! – Ну так я и не говорю, что я его увалил, как ты хвастаешься. – Да! А я увалила! Когда я ему по шее врезала – он сразу свалился! То-о-олик! Прикинь, – этот боров меня за лицо хотел схватить, своими жирными грязными руками!.. – И наверняка не только за лицо хотел схватить! – поддержал Толик, – Но и за разные другие места! И наверняка бы хватал бы, если бы мы не подоспели, и если бы ты ему это... не врезала! Так что это твоё второе, то есть уже третье спасение от изнасилования, и это стоит отметить! Дома. – он подмигнул Белке, и та кокетливо разулыбалась. Вот бабы! – Крыс, возьми автомат. Проверь – как там с патронами? Норм? Паси по эту сторону. Белка! Возьми помповик! Пользоваться умеешь? Толян, покажи ей! Паси ту сторону. Без конкретной, прямой опасности – не стрелять! Просто сообщить. Толик, мы с тобой в квартиру и машину, посмотрим, чем богаты эти сельские коммерсанты. Олег залез через окно в квартиру. Толик, показав Белке как досылается патрон в помпе, и одобрительно хлопнув её по заднице, полез в окно же, проворчав: – Крыс и Белка на стреме! Сплошной зверинец, ёпт! Туго, надёжно связанные по рукам и ногам Иванов и Колька лежали на грязной, затоптанной траве, на груди, повернув друг к другу лица. Рядом виднелись подошвы кирзовых полусапог неживого друга Жоры. До Иванова только сейчас полностью стал доходить весь ужас положения, в которое они попали. Стало пронзительно ясно, что не скоро он увидит свой дом в родной деревне, обнимет жену и дочек. Если увидит вообще... – Влипли мы, Кольк... – только и смог прошептать он в бледное лицо племянника. Тот, ничего не отвечая, молча плакал. Слёзы щедро потекли по щекам, закапали на траву. Чтобы не видеть этого, Иванов зажмурился. – А неплохо так, неплохо коммерсы поганые устроились... – резюмировал Толик, оглядывая квартиру с явно стащенной со всего подъезда обстановкой. Тут были разномастные широкий кожаный диван с прожженными окурками боковиной и кожаное же кресло с захватанными жирными пальцами подлокотниками и спинкой. Журнальный столик с кипой порнографических журналов, которые Толик тут же стал заинтересованно рассматривать. Там же, на столике, стояла начатая бутылка коньяка и наполовину пустая бутылка самогона, лежала немудрящая закусь: банка рыбы, судя по этикетке и дате, точно полученная за ‘леща’; холодная варёная картошка, уже подчерствевший полукаравай деревенского хлеба, свежие огурцы и помидоры. Стояли стаканы, из которых здорово несло сивухой; на полу – чайник. В углу один на другом лежали пружинные матрасы, притащенные из других квартир, и кипа пледов и одеял. Там же стоял 40-литровый алюминиевый молочный бидон. Олег тут же открыл его, – но предварительно с опаской осмотрев, – хотя коммерсанты и не казались способными на ‘сюрпризы’, но сам он, наделав в Башне разномастных и разнокалиберных ‘сюрпризов’, прекрасно, на примере Ибрагима, представлял, чем грозит в таких случаях неосторожность и непредусмотрительность. В бидоне был мёд! Почти полный бидон! Вот это удача! Прикрикнув на Толика, что ‘надо торопиться, а голых журнальных баб в интересных позах он может рассматривать и дома, вместе с Белкой’, он послал его посмотреть по углам и в других комнатах, а сам полез прямо через окно в фургон. Содержимое фургона понравилось: одиннадцать полных мешков с картошкой! В борт постучал Крыс и обеспокоенно сообщил, что вдали показались люди. Надо было спешить. Толик притащил из соседней комнаты небольшую печку из нержавейки с комплектом труб, явно использовавшуюся коммерсантами. Всё это, включая бидон с мёдом, обоих живых коммерсантов, и кипу более-менее чистых одеял и пледов закинули в машину; туда же в последний момент Толик кинул стопку порножурналов и бутылку коньяка, – ‘Тебе, братан, ты же бухаешь!’, а батя, спохватившись, прихватил хлеб: ‘Задолбали эти галеты и лепёшки, когда бабы научатся хлеб нормальный печь??’ Наскоро обыскав толстого Жору, всего уже подплывшего кровью, погрузились в фургон и стартовали. До Башни добирались кружным путём. Фургон всем понравился, особенно – груз: картошка, печка, а главное – мёд! Прямо из кабины можно было пролезть в кузов, где были привинчены к полу и стенам грязные лавки. Кузов фургона открывался и сбоку, что также было удобно. В кабине было только два места, Толик сел за руль, Олег с автоматом устроился рядом. Увидев грязнючие мешки, Белка наотрез отказалась ехать в кузове, на что Толик предложил ей выгрузиться и бежать вслед за фургоном. Попросить Олега освободить место рядом с водителем у неё не хватило наглости, и тогда она предложила другой вариант: пусть фургон ведёт Олег Сергеевич, а Толик сядет на пассажирское сиденье, и тогда Белка сядет ему на колени... Предложение было хором отклонено, при этом Олег аргументировал тем, что ‘совершенно не умеет водить машину’ (‘по правилам’, добавил он вполголоса); а Толик тем, что сидя на пассажирском месте с Белкой на коленях он станет совершенно небоеспособен, ‘потому что у него тут же встанет, и кровь отхлынет от головного мозга’. Впрочем, все эти препирательства происходили уже на ходу. Белке вновь предложили пробежаться за фургоном, если боится испачкаться; а когда она надулась, успокоили тем, что сегодня, в честь такой удачной операции, нагреют не жалея много-много воды и все качественно вымоются! Это её успокоило, и она улезла дальше в чрево фургона, где на лавке пристроился Крыс, тоже с сожалением посматривающий на свою уже испачканную светлую щегольскую курточку. Там же, на свободной части пола, среди гремящих пустых канистр, лежали связанные пленники. Трясясь в кузове фургона, на пыльных мешках с картошкой, Крыс с Белкой обсуждали прошедшую операцию. Крыс доказывал, что толстый боров упал от его лоу-кика, а никак не от её тычка локотком в шею; на что Белка запальчиво доказывала, что ‘твой лоу-кик такому верзиле был как слону дробина’, и ‘а если не веришь, давай я тебе так же садану в шею, а ты устои на ногах!’ На что Крыс предлагал прежде всадить ей лоу-кик, и пусть тоже устоит. В итоге пришли к соглашению, что толстый боров точно упал одновременно и от удара в шею, и от удара в колено. Что-то неразборчиво, сквозь слёзы и сопли, начал бубнить один из пленников; поняли только, что его придавило мешком картошки и он задыхается. Освободили его от мешка, и заодно тщательно обыскали обоих. Улов был неожиданно богатым: очень даже приличная стопка ‘лещей’, пачка долларов и евро, несколько золотых украшений и патроны для ТТ в картонной пачке. Лежащий на прыгающем полу Иванов несколько раз сам ещё приложился лбом в пол от досады, – ну надо же было именно в этот раз взять из тайника часть накоплений, – захотел, идиот, забарыжить бензином, купив в городе и поменяв на картошку же дома... Идиот, ах, какой идиот!.. ‘Тройной подъём’, – какой же идиот!!.. У молодого же пленника, кроме автоматных патронов россыпью и ‘набора современного джентльмена’ – пачки презервативов и начатой пачки сигарет с зажигалкой, ничего больше не было. Перегнувшись через мешки в сторону кабины, Белка стала что-то оживлённо доказывать Толику и Олегу. Заинтересовавшись, Крыс тоже придвинулся поближе, наплевав на уже и так запачканную курточку, лёг на трясущиеся грязные мешки и прислушался. Белка усиленно ‘окучивала’ Толика, чтобы тот подарил ей ПМ. Толик, ведя машину и внимательно отслеживая ситуацию вокруг, усиленно отмазывался от такой перспективы. Батя же с индифферентным видом смотрел в окно. – Толик, дорогой, ну ты же должен понимать... Я с этим древним обрезом, как какой-то лесной дезертир времён гражданской войны! Как какой-то леший! Он ведь такой здоровенный и неудобный! Ободранный причём!.. – А тебе он идёт, – сообщил Толик, – Добавляет этого... Шарма! А что ободранный – возьми наждачку у Олега и зашкурь! Или Крыса попроси! – То-о-олик! Ну как ты не поймёшь?.. Я же девушка! Мне просто неприлично быть с обрезом! Мне нужен пистолет. Небольшой. Вот как этот! – Так он же без стразов, негламурный нискока! – хмыкнул Толик. Олег хрюкнул, и, чтобы не заржать в голос, стал сморкаться. – То-о-о-олик! – Да нету пока таких критериев: что приличной девушке носить прилично, что неприлично! Не сформировались есчо! Хоть мушкет носи – и это будет прилично! – Ну Олег Сергееви-и-ич! Ну объясните ему! Я ж с этого ужасного обреза и попасть никуда не могу! Там такая отдача! Меня аж подбрасывает! – Ничего, в мужика на помойке ты попала вполне удачно, – нарушил своё молчание Олег. Поняв, что тут она не найдёт поддержки, хитрая Белка опять переключилась на Толика: – Толик, ну зачем тебе два пистолета?? У тебя же этот, бесшумный Стечкин есть! А этот – маленький! Подари его мне! У Крыса от её бесподобной наглости аж захватило дух, – ну, стерва!! Бесстыжая предельно, как, наверно, все такие рыжие! Ей дали попользоваться, – а она хочет захапать! Рыжая хищница! Сам он и мечтать боялся о ПМ. Хорошо ещё Толян презентовал свой наган... – Бать! Батя! Она ох..ла, что ли?? Толян! Не, ты слышишь?? Она ПээМ хочет, зараза! Потому что ей ‘неприлично’!! А мне с наганом-переделкой – прилично?! Эта овца рыжая с ПМ-ом будет по Башне понтоваться, а я... – захлёбываясь словами от возмущения, выпалил он залпом. Толик так заржал, что форд вильнул на дороге. Олег обернулся, и, стараясь не засмеяться, строго: – Так!! Ты чего материшься?? Ну-ка уполз назад, и следить за пленными! Белка! Такая же фигня! Крыс обиженно усунулся назад; Белка ещё что-то попыталась вставить, но вскоре тоже улезла обратно в кузов фургона; и тоже, с обиженным лицом, стала устраиваться на скамейке. Что-то замычал пленный, – она зло ткнула его каблуком. – Не пинай пеонов, им ещё работать! – Пошёл ты! Крыс! – Овца рыжая! Отвернувшись, надулись друг на друга. Батя с Толиком что-то оживлённо обсуждали в кабине, периодически прерываясь хохотом. Первым прервал молчание Крыс: – Не, Белка, за овцу извини, но так, знаешь ли, не делают... Через койку оружие выманивать – это недостойно, знаешь ли! – Пошёл ты!.. Где – ‘через койку’?.. Я у Толика по-человечески, по-дружески попросила! – А что я ‘по-дружески’ не попросил? Мне пистолета не нужно, да? – А мне и папа всегда говорил: ‘Мы ещё не настолько богатые, чтобы быть скромными!’ Вот. Отвернулись друг от друга, переваривая услышанное. – Э, молодняк! Как там пленные? – перегнувшись в кузов, крикнул Олег. – На месте, что им сделается... – угрюмо ответил Крыс. – Ну тогда подь сюда обои, поговорим. Крыс с Белкой опять полезли к кабине. – Белка, насчёт пистолета. Этот – не дам. И вот почему, – начал, не отвлекаясь от дороги, Толик, – Каждый инструмент нужен для своего дела. АПБ, Стечкин, – это специфический инструмент. Очень хороший – но специфический. Большая ёмкость магазина, возможность стрельбы очередями, глушитель, приклад, – это всё хорошо и замечательно. Но – он большой. Не для быстрого применения ‘врасплох’, понятно? Это не карманный инструмент, ясно? Потому мне и ПМ тоже нужен. Тем более что и патрон единый. – То-о-олик!.. – Не ной! Вообще, пистолет – это не оружие. Оружие, – вот, автомат. Пистолет – это так... Быстрая замена зуботычине или ножу. Вот у тебя, Белка, обрез. Винтовочная пуля, между прочим, на два с лишним километра опасна... (он тактично умолчал о том, что 2 км – это при стрельбе из винтовки). А пистолет – тьфу! Так что обрез – это очень серьёзно, поверь! – И я должна теперь таскать эту дубину?? Я не хочу стрелять на два километра, мне это не надо!! Толик! Ты меня не любишь!! Форд опять вильнул в сторону, реагируя на взрыв громкого хохота Толика и Олега. – Ну вот, что я тебе говорил?? – сквозь смех сказал Олег, вытирая выступившие слёзы. – Белка... Эля... Не смеши меня, я машину вести не могу... – еле выговорил Толик, и брату: – Да, братан, ты выиграл! Знаешь женщин! – Вы, значит, ещё и спорили на мой счёт?? – очень обиделась Белка, так, что у неё на глазах выступили слёзы. – О. О! Следующая стадия! – шепнул батя Толику. Тот посмотрел на неё в зеркало заднего вида, хмыкнул: – Ты ещё разревись тут, красотуля! Аааа, пистолет не хотят подарить, ааа!!! – передразнил он её. – Толик... Зачем ты так!.. – с надрывом, с явными слезами в голосе, прошептала Белка. На её красивом личике было написано неподдельное мучение от сознания предательства любимого человека. Олег не выдержал и в голос засмеялся, закрыв лицо носовым платком. Белка не обратила на него внимания, глядя на Толика, она молча плакала. – Кис... Ну... Бельчёнок, чё ты... Ну, не реви... – уговаривал её Толик. Наконец, решился, – Ладно. Этот не дам, я тебе уже сказал, что мне самому инструмент для ‘близких отношений’ нужен; но постараюсь достать тебе тоже. В ближайшее время. Устроит?.. – Обещаешь?.. – всхлипнув, спросила девушка. – Ну ясен пень обещаю; что я, по твоему, делаю; или это как-то по другому называется?? – вспылил Толик, до которого тут же дошло, что его поймали. Ещё раз всхлипнув, Белка улезла обратно в кузов и стала там приводить себя в порядок. – И ведь, что характерно, не прикидывается! – вполголоса сказал брату Олег, – Ведь на полном серьёзе и ревела, и переживала! Вот что значит женская натура! Но своего добилась... – Ничё не добилась... Захочу – дам, захочу – не стану искать! – набычился Толик. – Ишь ты какой! ‘Захочу!’ Нет, родной, от тебя тут уже ничего не зависит! Будешь, как миленький, искать ей ствол, она с тебя не слезет! – Да ладно. Я решил, я и пообещал. Сам. – Это тебе только кажется. Она захотела – и выжала из тебя то, что ей надо. А что конкретно, – шубу, путёвку на Канары, серебряное дешёвенькое колечко или ‘макаров’, – это уже не суть важно. Важно, что получила то, что она хотела, а не ты. И не обманывайся, что ты ‘всего лишь пообещал’, – теперь из тебя это ‘обещание’ вместе с душой она вынет... Потому что ‘она’ – это женщина. А женщина в психологических войнах с мужчиной всегда сильнее. Её сама природа на это заточила. И... И, в принципе, это нормально, и так должно быть. Ненормально, – добавил он со вздохом, – Когда женщина, а, вернее, дура-баба начинает не женскими, а мужскими методами добиваться желаемого, получает за это по-мужски же в нос, – и потом обижается... Его философствование нарушил Крыс: – Мне, может, тоже зареветь? Поможет? Оба засмеялись. – Серый... Ну ты же не баба. С тобой можно начистоту, без этих хитросплетений... – Вот, бать, не надо только этих психологических заходов: ‘Ну ты же понимаешь...’ и всё такое! Не надо этого ‘приобщения к проблемам’! Мы это тоже проходили! Я всё понимаю – и всё-таки тоже хочу ствол! – Какой? – Как у Юрика. Вальтер. Или Глок. – Нахрена тебе? Там с патронами напряг. У меня, вон... – Тогда ПМ. Или Грач. Или Викинг. Гюрза. ГэШа-18 нравится ещё. Вот. – Начитался уже... Серый... Тут уже Толик проговорил, я повторюсь – пистолет вообще ни разу не оружие! Это так – для самообороны и для решения мелких, локальных специфических задач! – Бать! Ты меня словами не пугай, я их тоже много знаю! ‘Специфических!’ Вот я и хочу иметь возможность решать эти возникающие специфические задачи максимально эффективным способом, – а не с помощью древнего нагана, да ещё переделки! – Ого! Как сказал... – Толик хмыкнул одобрительно. Олег развернулся всем корпусом и с уважением посмотрел на сына, – Складно изложил... – Перезаряжать его замучаешься, – добавил Сергей, – Точность никакая. Дальность. – Ладно. Давай прикинем уровень задач. Вот на примере сегодняшней операции, и на примере многолетнего опыта тех же американских полицейских, которым палить приходится много и разнообразно, можно сказать что? То, что в конфликте, где применяется пистолет или револьвер, – то есть на дистанции от нуля до семи-десяти метров, тебе или хватит одной обоймы, или вторая уже не понадобится. Вообще, по статистике, в среднем в уличном конфликте с перестрелкой расходуется три-пять патронов, дальше или конфликт разрешён, или ты труп... – Трупом быть не хочу! И потому хочу более эффективный эта... инструмент, чем наган, да ещё переделка! – Серый... Вот об эффективности. В нагане картечина восемь с половиной миллиметров, свинец. В ‘макарове’ – тот же свинец, но плакированный в оболочку, девять миллиметров. То есть по калибру почти равны. Но! В наган ты можешь запихнуть две картечины, – стало быть сделать две дырки с одного выстрела, – останавливающее действие будет вдвое! Помнишь, я тебе про ‘останавливающее действие пули’ рассказывал? Вот. К тому же картечь легче, чем пуля, стало быть быстрее наберёт скорость; тем более, что в монтажном патроне порох быстрогорящий. ‘На толчок’, так сказать. Более лёгкая пуля вылетит с больше скоростью, понятно? Да, она и в тушке быстрее затормозится – но на близкой дистанции это не критично, тем более если картечины две! Кроме того, свинец в тушке по-любому деформируется, и диаметр раневого канала увеличивается... – Бать. Коротко. Что ты хочешь сказать? Что наган мой – вундервафля? – Ишь, слов нахватался... Я хочу сказать, что на короткой дистанции он во многом будет предпочтительнее, чем ПМ. Я уже хотел обидиться, но он продолжил: – И даже чем ТТ. Вот глянь – тэтэшный патрон, – он достал из коробочки, найденной у старшего коммерсанта, один патрон с жёлтой гильзой и тёмной, медного цвета, пулей. – Всем хорош. Но! На короткой дистанции избыточен по мощности – любую тушку шьёт навылет. А это ни к чему. По идее сквозная аккуратная дырочка в нежизненноважном органе слабо остановит оппонента; два же слепых отверстия, то есть несквозных, да ещё каждое большего, чем 7,62, диаметра, остановят намного эффективней! Это я про твой наган. – А вот для серьёзных дистанций и решения серьёзных вопросов у тебя теперь будет свой серьёзный инструмент – тот автомат, что мы у крестьян взяли... – Пра-а-авда??! – А то. Вот это будет серьёзный инструмент. Правда, Толик? Тот молча кивнул, смотря на дорогу. – Классно! А может, лучше помпу? Я читал, что на короткой дистанции помпа, она... – Эээ, Крыс, не ведись! Не верь всему, что болтают. Помпа – считай, картечный или дробовой патрон, – только в одном случае предпочтительнее автомата – при выстреле одиночным с близкого расстояния. Но на это у нас обрез есть. А дальше – рассеивание, дальность... Дальше 50 метров – вообще нет смысла стрелять, а для автомата это вообще детская дистанция! И при разборках в помещении – вот ты прикинь. Если противник перемещается, – из помпы его нужно раз за разом нащупать пучком картечи, стреляя последовательно; а из автомата – достаточно перечеркнуть силуэт плотной одной очередью... – Убедил! Дай пять! – я полез через мешки, чтобы радостно хлопнуть ладонью в батину ладонь; и затем скатился обратно в кузов, окончательно увозив в грязи светлую курточку. – Что такой радостный? – подозрительно спросила Белка, – Выпросил, что ли, что-то? – Это бабы выпрашивают, – мужчины договариваются! – гордо сообщил я ей. Теперь я испытывал перед ней полное чувство превосходства, – ну и что, что Толик ей ПМ достать пообещал, АК посерьёзней будет! С АК я рано или поздно и сам себе пистолет добуду! Белка, конечно, не поверила нифига, и стала допытываться, о чём договорились. Я сообщил, что её рыжего беличьего носа это ни с какой стороны не касается; а когда она опять надулась, примирительно сказал: – Не боись, пистолета мне не обещали. Я уж не буду так низко падать, чтобы пистолет слезами выжучивать! О другом договорились. – О чём? Не отвечая прямо на вопрос, я немного напустил туману: – Вообще ты посмотри, как грамотно нас развели... Ты хотела пистолет. Я хотел пистолет. Ни тебе, ни мне фактически пистолета не дали; а и ты, и я, в общем, довольны... Классная работа, а? – Мне Толик пообещал! – Ну, пообещал... Но ведь не дал? – Пообещал – сделает. Найдёт! – сказала Белка с полной убеждённостью. И ведь, рыжая, точно не слезет теперь с Толяна, пока не выжмет из него вожделенную игрушку, – подумалось мне. Ох, эти женщины... РАЗБОР ПОЛЁТОВ Подъехали к Башне, со стороны проспекта, когда уже темнело. Батя сказал, что пока свалим мешки в магазине, всё одно он изнутри закрывается, а потом растащим по этажам. Наделаем ларей под картошку... Я уже знаю, как... – он уже весь был в планах. Потиху подъехали, потиху припарковались задом ко входу в магазин, осмотрелись... Всё тихо. Тихо и уже темно. Батя с Толиком открыли дверь в магаз и стали перетаскивать мешки, укладывая их просто на пол в разгромленном торговом зале. Первыми перетащили туда пленников. – Вот ты, брателло, запасливый, – а почему у тебя у самого картошки нет? – пыхтел Толик, таща очередной мешок. – У меня много чего нет. И к сельскому хозяйству, знаешь ли, питаю стойкое отвращение! – отмазывался батя, вскидывая мешок на плечо. Мы с Белкой пасли по сторонам, я с автоматом, теперь уже моим. Ещё не всё даже перегрузили, как зашебуршалось в холодильнике за стеной, прикрывающем вход в Башню, – ну точно, ‘домашние’ засекли возвращение ‘кормильцев’ и лезут встречать... Точно, вскоре забрезжил свет маленького аккумуляторного светильника и показался Володя, и мама, и Люда. Охота была в дыру лазить. Волнуются, видать. – Ну вы прям вообще, все вместе припёрлись, вот зачем? – забухтел батя, – Свет притушите! С улицы же видно! Володя! Ты ж за старшего! Чего все припёрлись?? Володя заверил, что всё в Башне в порядке, что единственный наш оставшийся в живых пеон Равшан накормлен и заперт, что питание с мины на входе он отключил... (‘Я бы заметил, если бы не отключил! И не только я – весь квартал бы заметил!’ – проворчал батя); поставил светильник под прилавок и все вместе обступили батю и Толика. Посыпались вопросы. Одиннадцать мешков картошки вызвали бурный восторг. Мы почувствовали в натуре себя некими кроманьольцами, притащившими в пещеру тушу только что ухайдоканного мамонта. Бурное ликование вызвала печка – особенно среди женской части населения. А бидон с мёдом вызвал просто таки экстаз! Нет, сахара у нас было много, даже очень – но мёд есть мёд! Мама только постаралась подпортить впечатление, заявив: – Ну точно разбойничий притон, встречающий разбойничков с удачного налёта! – хотя на мёд и картошку с печкой сама была вполне рада. Батя, перетаскивая с Толиком очередной мешок, только метнул на неё неодобрительный взгляд, – и она смешалась. Тут все заметили двоих связанных пленников. Младший только что-то неразборчиво скулил; а старший, низкорослый плешивый субъект непонятного возраста, кряхтел, и трусливым голосом просил: – Эта... Очень вас прошу... Очень руки затекли, просто никакой возможности терпеть... Я вас умоляю... – Ты смотри, какие не деревенские слова знает: ‘умоляю’... – изумился Толик, пинком в грудь заставляя того замолкнуть. – Да чё. Сериалы, небось, и в деревнях смотрят... – подхватил батя, и обступившим пленников домашним: – Это пленные. Взятые в бою, чтоб не было сомнений. С оружием в руках, если для кого это важно. Чтобы совсем не было вопросов, – эти граждане намеревались нас троих, вот меня, Крыса и Белку, обратить в рабство, экспроприировав и наше носимое имущество, и последующие результаты нашего рабского труда! Причём Белку намеревались определить в весьма специфическое рабство, вы все люди взрослые, и догадываетесь, в какое. Володя, нет, не надо светильника, я же сказал. Завтра рассмотрите. Им предстоит на благо нашего Дома теперь много и плодотворно трудиться, успеете ещё познакомиться. А всё остальное, включая фургон – наш законный трофей. Короче, – хватит тащиться! Володя! Сейчас этих перекинем в Башню; а ты тащи цепи от Ибрагима и Джамшута, с болтами и инструментами, – сразу их оформим. И отведём спать, – там уже Равшан, думаю, им сам объяснит политику партии. Да, кстати, при перемещении по дому – мешки им на головы, непрозрачные, Володь, сооруди-ка сам... Предметно с ними завтра разговаривать будем. Лена, Люда! Включайте паяльную лампу и примус, поставьте как можно больше воды греться; нам всем нужно помыться, особенно ребятам. Толя! Куда думаешь отогнать фургон? Понадобится он нам ещё? Все засуетились, занялись делом. Володя скрылся в Башне; женщины туда же потащили самый маленький мешок с картошкой, чтобы сегодня же на ужин ‘сделать пюре’. Батя взял за шиворот щуплого лысого коммерсанта и потащил также к холодильнику, переправлять его внутрь Башни. Толик собрался отгонять машину, окликнул Белку, – одному таскаться влом, да и небезопасно в общем; но Белка отмазалась, что ‘ей надо привести себя в порядок, она жутко устала, её кормят только обещаниями, и вообще – она первая мыться будет!’ Тогда я поехал с Толиком. Взял, по причине уже полной темноты, с собой автомат. Машину поставили среди разбитых и разграбленных таких же на пустыре прямо напротив Башни, только пришлось объезжать административный корпус завода, превращённый в разграбленные уже магазины и салоны; за забор, и ставить с обратной стороны. Жилья там на прямой видимости не было, и вроде бы там никто давно уже не шарился, – незачем было. Толик всё одно, что-то там вытащил из двигателя, и мы отправились домой. Вернулись, когда все уже собрались в большой комнате квартиры на 6 этаже, заменяющей нам теперь общую столовую. На кухне вовсю сипела паяльная лампа, грея стоящий на треноге эмалированный бак с водой; тут же на примусе варилась картошка, присматривающая за ней Люда сказала, что Белка уже моется. Это надолго, эта коза любит поплесаться, было бы чем; впрочем, ванна не единственная. Пошли пока в ‘столовую’. На составленном из трёх общем столе уже стояла тарелка с мёдом, и мама в углу у бидона начерпывала его в кастрюльку, чтобы отнести Ивановне. Батя с Володей уже определили на ночь новых пеонов; и Володя где-то копошился по хозяйству. Батя, таская мёд ложкой, не обращая внимания на мамино ‘Подожди, сейчас картошка сварится!’, рассказал нам, что Володя-то одного из пленных узнал! В молодом парне, что был с моим, теперь уже, автоматом, он узнал сына того мужика, у кого они останавливались с машиной во время так неудачно закончившегося бегства к границе. Точно, говорит, он! Я, говорит, хорошо его запомнил! И они же с его батей, говорит, ограбили нас; отняли и машину, и припасы! Так разволновался, что, говорит батя, думал его кондратий хватит! Сунулся морду бить – парню-то. Еле оттащил его. – А парень – в несознанку! Не знаю его, и всё! Первый раз вижу! Пришлось начать дознание, – просто чтобы знать, с кем дело имеем. Володе-то я сразу сказал, что то, что отняли машину – это был ‘знак’, что не надо вам переться к границе, бессмысленно это; надо было сразу в Башню возвращаться; просто вы не привыкли внимание на ‘знаки’ обращать... Да и не убили ведь, в рабство не взяли; что по нашим временам, считай, есть проявление исключительного милосердия! Даже что-то из одежды дали. – Ну, парню для порядка в морду дал пару раз; потом старшего, – Иванов его, кстати, зовут, нахер нам его имя, пусть так и будет: Иванов; – вытащил в другую комнату. Там его маленько попрессовал, чтобы мысли приняли нужное направление, и спрашиваю: какие машины в семье у Кольки? Сколько? У них ведь, оху.вших деревенских коммерсов, сейчас по несколько машин во дворах, – поотжимали у городских-то, или сменялись. Надавил на него, – тот и потёк: вот такие-то и такие, всего четыре штуки у его бати, в том числе и бежевый пассат-универсал, только он давно не ездит... Ну и... Всё стало предельно ясно. Володя чуть их не затоптал, в гневе-то. – Олег хохотнул, – Хотя я ему сказал, – что он тогда, всерьёз собирался в Германию через Польшу на машине доехать? Затея с самого начала была дикой. Не те так другие бы отняли. Впрочем, это всё неважно. А важно то, что этот коммерс плешивый, Иванов, себя позиционирует как вполне состоятельного по нынешним меркам человека, и предлагает его отпустить за выкуп. И за Кольку, говорит, его батя наверняка выкуп даст; тоже не бедствуют. Я и подумал – а это идея! Я пока не слышал про такой способ заработка в Городе и крестностях, поскольку до сих пор это было как бы бессмысленно – ценности сменились. Но сейчас, я смотрю, стал формироваться новый класс собственников-хапуг, и плешивый Иванов – его яркий представитель! Так что, камрады, не исключено, что мы станем одними из зачинателей нового вида бизнеса в изменившемся мире, да. А что? В Аргентине вон, во времена кризиса, сей бизнес был вполне распространён; и в той же Бразилии, Колумбии... В Чечне так вообще общепринятый уважаемый способ заработка. Так что в сей тёплой компании мы не первооткрыватели. Как связаться? Ну, это вопрос технический; как и то, чего за его плешивую голову, и обоссанные штаны молодого, можно получить, – решим! Ну а пока... Пока, конечно, как принято, потрудятся ‘на стройках народного хозяйства’, не кормить же их задаром? Мне вон надо сахар растирать, делать новые мины; аммонал хочу попробовать; а молодой пока проходы подолбит на пару с Равшаном... Батины слова были восприняты с полным одобрением; Толик сразу начал мечтать, ‘кого следующего’; что ‘теперь заживём’, купим у вояк КПВТ или лучше Утёс, ‘шмелей’ и РПГ достанем... Белке, говорит, не ПМ, а швейцарский ЗИГ достану, знаю, говорит, где можно сменять, но, блин, дорого!, – ишь, не забыл! Батя тут же заметил, что к этим, новым, нужен новый ‘регламент’ – раз их менять будем, то нечего им по Башне таскаться, поселим их отдельно от Джамшута, пусть не общаются. И чтоб окна закрыты, в смысле – непрозрачны – заделать. При перемещении по Башне – мешок на голову. Где что долбить – вот работа, делай, закончил – опять мешок на голову, – и на выход. Нечего им в Башне ориентироваться, ни к чему это. Вредно для нашего здоровья. Мама только, готовя ужин и слыша наши расклады, косилась очень неодобрительно, прям почернела вся, негативные эмоции от неё ментально так и пёрли. Я пожалел, что батя стал обсуждать это здесь, надо было поговорить в ‘совещательной комнате’ в квартире Устоса. Люда принесла свежеприготовленного пюре, выставила солёные огурчики, паштет; всё так аппетитно пахло, что, хотя уже нарисовалась вымывшаяся раскрасневшаяся Белка в банном роскошном халате и Люда сказала, что вода кипит, я решил мыться попозже, после ужина. Батя опрокинул рюмку конфискованного у коммерсов коньяка, похвалил, и тоже принялся за жрачку. Мы с утра ничего не ели, а день был насышенный событиями и нервный. Хотя и плодотворный. Стол, освещённый аккумуляторным фонарём и парой свечей, был просто шикарным! Стали во время еды вспоминать ‘как было’ и проводить ‘разбор полётов’, как батя выразился. Тут мама и встряла: – Вы как шайка разбойников после налёта! Обсуждаете удачный грабёж! Посмотрели бы на себя со стороны! Но ей не фартило, – батя её ‘успокоил’ буквально несколькими фразами: – Смотреть со стороны – это хорошо и красиво. Морально правильно. Я тоже вот взгляну ‘со стороны’: вот ты взяла хлеб, мажешь его мёдом, – а и хлеб, и мёд отняты нами у несчастных тружеников села; как понимаешь, в результате разбойничьего половецкого набега!.. А неплохо деревенский хлеб с мёдом идёт, правда?.. Тут мама бросила кусочек хлеба и выбежала из комнаты. Наверное, плакать. Люда проводила её сочувственным, а Белка – непонимающим взглядом. Насчёт прошедшей операции Толик высказался: – Ты, Олег, перестраховываешься! Ты тут целую ‘операцию Багратион’ распланировал! Надо было проще! – Но ведь получилось? Получилось, нет?? – Ну, получилось. И что? А сколько раз могло сорваться? Вот нафига детей-то было тащить? (Белка фыркнула, я чуть не подавился) Пошли бы мы с тобой вдвоём, – что, мы бы вдвоём троих деревенских засранцев не сделали б? Ты, брателло, стареешь, наверно! Да я их один бы сделал! Вот как тогда... – Стоп! – прервал его батя, – Ты, пожалуйста, не путай! Ты шёл тогда, конкретно зная, что тебе предстоит. Инициатива была за тобой, расклад ты ясно представлял, – и потому риск был, но минимальным. А тут совсем другой расклад! Сколько их в месте дислокации – мы не знали. Как вооружены, насколько серьёзны или беспечны – тоже не представляли! А может их там бы было не двое, у фургона, а пятеро! И все нервные, и с автаматами?.. – Ой уж! Откуда?? – Откуда я знаю ‘откуда’? Откуда-нибудь! Ты смотри – у крестьян приехавших в арсенале АК-105, почти новый, кто бы мог предполагать?.. Мы ничего про них не знали! И потому нужна была тройная гарантия! Что и было достигнуто. Во-первых, основной упор был не на огневую мощь и не на навыки, а на внезапность. Когда, знаешь ли, очкастенький интеллигент в кепочке и очочках, от которого не ждали большего сопротивления, чем высказывания типа ‘прекратите, я вызову милицию!’, мигом превращается в зубастого крокодила со стволом в руке – у оппонентов наступает когнитивный диссонанс! – Чего наступает?.. – Неважно. Надо было выглядеть максимально безобидно. А что может быть безобидней, чем затруханный интеллигентишка, и сопровождающие его парень с девушкой, почти дети? Вот они и расслабились. А ‘интеллигент и дети’ – это уже три ствола! Это уже и против пятерых бы сработало. Плюс и задача стояла не порешить их там всех, а взять в плен. Если бы порешить – я бы и сам справился, дело нехитрое... А ты – для подстраховки. И для отвлечения внимания в случае чего. Что и было успешно реализовано! Ты, кстати, спецом мимо стрелял, я так понял? – Не-а...- Толян вдруг покраснел, что было для него неожиданным, и что было отчётливо видно в свете белого света стоящего на столе кемпингового фонаря, – Честно говоря, я стрелял на поражение. Этому, молодому с автоматом. Но не с упора, а с рук, и в движении, да с глушителем, да я ещё опасался в автомат попасть, который он к груди прижал, потому целил в голову... Словом, мазанул я. Оба раза. Он кинул пристыженный взгляд на нас, и отдельно – на Белку. Та ехидно усмехнулась. Сидела вся такая напаренная, в махровом халате и накрученном на голове полотенце; и поедала хлеб с мёдом, запивая чаем. – Ну, неважно, – продолжил батя, наливая себе очередную рюмку – Факт тот, что фактор отвлечения был задействован. Не было бы тебя со Стечкиным, мы бы и сами справились. Даже наверняка. Ну, может быть, взяли бы не двоих, а одного; – того-то, Кольку, я завалить готов был; вовремя он одумался. Вот. То есть ты был для страховки, только. А будь их там больше, и будь они более настороженно настроены – твой ствол был бы очень в тему. А так – мы втроём вполне бы справились... Правда, ребята? – Да! – проглатывая кусок хлеба и запивая чаем, сообщила (в сотый раз!) Белка – Справились бы. Я того, толстого, что ко мне лез, успокоила в момент! – Да справились бы... – ответил я, – Втроём-то точно бы справились. И вдвоём с тобой тоже бы справились. Я подумал и добавил: – Я бы, наверное, и один бы справился, ну, как Толик тогда, с патрулём. Но пленных тогда бы точно не было... Сказал, а сам был совсем в этом не уверен. Это одно дело тут, за столом, понтоваться; а там, в одиночку... Я вспомнил три этих наглых рожи, их самоуверенный гогот, твёрдая уверенность, что перед ними – жертва... Помпа, автомат; и ещё ружьё, что было в машине. Нет, я бы не струсил. Но... При одной мысли, что я мог бы быть перед этими тремя уродами один, хотя бы и с наганом, меня обдавало холодком. Хорошо, что всё кончилось! И... Надо больше тренироваться! Чтобы быть как Толик – всё на рефлексах; он бы точно всех троих положил бы и не поморщился, хотя бы и голыми руками. – ...А с тобой, брат, идти – это был бы однозначно дохлый номер! Ты себя в зеркало давно видел? Ведь ты же, как ни оденься, вылитый бандит – прям как из американского кина, будь ей радиоактивная земля пухом. Они бы с тобой нас на стволах бы и держали, фиг бы ты что достал, риски бы повысились неизмеримо! – Да ладно! Я тоже умею маскироваться. Патруль вот... – Ты сам говорил, что патруль тебя вблизи не видел! Что они ведели? Сутулого бомжа – издалека. А эти нас вплотную обсматривали. Да и не повёл бы он тебя к фургону, просто не рискнул бы! Другое дело – интеллигент и двое детей! – Бать, про детей не надо; это уж перехлёст. Эта... Гиперболизация. – вставил я, но он только отмахнулся. – Ну... Вообще где-то ты прав, да... – с неохотой согласился Толик. – Вот! – заключил батя, – Конечно прав! Кстати, всё не просто так. Вот, думаешь, зачем я Серого заставил надеть новую курточку – прям из магазина? – Ну? Зачем? – заинтересовался Толик. Мне стало тоже интересно. Одна Белка уже зевала. Незаметно вернувшаяся уже мама и Люда пили чай и внимательно слушали наш разговор. Пришедший Володя стал накладывать себе картошки. – А затем, чтоб этот коммерс сразу заценил, что курточка, – хорошая, и видно, что дорогая! Качественная. И, соответственно, захотел бы её себе заиметь. То есть, что бы ни случилось, какие бы у них планы не были, – в Крыса стрелять бы не стали; во всяком случае, сразу. Да, представь себе, я и такой вариант развития событий в голове держал, – что коммерс захочет нас сразу и всех просто убить! Чёрт его знает из каких соображений! Может, он тоже, как и я, перестраховщик! Вот в этом случае курточка бы давала Крысу лишний шанс – что не будут её ни рвать, ни пачкать. В любом случае потребуют сначала снять. А когда под курточкой наган в оперативной кобуре – это даёт неслабый шанс! Понял?.. – Ну ты мозга, братан! Да... Могло так быть, да. А Эльку могли стрельнуть, нет? – Ну, ты чё? Такую фактуру портить? В фактурную девку точно бы стрелять не стали! – Выходит, ты один рисковал? – Да не... Что возьмёшь с несчастного интеллигента, который последний раз матерился в пятом классе, ударив по пальцу молотком на уроке труда! Оба засмеялись. Тут вмешалась Лена: – Олег, я в целом поняла, куда и как вы ездили. Получается, вы себя как наживку подставляли?.. Олег недоумённо посмотрел на неё. Он как-то и думать забыл, что его тут внимательно слушают, и не только сын с Толиком (Белка ушла спать, напоследок напомнив Толику, что ‘насчёт обещанного она по-о-омнит!..’). – Ну да. В общем, так и есть. – И ты рисковал? В том числе сыном?! Олег помолчал, переваривая сказанное; и взвешивая варианты ответа. Больше всего ему хотелось наорать: ‘Да! Дааа!!! Я сознательно рисковал жизнью сына, Белки и своей собственной!! Потому что время, когда можно было выжить ‘не рискуя’ – кончилось. Вообще! То есть и раньше, ‘до-всего-этого-бардака’ вообще не рискуя можно было только ‘выжить’, не больше; сейчас же ‘не рискуя’ выжить нельзя ВООБЩЕ’, вернее – уровень выживания таков, что лучше сразу сдохнуть: рабство. Рабство в ‘сельскохозяйственной коммуне’, или рабство у разворотливого мужичка. Да и в обоих случаях это не выживание, – это оттягивание смерти – от голода, от болезни, из-за прихоти охранника или хозяина... Чем риск смерти хуже такой участи, чем??’ Но, как-то быстро, подсознательно прогнав в голове варианты ответа, и дальнейшее развитие ‘разговора’, ответил проще и короче: – Да. И налил себе ещё рюмку. – Бать, не сопьёшься? – подмигнул Крыс. Толик встал, потянулся, и со словами ‘Пойду-ка я... Эльку проведаю... Заверю её в моём обещании ещё раз...’, подмигнул Олегу с Крысом и вышел. Крыс нахально остался, сделав вид, что пьёт чай. Он прекрасно по опыту уже знал, что будет в результате, – разборка, ничего хорошего, но... Как бы чего не вышло. Батя потихоньку, рюмка за рюмкой, уже ополовинил бутылку коньяка; и хотя, как обычно, опьянение у него выражалось только в конкретном покраснении лица и чуть дрожащих руках, а также – обычно – в желании поговорить, но... День сегодня был того... как сказать? Нетривиальный. – Во! Васильченки о чём-то шептались, прихлёбывая горячий сладкий чай; в углу, где почти не доставал свет свечей и светильника. – А если бы?.. А если бы они отдали тебе то, что ты просил? Ну, сменялись бы? Честно? – Такого по определению не могло быть. – Ну а если? Вы бы... Ты бы их всё равно ведь ограбил? – Я-ни-кого-не-грабил! – сказал Олег с расстановкой, – Да, я подставился. И подставил ребят – как наживку. А ограбить пытались нас. А мы лишь защищались. Да! – он остановил отстраняющим жестом Лену, изо рта которой уже готовы были вылететь обличения и обвинения, – Да! Если ты настаиваешь, пытаешься всё привести к той морали, которая больше не существует, к тому, чёрт побери, уголовному кодексу, который приказал долго жить, – то да. Мы ограбили их. И это... Как там?.. Насильственно лишили свободы. И, что интересно, ни грамма в этом не раскаиваемся – ни я, ни ребята... – Ты ещё про брата своего вспомни, – он-то уж точно не раскаивается! – Да... Это точно. Так вот. Если на мгновение допустить такую вероятность, что этот... Иванов. Иванов бы решил у нас честно купить обрез, – за мешок картошки, как я предлагал! – он бы нас никуда не повёл. Принёс бы мешок и сменял. Или договорился бы, чтобы мы подошли на следующий день. Но он хотел с нас поиметь – и не только обрез. Вообще... Олег потёр лоб. День был трудный, нервный, да ещё выпил. Мысли путались. Подкатывало раздражение на идиотские вопросы. – Если бы вдруг он захотел честно сменяться, я бы его грабить не стал. Зачем? Вокруг масса сволочей... С которых можно поиметь... Зачем грабить честного человека?.. Тем более – убивать? Это нехорошо... Он вдруг пьяненько захихикал: – Иванов – честный... Этот плешивый пройдоха, со своим племянничком, который с папашей двух стариков из их машины выкинул, а с этим дохлым жиртрестом – честный?.. Хи-хи-хи... Да он вообще забыл, что такое вообще делать ‘честно’! Он посрать-то честно не сходит!.. – Постой, вы и убили там кого-то?? – воскликнула Лена. – Да... Не без того... В порядке самообороны, так сказать. Этих коммерсов ведь трое было, вот один и успел за ружьём кинуться. На окрики не реагировал. Ну и... По законам военного времени – в расход. Застрелили. Олег говорил, и чувствовал, что звучит это как-то неубедительно. Неубедительно для всех, кто там не был. Наверное, это всегда так: невозможно объяснить человеку, мыслящему не в тех пропитанных опасностью, страхом и адреналином, категориях, почему ты поступил так, а не иначе. Отсюда и получаются все эти ‘контртеррористическая операция’ и ‘как вы могли так поступить’ – про военное-то, по сути, время; и при военных взаимоотношениях: вот он враг – убей его, или он убьёт тебя! Но тем, кто этого не нюхал, этого не объяснить, – слова получаются какие-то фальшивые, неубедительные. Как сейчас. Он вновь ощутил всю напряжённость той ситуации; болезненный, тянущий в животе страх за сына и Белку, – в то время, как надо было играть разиню-интеллигента; и выдернуть люгер не раньше и не позже, потому что секунды ошибки могли всё сломать, испортить... Он вновь, как в реале, ощутил сивушно-луковый запах, исходивший от толстого Жоры, его лапа, похотливо тянущаяся к лицу Белки; напряжённо сжавшийся рядом силуэт Сергея. Жора, ломанувшийся к своему ‘Моссбергу’, как бегемот сквозь камыши. И Колька, жмущий на спусковой крючок не снятого с предохранителя автомата. А ведь... Если б... Пришлось бы... Если бы успел! Но как это всё объяснить тем, кто там не был; обяснить ей – недавно ещё, да и до сих пор, не мыслящей своей жизни без регулярных визитов к косметичке? – И кто...убил?.. Олег вновь отчётливо увидел рвущегося к ружью толстяка, и пули, бъющие в его жирное тело. ‘Сказать – я?’ – мелькнула мысль; но вместо этого вырвалось зло-залихватски: – Да, собственно все. И я, и Толян, и сын твой, и даже Белка постаралась. Коллективно, так сказать. И при этом, заметь, никто из них в содеянном ни грамма не раскаивается! Помолчали. – Ты хоть понимаешь, что ты нашего сына сделал убийцей?? – Он защищался... – разговор стал давить на Олега своей вопиющей бессмысленностью. – Ты всё врёшь! – раскрасневшись, обличающее продолжила Лена, – Если бы... Да ты по-любому хотел его ограбить! И тебе было всё равно, кого – честный, нечестный, – что ты тут врёшь?? Ты хотел ограбить – и ты ограбил! И убил! Потому что такова твоя натура! Как и твоего братца! Увидев встающего Олега, быстро добавила: – И сына этому учишь! Этого я тебе никогда не прощу!!.. – Мам... – вмешался Сергей, – Мам, ты не права. Ты совершенно напрасно на батю катишь! Тебя там не было... – А ты заткнись! – сорвалась она, – Иди вон, – бей рабов палкой! Ты ведь это любишь, я знаю! Убей ещё кого-нибудь! Весь в своего папочку!! Сергей покраснел, у него затряслись руки. В наступившем молчании слышно было как потрескивают свечи и где-то за окном, далеко, кто-то дико орёт пьяную песню. Володя с Людой, опустив головы, молчали. Встал: – Бать, я мыться и спать. Пошли? Горячая вода есть... – Да, Я сейчас. Ты иди. – Нормально сегодня день получился. – Да. Нормально. – Олег встал, и слегка покачиваясь, стоял, нависая над столом. Как-то отчётливо он почувствовал всю окружающую мерзость происходящего, пропотевшую рубашку и свернувшийся в спираль глупый засаленный галстук, надетый ‘для образа’, и всё ещё не снятый. Так и не вымылся... Чужой дом. Чужая мебель. Чужие слова. Чужие люди. И только надёжная тяжесть пистолета за поясом сзади давала якорь, уверенность, привязывала к действительности. И сын. *** Он взглянул на Лену. Эта женщина... Из-за неё он в своё время не спал ночами, из-за неё мчался за тысячи километров, чтобы увидать, в робкой надежде, что может быть?.. Может быть у них получится? Из-за неё был готов драться на дискотеках. Вспомнил, как это было – как, когда уже поженились. Дикий, какой-то совершенно нереальный, ни на чём не основанный страх, что она – вот-вот умрёт! Почему, зачем, отчего?? Ничего этого не предвещало. Но он сбегал с работы пораньше, чтобы увидеть её, прижать к себе, защитить от чего-то... Почему ТОГДА он боялся, что она умрёт? Значительно позже он понял для себя это, – потому что счастье было настолько полным и всеобъемлющим, что он был уверен – такое не может длиться долго! Нет. Это был просто водопад, оазис счастья – она, его радость, его Лена была рядом с ним, она любила его – он верил в это! Это было настолько всепоглощающе хорошо, что... что это не могло длиться долго. А за себя он никогда и ни в чём не боялся. Но оно, счастье, всё длилось и длилось. Потом родился сын. Он стоял, прижимая к себе ворочающийся маленький свёрток, и слёзы счастья душили его. А потом вдруг оказалось, что её любви никогда и не было. Была ложь, было предательство, была приспособляемость – просто ради удобства. Тогда – два года назад, когда он это понял; когда она выкрикнула ему в лицо ужасные слова; и главное – он понял, что это не для того, чтобы обидеть, не в пылу ссоры, как это бывает, нет, – это была правда: она никогда не любила его. Тогда сложились в один единый паззл те мелкие детали, которые только любящий человек может улавливать, чувствовать, – но до последней минуты не пускать в себя это знание, отталкивать его... Он чуть не умер тогда. Его убивало даже не отсутствие её любви, в чём он за годы, чувствуя, привык обманывать себя. Его убивала та расчётливая подлость, с которой это было преподнесено – в самый удобный для неё момент, когда он стал больше не нужен, – в её понимании. Бизнес был в её руках. Машина. Квартира, в которую он, считая своим Домом, Домом Семьи, вложил все свои и деньги, и душу. Ему казалось, что за два года он уже переболел. Всё прошло. Нет? Видимо нет. Всё нахлынуло болезненно-сильно. И вот – семьи нет, любимого человека нет. Есть расчётливая дрянь, обманывавшая всю жизнь. Вот она – сидит, раскрасневшись, напротив, и что-то говорит – но слов не слышно, только виден открывающийся рот. До сих пор красивая в свои 40 с лишним... Дикая мысль мелькнула в его мозгу – рывком достать верный люгер (всегда наготове, всегда за поясом, всегда надёжен,безотказен), – мгновенно, движение отработано тысячами повторений, никто даже понять ничего не успеет, – и прострелить ей голову! Потом – ствол себе в рот... Зачем жить?? Зачем жить, если всё кончено? Сколько можно терпеть, надеяться? Ведь всё кончено – неужели непонятно?? Она так и не поняла, что только мгновение отделяло её от небытия. – Бать, пошли, а? Или я пойду – а ты дай мне свой ствол? Ну? На ночь – дай? Я тебе завтра верну... – канючил что-то почувствовавший Сергей. Взгляд Олега упал на сына. Тот тоже что-то говорил, но слов не было слышно. Нет. Рано ещё уходить. Впереди... Да. Семьи нет, будущего нет. Но есть интерес. Просто интерес – жить дальше, и смотреть – до чего же мы все, чёрт подери, докатимся? И это, чёрт подери, интересно! И потому...Потому можно и подождать. Куда спешить? Всегда успеем! Кто сказал, что будущего нет?? Кто сказал, что цели нет? А просто жить, – разве не цель? Слегка пошатываясь, больше не сказав ничего, он пошёл спать. *** – Лена, зачем ты так?.. – подсела к столу Люда, когда кроме них с Леной и Володи, убиравшего со стола, никого в комнате не осталось. Лена только всхлипывала, уронив голову на стол. Люда стала гладить её по спине, успокаивая. Обернулась к Володе: – Что ты? Ты не убирай, оставь, я сама сейчас помою, пока вода горячая. – Я парафин пока потоплю. Свечки поделаю. – Да что на ночь глядя-то? Горит, что ли? – Так недолго ведь. Пусть застывает пока. Чтоб формы не простаивали... Литьё свечей стало для Володи своего рода хобби в постБПшной Башне. Деятельная натура требовала дела. Он уже не мог позволить себе бегать, тренироваться на улице, и потому бегал, нарабатывая сбитые за время скитаний и голода, навыки, по этажам Башни. И весь день он был занят, упорно трудясь на большом хозяйстве Башни, а вечером, больше ‘для души’, лил свечи. Прочёсывая окрестности с мародёрскими целями, Олег, Толик и Сергей не миновали и 118-ю поликлинику, теперь – с выбитыми стёклами на первых-вторых этажах, с сорванными зачем-то входными дверями. Собственно, для мародёров там не было ничего интересного, – лекарственные лотки, процедурные и аптеку разорили гопники в поисках наркоты и спирта ещё в первые недели безвластия. Но Олег знал, что искать – в кладовой он обнаружил запасы медицинского розового парафина, применявшегося в процедурах. Его было много – порядка 20 килограмм в 500-граммовых кирпичиках, завёрнутых в пергаментную бумагу, и он был никому тогда не нужен... Сейчас Володя освоил из него производство свечей. Технология была несложной, но не без хитростей: в конусного вида форму, склеенную из бумаги, натягивался вымоченный в растворе буры и высушенный хлопчатобумажный фитиль. Потом туда заливался расплавленный парафин. Вообще с освещением было и так нормально, – раз в день на пару часов заводили один из генераторов, затащенный, для глушения звука, в находящийся в изоляции туалет одной из квартир; пока он охлаждал пару холодильников со скоропортящимися продуктами, заряжали аккумуляторы светильников и ноутбуков. У Олега и без того были большие запасы уже готовых, фабричных свечей – как ‘длинных’, так и ‘чайных’, в алюминиевых чашечках; а в период всеобщего развала и мародёрства сувенирные самые разнообразные свечи в разбитых магазинах и ларьках просто валялись под ногами, никому не нужные. Олег с Крысом натаскали их запас не на один год; кроме того у Олега было запасено и несколько керосиновых ламп с запасом керосина – но их пока не зажигали во избежание керосиновой вони. Собственно, хватало и фонариков на аккумуляторах, и аккумуляторных светильников, свечи же по вечерам зажигали больше ‘для антуража’; Володя даже, сделав переучёт свечей, предлагал продавать их на рынке, поскольку после исчезновения электричества свечи неизмеримо выросли в цене; но Олег не одобрил: – Чего ради? За что продавать? – за бумажки? Хватит уже верить бумажкам, пора это было уяснить ещё ‘в том’ мире. Свечи – вещь нужная в новом мире, и дешевле они не станут. Пусть лежат... Теперь Володя чисто для души каждый вечер лил свечи, подбирал состав, менял фитили, добиваясь ровного приятного глазу окраса и надёжного горения без копоти, что было не так и просто самоучке. Но дело раз за разом шло на лад, и он гордился шеренгами новых свечек, пополнявших кладовую Башни благодяря его усилиям. Потом по вечерам, кроме свечек, он ещё занялся снаряжением патронов для всего гладкоствольного вооружения 12-го калибра: ‘помпы’, обреза-вертикалки и ‘Мурки’ Иванова. Вскрыли несколько машин во дворе, разбили аккумуляторы – конечно, орудовал Толик с устосовым ‘клевцом’. Свинец промыли прямо на улице, сложили в таз, и утащили в Башню – лить из него картечь. Как это делается в наших, кустарных условиях – выяснили в батиных же компьютерных архивах. Оказалось – ничего сложного: наклонная доска в таз с водой, на ней – поливаемый водой войлок, – и лить свинец тонкой струйкой. Потом – сортировать получившиеся свинцовые ‘бусинки’ по размерам, – не очень качественно, но вполне приемлемо для ближнего боя. Собственно, вместо войлока использовали полу от кашемирового пальто Белкиного бати, – вот он, наверное, удивился бы в своё время, узнав, как будет использоваться его дорогой прикид... Со временем у Володи картечь стала получаться не хуже чем заводская. А при снаряжении патронов он стал экспериментировать – и в конце концов дошёл даже до такого изыска, как ‘связанная картечь’ – это когда картечины перед укладкой в патрон надрезаются и скрепляются между собой тонкой проволочкой или леской; – тогда картечь не ‘расходится’ на расстоянии, а летит пучком... Чего только не напридумывают люди, когда оружие становится средством добычи пищи или выживания... Картошку мы потом растащили по этажам. Неработающие холодильники вскрытых квартир оказались прекрасным хранилищем для неё, – надо было лишь выгрести из них их давно пропавшее содержимое и полки. Не промёрзнет – очень удобно. *** – Люда, Люда, ты ж пойми – они же настоящими бандитами стали! Ты смотри, как они живут, – это же волчья стая! Они ведь и своё сообщество так и называют – ‘стая’, ты не знала? И я, и вы теперь – ‘в стае’! Хотя нет! Стая – это только ОНИ! А мы – в обслуге стаи! Есть готовить, стирать. – Лена, что ты говоришь?.. – Люда покачала головой, – Стая, не стая... Они нас защищают, по сути – они нас кормят! Стая... Лена, ведь это они, называй их ‘стаей’ или как хочешь; но это они рискуют, добывая и этот чай, и эту картошку. И мёд. И печку. Их ведь убить могли, или забрать в рабство – ты об этом думаешь? Какая разница, как они себя называют?.. – Люда, но ты смотри, какими методами! Они ведь бандиты! Просто бандиты! И мой сын теперь – бандит! Я недавно узнала, что он человека убил!.. – тут она на миг смешалась, – Хотя и человек тот был – негодяй из негодяев, но ведь убил! И в этот раз, оказывается. За что? Ты ему веришь?? Я – нет! Я не хочу чтобы мой сын был убийцей! – Лена, Леночка! Но что ты знаешь о том, что творится? О том, что за стенами Башни? Ты пойми, – убить сейчас, это, как ни страшно звучит, нормально... – Как ты можешь такое говорить: ‘убить – нормально’?? Или мы не люди? Я знаю, вы многое с Володей пережили, но ведь всегда нужно оставаться людьми! – Надо, да, надо... – Люда опустила голову, – Но ты пойми: он твой муж! И... – Нет! Не муж он мне! – Вот как?.. Ну... Тогда что ж ты хочешь? Если он для тебя теперь чужой – зачем ты ешь этот, принесённый им, хлеб?.. – Люда странно взглянула на неё, и непроизвольно отодвинулась, но Лена ничего не заметила. – Люда! Ты как он – всё сводите к деньгам! То есть к материальным ценностям! Я и так всё время чувствую – я как приживалка здесь! Не хочу! Не хочу так жить! – Ну а что тебя здесь тогда держит? – нарушил своё молчание Володя. Два десятка форм для свечей было уже готово, и он на маленькой, воняющей смесью парфюмерии, спиртовке, плавил в кастрюльке кирпичик парафина и несколько сувенирных свечей – для цвета. Лена не ответила. Она достала из кармана небольшую пластиковую коробочку, бросила её перед Людой: – Вот. Посмотри, что в ней! Опасливо, как насекомое, Люда взяла коробочку. Оторвавшись от процесса плавления парафина, к ней подошёл Володя, заглядывая через плечо. В коробочке было золото: три обручальных кольца разного размера и пробы, четыре комплекта разномастных золотых серёжек, с камушком и без; одна – без пары. Массивная золотая печатка со вставкой белого металла. Три тонких золотых цепочки – все не расстёгнутые, а порванные. Кулончик с камушком. – Что это? – недоумённо спросила Люда. Володя взял коробочку у неё из рук и брезгливо поворошил содержимое пальцем. Потом поставил на стол, и, ничего не говоря, вернулся к своему прежнему занятию. – Это? А как ты думаешь?? Это я нашла в кармане моего сына, в той куртке, в которой он ходил на встречу с одноклассниками! Взяла перевесить – и в кармане брякнуло. Там сигареты, зажигалка, нож – и вот это... Ты понимаешь, что это??? Люда молчала. – Ты понимаешь, что это с людей снято?? Что он грабил людей, снимал с них обручальные кольца, может – пальцы отрезал! Срывал цепочки с шеи! Выдёргивал из ушей серёжки! Ты это понимаешь? Мой сын – бандит! Я живу в бандитском притоне! Как мне с этим дальше быть??.. Помолчали. Наконец молчание нарушила Люда: – А ты спрашивала Сергея, откуда это? Или Олегу показывала? – Ты из куртки это забрала – а он и не заметил? Не спрашивал, куда делось? – вмешался Володя, продолжая помешивать парафин. – Да разве и так неясно – откуда?? Что они ответят? Наврут, конечно, как обычно. Как с этой картошкой и с ‘пленными’, – их послушать, они вообще ни при чём! На них напали и они защищались! – Лен... – Люда положила ей руку на локоть, – Ты вот что... Ты это забери сейчас. А завтра спроси. И ещё. Вот ты говорила, что живёшь как в половецком племени после удачного набега, или что-то вроде того. Может оно и так. Ты только вот что подумай: половцы... чеченцы... другие народы, в силу обстоятельств, культурного уклада или незнай чего ещё, живущие набегами, – у них ведь тоже семьи были... Есть. И они свои семьи любят. Жён своих любят. Детей. Ростят. – Бандитами?? Не хочу! Они уходят и возвращаются ‘с добычей’, иногда – в крови, грязные... Обсуждают свои бандитские дела, чистят оружие. Добыча тоже бывает в крови. Кры... Сергей. Эти жуткие клички: мой сын – Крыс! Я знаю, что они пытали людей, Сергей мне рассказывал. Можно ли так жить?? Около кастрюльки с парафином тяжело вздохнул Володя: – Так жить – можно. Поверь, мы такое видели... – Да знаю я! – уже раздражённо отмахнулась Лена, – Знаю я, что вы многое видели! Но всегда надо оставаться Человеком! – Да, Лена, надо бы... – очень осторожно сказала Люда, – Хорошо бы оставаться человеком. Тем самым – с большой буквы. Только за всё приходится платить свою цену, – а ты не готова. Не хочешь платить положенную цену. Она непроизвольно посмотрела на Ленины руки – да, с уже коротко подстриженными ногтями, но с остатками прежнего маникюра, остатками гелевых нарощенных ногтей; несмотря ни на что – аккуратно обработанные, каждый вечер обильно смазанные кремом из старых косметических запасов. Лена перехватила её взгляд и убрала руки под стол. Резко встала. – Ты меня не понимаешь. Не хочешь меня понять. – Ты сама себя не понимаешь, Леночка... Оставив на столе открытую коробочкус золотом, она вышла из комнаты. Люда стала собирать посуду. – Володя, потрогай, там вода ещё тёплая? Некоторое время они занимались каждый своим делом в тишине. Потом Люда сказала, отвечая вслух своим мыслям: – Просто она потеряла себя. Была всем – а стала никем. Таких много сейчас. Но не понимает, что в отличие от других ей-то как раз повезло... *** За завтраком собрались все. Последняя пришла Лена, с опухшими, красными глазами. Ни на кого не глядя, налила себе чая. Белка была довольная и весёлая как... белка. Взялась подтрунивать над Крысом, что это всё же ‘она увалила того толстого’, и предлагала ‘на спор’ так же врезать ему. Крыс, скептически кривясь, отмалчивался. Когда уже собирались вставать из-за стола, Люда достала и положила перед Леной вчерашнюю коробочку. Та взяла её и бросила в центр стола... Упала тишина. Толик заинтересованно взял и открыл; все, кроме Лены и Володи с Людой, присунулись посмотреть что там. – Ого! – было общим. Белка тут же выудила из коробочки тоненькое колечко с красным камушком и принялась вертеть его в пальцах, примеряя то на одну руку, то на другую. Толик поковырял пальцем в содержимом и, потеряв интерес, отдал коробочку Олегу. Тот вопросительно уставился на Лену. – Что смотришь? Вот – у него нашла. В кармане! – она ткнула кружкой с чаем в сторону Сергея. Олег недоумённо перевёл взгляд на сына. – Ого!! – с радостным удивлением воскликнул тот, хватая коробочку, – Ничего себе! Я и не глянул, – забыл! Толян! Этого хватит, чтобы пээм с патронами купить? Посмотри, а? Белка! Дай сюда! Это всё моё. Хо-хо! Будет у меня пистолет ещё первее, чем у тебя! – и показал ей язык. – Ой, да на, на... Не претендую... – она положила колечко в коробочку; и тут же вновь стала в ней копаться тонким пальчиком; выудила цепочку, приложила к шее, старясь рассмотреть её на себе, с огорчением увидела, что цепочка порвана. – Белка!.. – предостерёг её Крыс, отстраняя коробочку, – Не увлекайся нифига! Это чисто моя добыча, и будет потрачена на повышение моей личной обороноспособности! Это того гоблина, ну, помнишь?.. У которого – обрез, – пояснил он вопросительно смотрящему на него отцу. – ПМ? Навряд ли... – Толик взял коробочку и потряс, пересыпая золото от стенки к стенке, – Маловато будет. Хотя... Я поговорю с тем прапором, у которого гранаты на фирменное бухло менял, может что и получится. Надо разговаривать... Никто не заметил, как Лена вскочила из-за стола и выбежала из комнаты, только Люда проводила её сочувственным взглядом. После завтрака пересматривали и разбирали захваченное богатство. Большая ценность был автомат – малопользованный АК-105 и два магазина патронов к нему. Плюс полтора десятка патронов, найденных у Кольки в кармане россыпью. Впрочем, с патронами вопрос стал вполне решаемый – по мере ослабления контроля Администрации, на чёрный рынок Города всё большим потоком пошло оружие с военных складов. Теперь купить и автомат, и тем более – патроны, стало уже небольшой проблемой, вопрос в цене. Толик заверил, что в ближайшее время купит цинк-другой патронов 5.45, и как минимум, по ещё паре сменных магазинов на каждый ствол. Белка не давала ему покоя с пистолетом, и он метался по рынкам, стараясь найти для неё ‘что-нибудь особенное’, а не банальный ‘макаров’. Эта мысль захватила его, ему хотелось метнуть понты; подарить своей девушке ЧеЗет или Вальтер было настолько же теперь круто, как в прошлом – дорогущую норковую шубу, по сути ненужную из-за мягкой зимы; или автомобиль А-класса, или брильянтовое колье. Ухоженная, рабочая ‘помпа’, ‘Моссберг’ не вызывал вопросов – инструмент дельный, нужный, надёжный. После опробования он прописался в квартире Васильченков. ‘Опробовали’ на улице. Моссберг сильно лягался, чуть не опрокидывая щуплого Володю, но уверенно дырявил поставленную для мишени столешницу. Летели щепки после гулких во дворе выстрелов; пять патронов, выпущенные с десяти метров, ‘разобрали’ столешницу на куски. Ставший очень хозяйственным и предусмотрительным Крыс высказал сомнение, что ‘слишком мало патронов’, – и действительно, 12-го калибра было только всего около тридцати штук. Володя оптимистично высказался, что ‘да ладно, хватит!’, но Олег сказал: -Ты прав, Крыс, ты совершенно прав! Володя – ты просто не охотник, и не боец, извини. Тридцать патронов – это на десять минут хорошего боя. Или так – хулиганьё отпугнуть. Патроны нужны, нужны! Ты, Крыс, совершенно прав! А вот пошли-ка ко мне!.. Поднялись в ‘мастерскую’, куда он постепенно перетащил все свои инструменты и запасы материалов. Вытащил из-под ‘верстака’, сделанного Олегом из здоровенных, 40 мм толщиной, плах-подоконников Башни, большой картонный ящик, открыл. Ящик до краёв был набит гильзами от дробовика, 12 калибр. Присев рядом, поворошив розовые, красные, зелёные, чёрные гильзы, Володя с удивлением спросил: – Откуда всё это?.. Олег только усмехнулся: – Места, Володь, знать надо! Есть такие места, называются ‘стрельбища’... Где в своё время богатые бездельники и не только, сотнями и тысячами жгли покупной боеприпас... А кое-кто, не будем показывать пальцем, будучи предусмотрительным и запасливым... Ну, ты понял! Крыс вон сразу понял! Он потрепал по затылку перебиравшего гильзы Сергея. – Капсюли – есть. Много. Специального пресса нету – сделаем самодельный. Порох – есть. Будет мало – сделаем ещё. Свинец... Надо рассказывать, где много свинца, нет? Пыжи. Полагаю, валенков, фетра, картона в Башне мы найдём достаточно. Всё ясно? Вот. Будет чем заняться долгими зимними вечерами... Он подмигнул. – Прикиньте идиллическую, постБэПэшную картину: вечер, пламя свечей, негромко играет патефон... Мы снаряжаем патроны и подпеваем хором... – Бать, патефон??? – Да пошутил я, пошутил! Нету патефона, увы. Ноутбук с подзарядкой от генератора и плэй-листом на полторы тысячи композиций – устроит? Володь, ты бандитский шансон любишь? Толян вот обожает! Сбитый с толку Володя на всякий случай кивнул. Олег с Крысом рассмеялись. СПЕЦИФИЧЕСКИЕ КОММЕРЧЕСКИЕ ОПЕРАЦИИ Примерно через полтора месяца, когда уже выпал снег, удалось ‘продать’ Иванова. Собственно, его родня сами вышли на батю. Однажды, в один из визитов на рынок, целью которого была закупка у селян чеснока и лука, крайне необходимых, как определил Олег, для выживания зимой, особенно в условиях начинающейся эпидемии, к нему подошёл на вид типичная копия Иванова: такой же затрёпанный армейский бушлат на синтепоне, кирзовые сапоги, нагло-бегающий пронырливый взгляд; только что ростом был повыше, пошире в плечах и голову венчала облезлая меховая шапка; так что определить, есть под ней плешь или нет не представлялось возможным. – Уважаемый... Уважаемый, можно вас на минутку?.. – протолкнувшись через толпящихся покупателей, он тронул за рукав Олега. Рука того тут же скользнула в карман балахонистого пальто, в кармане был сделан прорез, – рука сразу легла на тёплую рукоятку люгера за поясом. – Чё надо? – с угрозой за спиной торговца выросла фигура Толика в чёрной аляске, тоже с рукой в кармане. С другой стороны, также держа руку в кармане, стал настороженно оглядывать окружающих Крыс, одетый в бежевую балахонистую куртку ‘Агрессор’ на подстёжке, которую он полюбил за крепость и неприхотливость в носке. Оружие положено было сдавать при входе на рынок – все и сдавали, – то, что не помещалось в карман или за поясом. Лена и Люда, не замечая происходящего, продолжали выбирать лук, азартно торгуясь с продавцом за каждую головку. – Что вы, что вы, я без злого умысла... – зачастил двойник Иванова, – Мне только поговорить... Мне вас показали как уважаемых покупателей, может быть, вы что-то подскажете в нашем деле? Ходить на рынок, и вообще выходить из Башни в одиночку уже прекратили, – слова Олега о ‘новом виде заработка’ оказались пророческими: в Мувске и окрестностях пошёл вал захватов заложников. Мало кто решался вторгаться в жилища выживших в городе жителей, – теперь все кучковались ‘по интересам’, и в каждой такой кучке был, как правило, минимум один ствол. Но ‘нахлобучить’ кого-нибудь одиночного, в городе, а потом стребовать выкуп, – это для многих казалось вполне безопасным. Появилась даже новая ‘профессия’ – посредников в переговорах, в передаче заложника и выкупа – за процент от сделки, конечно же. Новые профессии, вообще, появлялись одна за другой. Одной из самых престижных и доходных, хотя и весьма опасных, стала профессия ‘валютного маклера’, как их называли по старой памяти; хотя меняли они не только и не столько валюту, бывшую ‘до того как’, сколько различные современные ‘эрзац-деньги’, бывшие, по сути, кредитными обязательствами на поставку какого-нибудь товара: ‘лещи’ МувскРыбы, талоны Новой Администрации, талеры Администрации Районной, бензиновые ‘литры’ и ‘канистры’ севших на нефтебазы; вояки и близкие к ним вообще обходились без бумажек, предпочитая рассчитываться патронами ходовых калибров. Таких дельцов периодически грабили, несмотря на мощную охрану, но они, как птица Феникс из пепла, возникали вновь и вновь. Большим спросом пользовались умеющие починить ручные швейные машинки, или, что ещё лучше, переделать машинки электрические на ручной привод. Целый магазин на рынке предлагал тёплую, зимнюю одежду, – причём большим спросом, как ни странно, пользовались теплейшие штаны и куртки, пошитые из толстых флисовых пледов. Таким посредником и оказался подошедший к ним ‘ещё один Иванов’. То ли кто-то указал ему на Олега как кредитоспособного покупателя, сведущего в местных делах; и он просто хотел спросить совета; то ли кто-то всё же срисовал в разговаривавшем с Ивановым ‘интеллигенте’ Олега, но разговор сразу стал предметным. Посредника, назвавшегося ‘Яковом Михайловичем’ интересовало, не слышал ли уважаемый... эээ?... Как вас по имени-отчеству?... Так и не дождавшись ответа он продолжил: пропала машина из деревни Севрюгово. С картошкой, ну и со всякой всячиной. Трое вооружённых мужиков. Одного потом нашли... Ну, вы понимаете... А машина пропала. И картошка. И оружие. Ну да бог с ней, с машиной, картошкой и оружием, – вы же понимаете?.. Но люди-то? Люди-то зачем? А у них там, в селе, семьи. Эта... Безудержно горюют. Ну и... Готовы поспособствовать возвращению кормильцев, вы же, надеюсь, понимаете?.. Разговор принял интересный оборот, и Олег, хлопнув по плечу Крыса – Побудь с бабами, никуда не отходи, мы рядом!.. – отошёл с Толиком и с Яковом Михайловичем ‘для предметного разговора’. Яков Михайлович, несмотря на свою затрапезную внешность, оказался человеком дельным, толковым, и понимал всё с полуслова. Конечно же, ни о каких пропавших, да ещё с машиной, картошкой и оружием, мы не слышали... – Яков Михайлович понимающе кивал, и продолжал смотреть вопросительно. – Но можно поспрашивать, можно поспрашивать... – вы ведь, Яков Михайлович, надеюсь, понимаете?.. Тот закатил глаза, всячески, всем видом давая понять, что он-то уж точно очень понимает всю сложность этого ‘поспрашивать’, и, конечно, заинтересован в благоприятном результате... Вы же меня понимаете?.. С таким деловым человеком, явно уже не новичком в этих делах, столковались достаточно быстро. Назначили на завтра встречу для... – ‘Если будут результаты, конечно же, если удастся что-то узнать... Вы же понимаете?..’ – для определения времени, даты, стоимости и так далее. Разговор сопровождался намёками, полунамёками, четвертьнамёками; сопровождался закатыванием глаз, потиранием рук и всяческими невербальными способами выразить свою приязнь к собеседнику и заинтересованность в благоприятном разрешении дела; из чего Олег потом, вспоминая и рассказывая дома, почему-то сделал парадоксальный вывод: – Он, наверное, еврей. Или цыган. Или в прошлой жизни был лошадиным барышником. Или всё это вместе! Иванов был никчёмным работником, в отличие от Кольки; и Олег был рад от него избавиться. Уже через неделю Иванов получил щедро оплаченную его роднёй возможность вновь обнять своих жену и дочек. Охоту к коммерции в городе, впрочем, его ‘приключение’ отбило у него надёжно и надолго. Процедура обмена была обставлена в лучших традициях классики жанра: мост, машины, ощетинившиеся стволами как с той, так и с этой стороны; семенящий в метущей позёмке Иванов навстречу мужику, – отцу Кольки; несущему ‘на обмен’ неподъёмный рюкзак с тщательно оговорёнными ништяками... – Вздумаешь бежать, или какой фортель выкинешь – и тебе, и всем там кранты! Ты ж меня, надеюсь, понимаешь?.. – таким напутствием проводил его Толик, тыча стволом автомата под ребро. Общение с ‘лошадиным барышником, евреем, цыганом’ не прошло даром. А вот Кольку выкупать что-то не торопились. Отец через посредника отчаянно торговался, видимо, заверенный Ивановым, что Кольке ‘на новом месте’ живётся вполне сносно. Он почему-то больше всего напирал на то, что вместе с Колькой был взят автомат – огромная ценность по нашим временам, и потому, по-его выходило, Кольку нужно было отпустить почти что забесплатно. Переговоры продолжались каждую неделю, а Колька пока ударно вкалывал в Башне, то долбая перекрытия, то пиля половые плахи на дрова, то таская воду. Олег и Володя не могли нарадоваться на такого хваткого работника; палкой ему, в отличие от обуревшего Равшана, почти и не перепадало. – Сменяем Кольку – впредь в плен будем брать только деревенских! – однажды брякнул Олег за обедом; и потом долго извинялся и объяснял Лене, что ‘он только пошутил’ и ‘его не так поняли!’ ПРОПАЖА ГРАФА Пропал Граф. Потерялась чёртова собачка. Вроде бы пустяк, но... Нет. Не пустяк. После того, как ЭТО ВСЁ началось, здорово изменился круг общения. Граф был для нас не просто мелкой собачёнкой, капризной, хитрой и пакостливой – Граф был членом семьи. Мы его завели где-то шесть лет назад, купили за доллары, батя нашёл где, взяли ещё щеночком; ещё и ушки у него не стояли – взяли из питомника, в основном для мамы: ей хотелось мелкого пёсика, чтоб можно было с ним ‘тютюшкаться’, как выражался батя; из какого-то древнего деревенского словарного запаса доставая такие определения. Так оно и было – с ним ‘тютюшкались’, ублажали его во всём: плюшевый домик-‘гнездо’; корм – за валюту, специальный, ‘для мелких пород’; ‘собачий’ шампунь для мытья лап после прогулок; щёточка для вычёсывания во время линьки, щипчики для подстригания когтей; комбезик (с нахально-смешной надписью на спине ‘секьюрити’) на синтепоне для прогулок зимой и всё такое; полная свобода целыми днями валяться на диванах и постелях, спать где придётся – у себя ‘в домике’ или с кем-то из домашних, а из ‘обязанностей’ только одна: гадить только в отведённом месте, то есть на улице на прогулке, или в туалете на специальный подносик. И то этот паршивец постоянно пренебрегал этим, нахально делая лужи то в кухне, то в моей комнате, то на штору. Причём, как правило, в одних и тех же местах, ‘назначенных’ им самовольно себе как ‘туалет’. Батя однозначно расценивал это как ‘борьба за власть’, – да, собака по натуре воспринимает своё окружение как свою ‘стаю’, и в этой стае старается отвоевать максимально возможный для себя уровень. И его нахальные поползновения гадить где придётся, по утверждению бати, были именно попытками заявить о себе как о ‘статусной особи’. Граф, имея ‘папой’ какого-то многомедального чемпиона, и чуть ли не дворянскую родословную; будучи по породе ‘чи-хуа-хуа’, то есть (мы смотрели в справочнике) породой мелкой, в пределе – до 1.8 – 2,5 кг весом, вскоре вымахал под пять килограмм, и на этом, правда, остановился. Мама в шутку его называла ‘наша порода – ‘гигантский чи-хуа-хуа’. ‘Воспитанием’ его занимался чисто батя. Как ни смешно, но батя всё время с ним чуть не воевал – тыкал его носом в его какашки не на месте, потом шлёпал по попе, Граф рычал, скулил, огрызался; морщил нос, оскаливая клыки, маленькие, как спички, изображая из себя разгневанную грозную собаку... Он умудрялся состроить такую страшную морду, что батя потом, смеясь, говорил, что будь Граф раз в десять побольше, он не рискнул бы спать с ним в одной комнате – вдруг тому ночью придёт идея поквитаться... Каждый раз, когда Граф делал лужу не на поднос в туалете, а в комнатах, он получал взбучку, и всё равно через день-два, а то и на следующий день, это повторялось. Батя выходил из себя, и грозился ‘выкинуть эту мелкую шкодливую рыжую тварь на балкон, а лучше – на помойку, чтобы он прочувствовал, как живут собаки на улице!’, но ограничивался очередным ‘воспитанием’. Мама в процесс ‘воспитания’ не вмешивалась и не участвовала, напротив, возмущалась на батю, что он ‘жестоко поступает с бедной собачкой, которая просто не приучена к порядку’... – Так приучай!! Или сама убирай за ним ссики и каки! Или не возникай, когда я его воспитываю! – выходил из себя батя, но всё оставалось по-прежнему: мама была ‘слишком занята’, чтобы убирать за Графом или гулять с ним; но зато, чувствуя её поддержку, он именно её считал своей хозяйкой. Её он никогда не кусал; бате же, когда он его ‘воспитывал’, норовил вцепиться в руку с таким остервенелым выражением морды, как будто не остановился бы и перед тем, чтобы откусить руку напрочь! Но где ему! Рыжая пузатая мелочь; за всё время он, кажется, ни разу так и не смог никого укусить до крови, – он ведь маленький... Несмотря на все ‘разногласия’ с батей, Граф его по-своему любил, – потому что именно батя c ним гулял, потом дома мыл ему лапы, кормил вкусняшками. Мама запрещала давать ему колбасу или куриные косточки, потому что она прочитала в какой-то книге, что собаки должны кушать только ‘сбалансированный’ корм; но Граф не любил ‘сбалансированный’, он любил именно куриные косточки или колбасные очистки, которые ему потихоньку скармливал батя. Это была постоянная картина – батя обедал за столом, а Граф на задних лапах, опершись передними бате в колено, преданно смотрит ему в лицо и провожает скорбным взглядом каждый кусок, исчезающий у бати во рту. Мама рассказывала прочитанное, что чи-хуа-хуа постоянно живут с человеком, в его жилище, чутко улавливают интонации и имеют выразительную мимику. Это верно. Тут нужно было обладать каменным сердцем, чтобы вынести осуждающе-непонимающий собачий взгляд, как будто говорящий: ‘Я не представляю, как вы можете спокойно кушать, когда рядом стоит голодная, такая дорогая, за валюту приобретённая, собачка! Как вам не стыдно!’ Тут уж трудно было удержаться, чтобы не дать ему кусочек... А если долго не давали, то Граф требовательно скрёб лапами по колену и подскуливал, обращая на себя внимание. В общем, он был ужасный попрошайка и избалован до предела. После каждого ‘графского автографа’ не на месте батя ругал его на чём свет стоит; и вообще, называл его ‘графское отродье’ и ‘дворянский подонок’. Самое смешное, что Граф вскоре стал воспринимать ‘подонка’ как своё второе имя, и на батино обращение типа ‘Ну что, подонок, пойдём гулять?’ реагировал с полным пониманием и одобрением. Батя, несмотря на всё его ворчание на Графа, видно было, что был к нему привязан. Я потом вычитал в книге – это называлось ‘сублимация’, когда родительский инстинкт при уже выросших детях переключается на домашнее животное. Когда после отлучки в день-два или больше батя или, особенно, мама, возвращались домой, Граф впадал в буйное радостное неистовство – внезапно, на радостях забыв что он собака, вскакивал и начинал прыгать на задних лапах; да даже не прыгать – а ходить, подскакивая; и так долго, как будто ходить вертикально для него было нормой; радостно скулил, сопел, хватался передними лапами, как будто обнимал; потом вдруг начинал ни то хрипеть, ни то хрюкать от радости; как говорил батя ‘в зобу дыханье спёрло’. Мама трепала его за холку и уговаривала успокоиться; батя сообщал ему, что ‘когда нибудь ты на радостях сдохнешь – и слава богу!’ В общем, за такое вот радостное восприятие членов своей ‘стаи’ Графу многое и прощалось... Со мной у Графа был ‘вооружённый нейтралитет’. Если маму он считал хозяйкой, а с батей постоянно боролся за ‘статус в стае’, то я для него был просто одним из членов ‘стаи’, с которым, в общем, нечего делить. Время от времени, раз эдак в полгода, прокравшись ко мне в комнату, он делал лужу мне на постель или на подушку, – как понимаю, чисто для того, чтобы я не забывался... В последнее время, в холода, он полюбил тусоваться ‘на кухне’, как мы называли квартиру, где сложили большую печь; а ночевать приходил ко мне в палатку. Залезал ко мне под одеяло и грел ноги; сварливо урча и кусая меня за пятки, когда я переворачивался с боку на бок. Мою палатку, как и свой плюшевый домик, он вскоре стал считать своим законным жильём. Толика он воспринимал настороженно, как чужака: поднимал дыбом шерсть на холке, и, приглушенно рыча, упячивался куда-нибудь в угол за диван. Толик с ним редко заигрывал, за собаку его не воспринимал; а однажды, при попытке облаить и куснуть за ногу, дал Графу пинка, чем вызвал сдержанное неодобрение бати и бурное возмущение мамы. Но после этого эпизода Толика Граф побаивался. Белку, как и маму, он полюбил за постоянное с ним сюсюкание, почесывания и поглаживания. Васильченков воспринимал как деталь интерьера – нейтрально. Несмотря на свои мелкие размеры и, в общем, вопиющую трусость – он боялся всех собак во дворе, даже мельче чем он сам, и даже кошек, – он был по повадкам настоящей собакой: ‘метить углы’, облаивать чужих, ‘защищать территорию’, ‘бороться за статус’... Впрочем, сторож из него был никакой. Был. Был. Потому что однажды он пропал. Как это получилось, никто не уследил. Граф не любил вылазить на улицу – холодно; но иногда, когда кто-то шёл наружу, выбегал – чисто ‘пометить свой пенёк’, – и сразу назад. В этот день батя и Толик долго возились на улице, восстанавливая погнутую нападавшими дверь в первом подъезде; Белка на козырьке ‘пасла обстановку’ с автоматом. Граф бегал туда-сюда из Башни, периодически ‘подписывая’ деревья и заснеженные кустики во дворе. Как и где он пропал никто не заметил. Хватились его только вечером, когда он не явился на привычную кормёжку к ужину. Мама устроила истерику со слезами. Обыскали всю Башню, во всяком случае проверили все его привычные ‘лёжки’ – Графа не было... *** Графа искали второй день. В Башне его не было, иначе обязательно проголодавшись нарисовался бы на кухне. Была ещё надежда, что потерялся, заблудился где-то в окрестных подвалах; хотя он никогда так далеко от Башни не отбегал. Довыделывался, нашёл себе приключений нак свою рыжую задницу... Олег грустно сказал, что ‘этот подонок’ мог сдуру увязаться за какой-нибудь течной сукой, а потом его сожрала стая бродячих собак, которых много развелось в брошенном городе. Лена ударилась в слёзы. Тем не менее облазили подъезды и подвалы ближайших домов. Нашли несколько старых трупов людей в брошенных квартирах, как говорится, ‘с признаками насильственной смерти’. В подвалах первых двух домов обнаружили живых: в одном семью, в другом – троих баб. ‘Зачищали’ мы подвалы грамотно, ‘по технологии’, – Толик сказал, что раз уж шарохаемся по всяким закоулкам с такой никчёмной целью как поиск мелкой глупой псины, то давай уж заодно и боевое слаживание проводить... Втроём. Белка после нескольких нелестных высказываний от Толика в её адрес в процессе тренировки всерьёз обиделась и отпросилась обратно в Башню. – Куда!! Куда ты, бл..., ствол из-за угла выставил! Ты чё, противника напугать решил, или просто выделываешься?? Ты же ничего в комнате ещё не видишь, стрелять не готов – а ствол высовываешь! Ты, наверное, хочешь, чтобы у тебя автомат тупо отобрали, так?.. Из-за угла схватили бы за ствол – и вырвали, тебе на кулачках способнее, так?! Да, ‘проходить обучение’ с Толиком было ещё то удовольствие... Я, было, попробовал прикалываться, но тут же получил от него чувствительный пинок: – Прикалывацца с блядями будешь! Мы сейчас серьёзным делом заняты, называется – ‘отработка зачистки жилого помещения в составе группы’. А ты пока сопляк, ничего не умеешь, и если будешь из серьёзного дела балаган устраивать, то и не научишься никогда, – и шлёпнут тебя как лоха позорного! Я было обиделся на него, но потом ‘переосмыслил’ – да чё там, прав, как ни крути. Надо учиться, пока есть возможность. Батя тоже не жужжал нифига, молча проглатывал все нелестные высказывания братца в адрес ‘лоховатых коммерсов, которым только хлопушки делать, больше ни на что не годны!’ – В сторону уходи! Реальная угроза – сразу присел и сместился в сторону, скользя, – сразу! – а не хвататься сперва за оружие. Можешь не успеть. Вот так вот – присел, скользнул в сторону – и одновременно готовишь автомат! – Контролируй обстановку вокруг! Неизвестно, сколько оппонентов и где они – одного завалил, – второй, возможно, в это время тебе в спину целится! Попал, свалил – добавь контроль, – и не чапай к нему напрямую, лошок, смещайся по стеночке, по стеночке... Брателло, чёрта ли ты ствол опустил?? – страхуешь его, контролируешь обстановку! Самоделковая дверь в одном из помещений подвала вылетает с одного мощного Толикова пинка, и мы врываемся в комнату, тут же ‘растекаясь’ по стенам, чтобы за спиной не было открытого пространства, шаря перед собой стволами и налобными фонарями. В комнате и так довольно светло – через неумело застеклённое окошко под потолком пробивается дневной свет, да ещё отблески от открытой топящейся печки. Три пары испуганных женских глаз, три пары как в кино поднятых рук – ‘Сдаёмся!’. Трое тёток разного возраста, одетых кто во что горазд. – Не опускай ствол, чёрт тебя дери, сколько раз говорить! Что значит ‘неопасны?’ Нейтральный присутствующий при перестрелке тоже может быть опасным! Чёрт знает что у него в голове? – может, он подельник, или просто заскок от стресса произойдёт – ты ствол опустил, боком повернулся, – а он тебя... – продолжает разоряться Толик, и женщинам: – Вольно, дамы! Не по вашу душу. Учения группы антитеррора Новой Администрации! – это он туману напускает, на всякий случай, – думаю, ‘соседи’ нас должны бы немного уже и знать, не так уж дофига народу в округе осталось, – Собачка здесь не пробегала, небольшая, домашняя, рыжая? За собачку – приз... Нет? Ну, пошли дальше... И так помещение за помещением, подвал за подвалом. – Не врывайся как Чапай на белогвардейские цепи, ты же сразу всё помещение не можешь взглядом охватить – тем более если барахла навалено. ‘Нарезай по секторам’ – просмотрел сектор, – сместился, – следующий... Сам по вертикали меняй положение – выше-ниже, чтоб возможный противник не уловил... – Так. Вводная. Только что кончился магазин – перезарядка, – время пошло! Оооо, ч-чёрт, сколько лишних движений-та! Не правой – левой магазин менять надо!! И затвор – тоже левой! Правая – постоянно в готовности стрелять. Подбивом меняй. Не умеешь... Ладно. Это дома нарабатывать будем. Дальше... – По возможности считай выстрелы. Успокаивает, ага, хы... И полезно – знаешь на слух сколько ‘у него’ примерно осталось, и у тебя. Предпоследний, за пару-тройку до конца в магазин – трассер. Вылетел трассер – меняешь магазин, – а патрон в патроннике, ты готов!.. Перезаряжаешься – не стой как новогодняя ёлка для детишек посреди площади! Присядь куда, сместись на ходу, – да не за этот хлам!.. Блин, я вот у вас недавно фильм смотрел – на твоём, Олежа, компе, – там деятель отстреливается из калаша от плотно садящих по нему из калашей же оппонентов... Олежа, где ты такой лажи насобирал! – невозможно ведь смотреть, как он ‘укрывается’ от пять-сорок пять за шлакоблочной стеночкой дачи в пол-блока, и пули от неё рикошетят!.. Не знаю как ты, но по мне если б они там, в кино, вместо стрельбы кричали бы ‘Пу-пу!’, – было бы правдоподобнее, киношники хреновы! Чё ты на магазин-то при перезарядке смотришь! Такие вещи на автомате надо делать, не глядя, а не смотреть как на испачканный памперс!.. – Негде укрыться – двигайся! – Помни про рикошеты! Свои, чужие, вертикальные, горизонтальные... Вон, Олежек от тупого бомжары словил в грудак, – а прикинь, что творится в комнате, если оба садят друг в друга очередями, – а стены бетонные? Кстати, рикошет можно и грамотно использовать... – Не лезь, пока люди из группы не подошли. Мы в группе действуем, нет? Друг друга страхуем, чёрта ли ты ломишься в одиночку?? Что значит ‘не пинайся!’, – это чтобы лучше запомнилось! Ну и что что берцы в говне, хы, так лучше запомницца, – давай-давай, двигай вперёд!.. *** Последний обитаемый подвал, ‘с семьёй’, где жили мужик и баба, произвёл тяжёлое впечатление: небольшой отгороженный закуток, какие-то объёдки на столике, кучи тряпья по стенам и на брошенных на пол пружинных матрасах, тяжёлая вонь – но тепло. А печки мы такие уже видели, да, – из газовой плиты. Из обычной газовой плиты, только в духовке горят дрова, а дымоход сделан из кусков водосточной трубы. Дрянь, а не печка, конечно. И всё вокруг такое же. Ни дать ни взять бомжовское логово. Чего они не смогли обустроиться с большим комфортом, при таком изобилии брошенного барахла в городе – непонятно. Или там, в подвале, любая толковая вещь быстро превращалась в бомжевское тряпьё? Мужик и толстая тётка затравленно глядели на нас, щурясь от света фонариков, и стараясь закрыть собой единственную свою несомненную ценность – печку. Очевидно весь наш ‘налёт’ они расценивали не иначе как грабёж. Батя сразу заторопился наружу. Вылезли из вонючего подвала на улицу. Свежий морозный воздух после тепловатой подвальной вони буквально пился, как напиток. Постояли. – Серый, ты иди-ка домой. Мы тоже сейчас с Толиком подойдём. Слазим только ещё в одно место, но это недалеко и быстро. Ты иди. Бесполезно уже искать, так маме и скажи... Сергей ушёл. Олег закурил, исподлобья взглянул на брата. Тот кивнул: – Что, ты тоже заметил? – Да... – Потому и Серого домой отправил, и там, в подвале, заслонил? – Да. Олег, как и брат, увидел в подвале, на чурбаке, рыжую собачью шкурку... Помолчали. Олег докурил, отбросил окурок. Руки у него тряслись. – Ну и как теперь? – с интересом спросил Толик. – А вот как. Я сейчас пойду, и грохну этих уродов. Наглушняк! – Как так? Они же люди! – явно стебаясь, возразил Толик, – Ты же сам говорил, что хотя ‘по новой парадигме’ убивать не западло, но – только по необходимости, защищаясь, или для пропитания! А тут? Ты же не съесть их собрался, а?.. – Толян... – Олег зло сплюнул, – Не время ты выбрал издеваться. Граф был член семьи. Был нашей собакой. Это... Входил в гарнизон Башни! – вот! Мы не можем допустить, чтобы нам безнаказанно наносили ущерб! – Да они, небось, и не знали, что он из Башни! Просто – собака; изловили и сожрали... – Обитателей Башни никто безнаказанно жрать не станет! – Да ты готовый Князь, со своим Уставом! – Может быть. Но безнаказанно жрать или убивать обитателей Башни никто не будет! Толик, наклонив голову, с усмешкой рассматривал брата. – Гы. Растёшь над собой?.. Ну чё, правильно. Я всегда говорил, что соплежуйство до добра не доведёт. Только знаешь, – ты напрасно стараешься себя завести. Не надо. Решил – сделал. Иди и грохни этих сук. И это... Чтоб в Башне на выстрелы не переполошились, хоть и подвал – но рядом, услышат. И патроны чтоб не переводить. На клевец, – сделай всё тихо... Он протянул Олегу оружие. Тот, помедлив, взял. – Или давай, я сам пойду? Я быстро. – Нет. Я решил, я сделаю. Никто обитателей Башни безнаказанно жрать не будет! Стиснув ручку клевца, Олег быстрым шагом направился в подвал. Вернулся он быстро. Не глядя сунул брату клевец и быстро направился к Башне. Толик внимательно осмотрел клевец, даже понюхал остриё, и побежал догонять. – Ты что?.. Ты их не тронул? – Там ребёнок... – Ну и что? – Ничего. Просто там ребёнок... – Может, ты им ещё детского питания отнесёшь?? У нас есть! – Толя... Помогать я им не буду, я не собес. Но и... Убивать ребёнков, или родителей при ребёнке я тоже не буду. Всё. Проехали. За ужином Толик опять вернулся к разговору. – Брат. Вот ты говорил: мы – ‘Башня’; мы то, мы сё... Нас не тронь – покусаем! Про правила какие-то говорил. Про возрождение цивилизации, основанное на правилах; то есть – на новых законах. Сам говорил: ‘обитателей Башни – обижать безнаказанно нельзя!’ И сам же... А? Как это понимать? Олег скрёб ложкой тарелку и не отвечал. Сидевшие за столом Лена, Сергей, Элеонора, Васильченки с удивлением смотрели то на Толика, то на Олега, – они не поняли, о чём речь. – Ну? Чё молчишь? ‘Князь!’ Олег вздохнул, отложил ложку, сложил руки на столе и опёрся на локти. Глядя в стол, проговорил: – Да не ‘князь’... Но вообще... Чем ‘князь’ отличается от простого ‘дружинника’? У ‘князя’ не всё ‘параллельно и перпендикулярно’, и даже в правилах есть исключения. Для ‘князя’ в любом аспекте есть кроме длины и ширины ещё и высота, то есть ‘объём’, а рядовой всё видит только в плоскости... – Ты меня не ущекотал этим своим ‘князь’ да ‘рядовой’, мне это параллельно! Ты просто отмазываешься, ты просто не смог убить ребёнка, несмотря на свою кажущуюся жёсткость! – Я не хочу об этом говорить, с тобой, во всяком случае! Лена с удивлением и опаской спросила: – Вы про что?.. Какой ребёнок, почему ‘убить’?.. Видно было, что она ждала и боялась услышать очередной ‘ужас’, которыми стала изобиловать нынешняя жизнь. Олег опять вздохнул и сухо объяснил: – Мы нашли Графа. Вернее, то, что от него осталось. Лена ахнула и прижала руки к лицу. – Осталась от него шкурка и кости. Его съели бомжи из соседнего дома... Лена с ужасом смотрела ему в лицо. На глаза набежали слёзы. Сергею показалось, что известие о том, что её собаку, её любимчика Графа, балованного и домашнего, съели какие-то бомжи, произвело на неё большее впечатление, чем то, что в ‘операции ‘Картошка’ мы застрелили мужика. Это был Граф. Граф. Рыжий подлиза, попрошайка. Член семьи. Молчание затянулось. Первым его нарушил Сергей: – Вот так вот – съели? И ты им?.. – И я им – ничего. Потому что у них там – ребёнок. Девчонка лет пяти. Полагаю, она тоже Графа ела... – он, прищурясь, посмотрел Лене в лицо: – Впрочем, вас я не останавливаю. Могу проводить туда, отомстишь за ... За собаку. Я вот – не смог. Он вынул люгер и положил на стол. – Или ты, Серый. Можешь посчитаться за рыжего... Сергей опустил глаза в стол. Белка всхлипнула. Лена выбежала из комнаты. Толик проворчал: – Вот никак без театральных эффектов... Щас она, схватила парабеллум, и побежала творить справедливость, ага!.. Через пару дней Лена потребовала отнести ‘в тот подвал’ крупы и консервов. Олег резко отказал. Сторону Лены приняла Белка и, хотя и очень ‘осторожно’, и с оговорками, Васильченки. Олег пообещал ‘сейчас пойти в этот подвал и ‘в пол рожка решить этот вопрос!’ Лена швырнула в стену тарелку и объявила голодовку. Белка удрала реветь к себе в комнату. Васильченки испуганно шушукались между собой. Толик, скривившись, только раз процедил ‘Ну и что ты ждал?..’ и больше в эту тему не встревал. Через двое суток жёсткого психологического прессинга Олег сдался и собрал в коробку ‘набор жратвы для этих сволочей, которые один чёрт сдохнут не этой, так следующей зимой!’ СЁСТРЫ – Ир, ты подходи к Башне... Я каждый день выходить не могу, только когда на базар, вот как сейчас, и то все вместе. Одну не выпускает. И ОН выход заминировал. Я так и не разбираюсь в этих их минах... Да и Васильченки сообщат, если я дверь открою. Ты с торца Башни подходи, как стемнеет. С торца обязательно, там, где на окнах решётки зелёные, а изнутри досками забито. Ты там стой, я окликну. Только с двора не заходи, там бабка с верхних этажей следит постоянно. Вечером. Хорошо, Ир? Я что-нибудь придумаю... Лена вышла из павильончика на рынке как раз когда Олег готов уже был войти. – Что долго? Есть там что полезное? – Да нет... Всё как везде. Так... Посмотрела. – А, ну пошли. Что ещё надо-то? Зелень вон там продают, там и по цене нормально, я спрашивал. Пошли, возьмём, да домой. Кстати, заметили, как почему-то совсем мало колхозников стало? Я спрашивал – говорят, сейчас из многих сельхозкоммун просто в город не выпускают – непонятно почему. С чего бы?.. Даже блоки на дорогах. Серый, тебе что надо? – Чё бы здесь такого было, чтоб мне надо? Здесь-то? – Ладно, не ной, найдём тебе пистолет, найдём. Ты прям как Белка нудный стал. Пошли, что ли? – Нудный, нудный... И ничего не нудный... *** Сестру Лена встретила совершенно случайно. Они не виделись и не общались с тех пор, как ещё в начале лета тесть сестры, Иван Макарович, вдруг вывез всех своих, то есть и семьи своих обоих сыновей из Мувска. Он, как и Олег, что-то чувствовал. Два срока ещё в Афгане, советником при командире афганского танкового полка, обострили чуйку военного пенсионера достаточно, чтобы относительно вовремя почувствовать надвигающиеся неприятности. Никому ничего не сказав, он свернул весь бизнес, перевёл все активы в ‘движимое имущество’ и куда-то съехал. Куда, зачем? Лена не знала, перед отъездом ей удалось переговорить с сестрой по телефону совсем кратко. Олег догадывался почему’, но не ‘куда’ – но молчал, с Макаровичем у него были реально неприязнённые отношения. Он считал его хотя и прошаренным воякой, уважал как запасливого хомяка, но презирал как человека, крайне ‘неопрятного’ в коммерческих и дружеских отношениях, проще говоря – считал его жлобом и корыстной сволочью. Несколько совместных коммерческих операций с новоявленным родственником, свёкром сестры жены, ещё в 90-х, наглядно показали, что тот не только не держит слово, но и прямо всегда норовит любое дело обратить к чисто своей, узкокорыстной выгоде. Для Макаровича не было другой ‘семьи’ кроме себя-любимого, постоянно третируемой жены, Татьяны, в общем, хорошей, но несчастной тётки; и двух сыновей с семьями, женой одного из которых, Авдея (дань славянской моде в своё время) и была Ирина, младшая сестра Лены. Даже сама Ирина ‘входила в семью’ отнюдь не на полных правах, а лишь как жена старшего сына и мать двоих его внуков. Во внуках Иван Макарович души не чаял, а вот с невесткой постоянно конфликтовал, – пока они не разъехались по разным городам: старый остался в военном городке под Мувском, где и вышел в своё время на пенсию, где у него был бизнес; а старший сын с семьёй перебрался в Мувск, где построил себе через долевое строительство квартиру как раз накануне начавшихся в мире ‘событий’. Отношения у них в семье были своеобразные. Во всём царил коммерческий подход, что сразу оттолкнуло от них Олега, который совсем по-другому представлял себе и семейные, и родственные, и дружеские отношения. Обещания выполнялись только в том случае, если их выполнение было выгодно обещавшему, или благополучно ‘забывались’; взятые в долг деньги не возвращались, пока кредитор уже окончательно не выходил из себя и не начинал ‘давить на все педали’; любое дело поворачивалось только к своей, узкокорыстной выгоде. Апофеозом было однажды высказывание подвыпившего Макаровича: ‘Не умеете вы, молодёжь, дела вести! То ли дело я: с людей имею, а они даже стесняются мне напомнить про мои долги! Вот как надо!’ Олег так работать не умел и не хотел, в таком ведении бизнеса не видел перспективы, и постепенно контакты между ними свелись к чисто формальным. Ходили в гости по праздникам, отмечали – иногда – дни рождения. Не больше. Олега удивляло, как так можно: в конце 90-х Макарович уже прилично раскрутился, – отталкиваясь от капитала, наработанного на торговле левым горючим в период, когда он после увольнения из армии работал начальником топливного узла; имел свой магазин, сеть точек в пригородах; но ни разу не предложил родственнику, каковым себя полагал Олег, его семье, хотя бы палку колбасы без магазинной наценки, – в то время, когда Ирина, в то время уже жившая в доме Макаровича с мужем – его сыном, встречаясь с сестрой, без задней мысли рассказывала, что ‘они домой тащат столько, что половина пропадает и потом выбрасывают на помойку!’ Олега удивлял и отталкивал такой подход... Впрочем, как быть с испортившимися продуктами, Иван Макарович, кстати, любивший, когда его называли ‘комбат’ в память о известной песне, определился достаточно радикально: было взято в аренду придорожное кафе, где в обжарку, а если ‘совсем плохо’ – то в пельменный фарш шла вся испортившаяся колбаса. Таков он был, Иван Макарович со своей семьёй, – сыновья не отставали от отца; сестра жены вошла в эту семью, и поначалу её рубило такое отношение – как к людям ‘вне семьи’, так и внутри семьи, – но постепенно она вошла в колею, адаптировалась... Стала там своей. Окончательный разрыв отношений с ними произошёл после того, как обстоятельства заставили продавать квартиру в военном городке, которая досталась Олегу и Лене ‘в наследство’ после отъезда на Урал отца сестёр. Олег к тому времени уже купил хорошую квартиру в Башне, в Мувске; сестра Лены тоже уже жила в своей квартире – в военном городке; подарке сыну (сыну! Не семье сына! – он был очень предусмотрителен!) от Ивана Макаровича. При разделе квартиры Ирина повела себя настолько по-скотски, что Олег был не то что поражён – он был в ужасе: как так можно вести дела даже не между родственниками, а и просто между вменяемыми людьми??.. Он был порясён. Но квартира была записана на Лену, и – он отдавал себе потом отчёт, – он, очень любя в то время свою жену, дал слабину; да и деньги были нужны срочно и любой ценой, – и Лену ‘бывалые коммерсанты’ – ‘Макаровичи’ в итоге провели как деревенскую дурочку, вне всякого закона оттяпав в свою пользу ровно половину стоимости, включая стоимость двух полноценных ремонтов, собственноручно выполненных Олегом. Дело было не в деньгах – и до, и после Олегу приходилось терять в коммерческих операциях суммы не в пример большие, – дело было в подходе к делу, в отношениях, в делёжке; в том, как это было сделано. И это – такие отношения, – потрясли его; и он раз и навсегда, в тяжёлом разговоре с обеими сёстрами, в последнем разговоре, в котором он ещё общался с Ирой, объявил что ей, Ирине, теперь вход к ним в дом воспрещён. Навсегда. Навечно. Да, была масса возражений: от ‘Ты не можешь, она моя сестра!’ до ‘Ты не имеешь права, эта квартира записана на Лену!’. Жена была на стороне младшей сестры, а та беззастенчиво ‘рвала на себя’... Эта история внесла очередную, серьёзную трещину в отношения Олега с женой, но тут он был непреклонен. ‘- Не имею права? – вы не имели права делить квартиру так, как делили. Твоя сестра? – встречайся с ней где угодно, но не в моём доме! Ах, и ‘твой дом тоже?’ А мне плевать! Как тебе было плевать на мою долю в той квартире, и что на моей стороне закон. Да, это последнее моё слово. Что сделаю, ‘если?..’ Спущу с лестницы. Невзирая на последствия. Так что если есть желание посетить сестрёнку в Башне – пусть сразу приходит с нарядом милиции, – будет весело... Да, я сказал – невзирая на последствия!’ Давление было сильным, но, зная мужа, Лена вынуждена была отступить. В некоторых вопросах он был непоколебим; иногда его можно было ‘свалить, но не сдвинуть’. Тем не менее (и он знал это!) несмотря на строжайший запрет, она несколько раз приводила домой, в Башню, сестру – когда Олег был в командировках. Он знал это. И она знала, что он узнает. Это была своего рода провокация и очередная, так милая её сердцу, демонстрация ‘независимости’. Но... он не стал поднимать вопрос. По разным причинам. В общем, общение его с сестрой бывшей жены со времени переезда в Мувск ограничивалось ‘позвать к телефону’; и то, слыша в телефонной трубке её голос, он испытывал такое мерзкое ощущение, как будто вляпался ладонью в чью-то холодную, скользкую соплю. С некоторых пор он не переносил её уже просто на физиологическом уровне. После отъезда ‘комбата’ со всем семейством связь с ними прервалась. Сестра жены звонила несколько раз Лене на мобильный, но то ли связь там была плохая, то ли Ирину жёстко контролировали во время разговора, но она так толком и не прояснила сестре ситуацию – ни где они, ни чем занимаются. А Олега это и не интересовало. Хотя, иногда вспоминая про них, он вынужден был признать, что будь у Макаровича и его семейства другие жизненные установки, и всё могло бы сложиться иначе. ‘Комбат’ был старым опытным воякой, с легальным и нелегальным арсеналом, в чём Олег убедился, когда будучи в их доме однажды, давно, по некоей надобности, Ирина, в поисках ключей, открыла при нём незапертый оружейный шкаф ‘Комбата’... Там было на что посмотреть и что подержать в руках. Но... Со сволочами нам не по дороге, – однозначно был вынужден сказать себе в конце концов Олег, припомнив ещё и Хайямовское: ‘Голодным лучше будь, чем что попало есть Будь лучше ты один, чем рядом с кем попало!’ Теперь Лена встретила сестру самым случайным образом – в магазинчике на рынке. С трудом можно было узнать в измождённой постаревшей грязной блондинке-продавщице, кутающейся в рваное пальто, прежнюю рыхлую самоуверенную даму на шесть лет к тому же младше сестры. Сейчас она выглядела как её мать, по меньшей мере. Её затравленный взгляд выдавал что последние месяцы жизни были весьма богаты приключениями. В магазинчике продавали и меняли, как обычно, всякую всячину, без какого-либо определённого ассортимента: от консервов ‘МувскРыбы’ до хлеба собственной выпечки; от давно немодных, вытащенных бог знает из каких и чьих ‘запасников’ дублёнок и китайских пуховиков до патронов к гладкостволу, капсюлей поштучно и копчёной колбасы очень подозрительного происхождения. Как и в другие магазинчики на рынке они заглядывали и в этот – и вот поди ж ты... Хорошо что в этот раз она зашла одна. История сестры после отъезда ‘в глушь’ была проста и очевидна. Зная Макаровича и его семью, зная их взаимоотношения и гордые амбиции Лениной сестры, зная произошедшие в мире и в обществе перемены, Олег бы смог и раньше предсказать её незавидное будущее, – но он не интересовался её судьбой. А судьба Ирины в отъезде сложилась незамысловато. Сначала она ‘бунтовала’ – она требовала вернуться, она никак не могла взять в толк, зачем это надо: уезжать из преуспевающего города, бросать высокооплачиваемую работу, – в глухую деревню, где воду приходилось таскать из колодца, где по щелястому полу бревенчатого дома бегали мыши, где не было даже центрального газа! Но с ней никто не собирался советоваться. Потом, когда ‘началось’, несколько раз съездив с мужем и свёкром в райцентр и насмотревшись на ‘начавшееся’, она присмирела. Правильность поведения, бегства из города стала очевидной. Тем не менее, будучи, как и сестра, натурой ‘свободолюбивой’, она, в отличие от жены младшего брата Комбата, Ольги, которая просто приняла изменившуюся жизнь как данность, пыталась восстановить своё ‘право голоса’ в принятии решений в ставшей большой семье. Несколько раз это кончалось ругачкой, пару раз – как ни ужасно, и это пришлось снести – пощёчиной, полученной от мужа ‘чтобы не лезла куда не просят’... Но ‘полный Пэ’ наступил, когда ‘Комбат’ внезапно снюхался с районным уполномоченным от Новой Администрации. Оба отставные вояки, они как-то быстро нашли общий язык, – и Иван Макарович получил должность главы некоего, только-только формируемого ‘добровольного сельхозобразования’, образуемого из горожан, эвакуируемых с подселением к деревенским, практически с неограниченными, как это принято в смутную эпоху, полномочиями. Дело нашлось и обоим сыновьям; и даже подраставшим внукам-мальчишкам. На новой должности ярко проявились как административно-военные таланты Макаровича, так и его коммерческая натура. Никогда, даже в армии и даже во время боевых действий, он не имел такой полноты власти – вплоть до вынесения и приведения в исполнение смертных приговоров, лишь утверждаемых потом, постфактум, выездными ‘судами’ Новой Администрации. Вот тут и показало себя ранее скрываемое нутро бывшего комбата... – Лена, Лена, ты даже не представляешь!.. – захлёбываясь слезами, рассказывала, стоя под окном Башни сестра, – Они устроили там настоящий концлагерь! Я не знала, что они такие звери! Сначала-то всё было ничего: расселение, паёк... Потом пошло... Он стал ‘наказывать’ за малейшее неподчинение! На окраинах села поставили две вышки с пулемётами – он сказал, что от банд. А другие выходы – заминировали, тоже, говорит, от банд. А потом, когда там подорвался ночью мальчишка – он велел арестовать всю его семью, – они, говорят, сбежать хотели, а он просто первым шёл! На собрании так и объявили, – что уход с места поселения приравнивается к побегу с трудового фронта, и всех... репрессируют. И Уполномоченный из Мувска подтвердил его ‘полномочия’... Женщины так возмущались! Но не долго. Кормили-то всех в одной столовой – он лишил пайка возмущавшихся на три дня. Лена, как я спорила! Но Авдей меня не слушал, он говорил, что отцу виднее, он всё делает правильно! А Сашка вообще меня не слушал. А Ольге всё было пофиг – главное, чтобы дома было что кушать. А потом я узнала... Они этих, ну, арестованных... Их отселяли на край деревни, в старый коровник – и однажды ночью, он сказал, при попытке к бегству... А паёк на всех он так и продолжал получать из района! А возмущаться было уже некому – много мужчин ушло служить в ‘территориальные войска Администрации’, – их посылали в другие сёла; и ещё часть – на работы в другой район, они охотно поехали, там паёк больше. А нас охраняли чужие... Комбат с ними тоже быстро нашёл общий язык... Лена, ты не представляешь, что они творили! Паёк сократили до минимума – ‘Так везде сейчас!’ – говорит. А кто не согласен – на тяжёлые работы, ров вокруг села копать! А ночью – в коровник. А потом опять – ‘попытка побега’ ночью... А кто боялся – должны были ему сдать все ценности, ‘на хранение’, он велел. Он с Уполномоченным из Центра делился, я знаю! А Авдей с Сашкой ему во всём помогали-и-и-и... А тётя Таня сказала ‘Ни во что не вмешивайся, он всё равно на своём настоит, он такой!’ А я не могла ‘не вмешиваться’, когда я видела что они творят! И как мальчишек тоже к этому уже приучают! Она, всхлипывая, умолкла; потом, высморкавшись, продолжила: – А потом... Потом они... Ну, когда в селе остались почти одни только женщины и ребятишки, они... они себе каждый по гарему завели! Да. ‘А кто, говорит, не хочет, – тот в коровнике будет ночевать!’ Село на отшибе, туда трудно добираться. Уполномоченный только с пайком приезжал, потом они у нас паёк этот делили, потом шли ‘по бабам’... Уже и не стесняясь нисколько! И не убежать никуда! – мины, пулемёт, да и – мы знали, – так везде почти стало ведь! Женщины так ревели! – она всхлипнула, – Они ещё мне завидовали... Нашли чему завидовать! Мальчишки от меня стали отдаляться, тоже, как Авдей, стали покрикивать, только что не бить! А потом... Я что-то опять сказала, Авдей как даст мне по лицу – у меня кровь пошла из носа, – и кричит: – Мне такая доминантная сука тут не спёрлась! Пошла вон! – чуть не выгнал... ‘Доминантная сука’ – слышишь, Лена, как обозвал? ‘Доминантная сука; зачем ты мне, говорит, когда вокруг полно молодых, умелых, сговорчивых!’ А потом приехал в очередной раз этот – Ильшат, вот чей магазин, он у Комбата провизию покупал, – и они меня отправили... в Мувск, типа ‘забрать кое-что, выберешь из вещей, потом тебя Ильшат обратно отправит!’ А здесь Ильшат сказал, что они меня ему продали... Я уже второй месяц здесь, Лена! У этого чурки, как вещь... И сбежать некуда! Он хоть кормит. И не запирает – ходи куда хочешь; только идти некуда, и он это знает. Но кормит плохо... И ночью... Ночью, его, поганца, тоже нужно ‘обслуживать’, – он, говорит, ‘блондинок любит’, сволочь!.. Что же делать, Лена-а-а-а??.. – Ира, Ирочка, не плачь... Я придумаю, я непременно придумаю что-нибудь. – К вам?.. Никак?.. – Ты же его знаешь... И... как он к тебе относится... Что ты. Я знаю – он готов был ребёнка убить – он сам рассказывал... Они, мужики, они как с ума посходили теперь все – ты же видишь, что творится! Вот... Я сейчас форточку открою – здесь есть щель. Это шоколад. У нас есть. Лови. С этого дня Лена стала регулярно подкармливать сестру, полагая, что об этом никто не знает. Знал Сергей, Крыс, однажды проследивший за ней. Но молчал. Он не испытывал тёплых чувств к своей тётке, но мама есть мама... *** – Ты знаешь, Толян, я сегодня видел в городе эту... Ну, сестру Ленкину. Еле узнал. – Да ты чё? Та самая, которая?.. И как она? – Да Графу, наверно, сейчас лучше... – И чё? – Да ничё. Она меня не заметила. Надо же, вернулись, что ли. Они ведь куда-то сваливали все вместе. Не прижились... Или она одна не прижилась. – Снова встретишь – пристрелишь её?.. – У тебя на всё одно решение, у маньяка чёртова. – Ты ж говорил, – её ненавидишь. И что она тебе пакость сделала как никто?.. – Это – да. Пристрелить? В силу ‘сменившейся парадигмы’? Нет... И не из человеколюбия или мягкотелости. Просто убить – это не месть. Это просто деловой акт. ‘Выключил’ человека – и всё. Делов-то! Может, ещё и благодеяние ему сделал... Месть, настоящая месть – это сложно. Долго. Продуманно. А если сама жизнь ей отомстит – то что может быть лучше? А жизнь ей уже мстит – посмотрел бы ты на неё!.. Она же дрянь по жизни – у неё ‘нормально’ в нынешних условиях быть не может. Я и мараться не стану... ВИЗИТ СТАРОГО ЗНАКОМОГО. – Ммммдаааа... Мда, как я в вас ошибся, Олег Сергеевич! – Ничего страшного, Михаил Юрьевич, с каждым могло случиться. У меня есть некоторый опыт лицедейства, а вы были слишком важны и заняты, чтобы обращать внимание на мелочи... Они сидели друг напротив друга в гостиной, на диване и в кресле: седой крепкий мужик – ‘интеллихент’, ‘так и не собравшийся уехать из города и перебивающийся с хлеба на квас’, как про него думал всего час назад бывший уже чиновник Новой Администрации Михаил Юрьевич Орлов, и сам Орлов – импозантный мужчина средних лет, ‘потомственный чиновник’. Впрочем, теперь весь его вид показывал разительные изменения как в облике, так и в мировоззрении. Хороший камуфляжный костюм без знаков различия заменил бывший мятый чиновничий прикид; вместо галстука и рыжего портфеля ‘символом власти’ выступал ПМ в поясной кобуре. Да и сам вид бывшего ‘чиновника администрации’ показывал, что он познал вкус крови. Теперь перед Олегом сидел не зажравшийся поганец-прилипала, как для себя охарактеризовал Михал Юрьича он после первой встречи; перед ним сидел начинающий волчара, или, пусть не волчара – но гиена, зубастый шакал, готовый и способный загрызть отбившуюся от стада корову. Но и вид его визави, Олега, также давал ясно понять, что на ‘должность коровы’, да ещё дойной, он никак больше не проходит. Олег был без очков, не лебезил и не заикался ‘перед начальством’ как в первую встречу, движения его были чётки и рациональны. ‘Господина чиновника’ даже не пригласили выпить чаю, а совершенно открыто торчащий за поясом Олега люгер недвусмысленно давал понять, что роли сменились. – Пистолетик-то... Как тот, тоже ‘пневматический?..’ – со смешком, показывая пальцем на Олегов люгер, сделал последнюю попытку вернуться к прежним ролям Орлов. – Ну а как вы сами полагаете, Михаил Юрьич? – спокойно, совершенно без улыбки, ответил Олег. Орлов поёжился. Окончательно ясно уже стало, что относительно ‘безобидного интеллигента, прозябающего в высотке в центре города вместе с семьёй по причине крайней робости и неумения найти себя в новом социуме’ он крепко облажался. Кроме того неприятной змейкой вползла мысль, что и в первый свой приезд он, выходит, здорово рисковал... Но тогда рядом был омоновец с автоматом, сейчас же... Чёрт подери, могут и шлёпнуть ведь тут же, просто ради ПМ-а и камуфляжа! И очень легко... – Даааа, как я в вас ошибся... – снова протянул Орлов, разглядывая как в первый раз своего собеседника. Тот на этот раз ничего не ответил. После первой их встречи, когда чиновник Администрации приезжал выяснить обстановку после эпической битвы ‘рыцаря’ с бандой гопов, слухи о которой быстро облетели весь город, и когда Орлов ошибочно сделал вывод про Олега ‘лох и терпила, интеллигент никчёмный’, они виделись ещё раз – когда Олег приходил в Администрацию ‘исхлопотать пропуски’ на всех членов семьи, – новая идея, родившаяся в голове какого-то административного гения – если не получилось выгнать всех жителей из города, то заставить их регистрироваться. Идея с регистрацией провалилась, люди перестали уже страдать излишним законопослушанием, и распоряжение зарегистрироваться и получить пропуска для предъявления патрулям в основном бойкотировали. Патрули же, получив несколько раз в ответ на требование предъявить пропуск то из баллончика в лицо, то чем-то острым, а то и рубленых гвоздей из самодельной стрелялки, перестали приставать к оставшимся горожанам с дурацкими претензиями. Идея умерла, не успев реализоваться, но Олег и на всякий случай, и для поддержания полезного знакомства, счёл нужным созвониться с Михал Юрьичем и ‘попросить пропуск’, но без всякой ‘регистрации’ и бюрократических процедур – ‘чисто по блату’, как уж заведено не нами... Господин Орлов живо откликнулся на просьбу ‘помочь’ и встреча на нейтральной территории тогда завершилась ко всеобщему удовлетворению: несколько цветных картонок-пропусков были обменяны на ящик коньяка, который ‘совершенно случайно был обнаружен в квартире соседа, уехавшего и оставившего ключ от квартиры. Мне будет очень неудобно перед ним, но я не вижу другого выхода, кроме как воспользоваться этой случайностью’ – как промямлил, поминутно поправляя очки, этот ‘интеллигент’ при обмене. После этого Орлов стал воспринимать его как часть своей законной ‘кормовой базы’ и ещё несколько раз звонил ему, пытаясь то намёками, то напрямую, открытым текстом сподвигнуть того к тому, чтобы ‘пошарить’ в брошенных квартирах в поисках ценностей, поделившись, разумеется, с Орловым ‘за крышу’. Но интеллигент только что-то блеял в трубку, отмазываясь и отнекиваясь, и Орлов в конце концов махнул на него рукой. Вспомнил про него только на днях, когда окончательно для себя решил, что с Администрацией нужно рвать и уходить либо ‘на вольные хлеба’, либо к одному из ‘баронов’. Полученные им сведения ‘из первых рук’ были настолько ‘горячими’ и настолько наглядно показывающими отсутствие перспектив в городе, ‘при власти’, что давно лелеемая мысль была, наконец, реализована чётко и жёстко. Несколько дней ушло на то, чтобы довести свои соображения до нескольких верных людей из ‘силового блока’ Администрации; людей не столько влиятельных, сколько умелых в обращении со стреляющими железками (роль ‘мозга’ Орлов, конечно же, отводил себе), продумать план... И вот сейчас на улице его ждали два джипа и пятеро бойцов. ‘Объезд кормовой поляны’ был, по сути, прощальным круизом Орлова по городу, в попытке ‘снять по-максимуму с подопечных’, – и потому он нагонял на себя суровый вид, говорил глухо и многозначительно, туманно давая понять не то про готовящиеся Администрацией прочёсывания города, не то про принудительную эвакуацию с репрессированием уклоняющихся, – и что только он, Орлов, по старой памяти, и, конечно, небескорыстно, готов помочь... В двух местах это сработало, и джип пополнился консервами, алкоголем; а тут... Орлов всё не мог отвести взгляда от рукоятки люгера, непринуждённо торчащего у собеседника-‘интеллигента’ за поясом – явно, чёрт побери, не игрушка... Как я опростоволосился! – думал он, – Мог бы уж догадаться и прошлый раз, что не зря этот интеллигентишка заикающийся тут остался, как и что неслучайно больше десятка гопов полегло при нападении на дом... Ах, я осёл! А сейчас... Сейчас ведь и пристрелить могут – и очень просто! Или ‘в плен взять’ и обменять потом в Администрации на что-нибудь ценное... При мысли об этом Орлов непроизвольно поёжился. Администрации был бы прямой резон хотеть вновь повидаться со своим бывшим чиновником, и спросить его как так получилось, что после его исчезновения пропала и вся наличность из кассы отдела – немаленькая сумма! Как в ‘талонах Администрации’ так и в валюте. А когда вскоре – а это через день-два; найдут и непосредственного начальника г-на Орлова, скотину и карьериста, не пускающего его расти по служебной лестнице, – в его собственном запертом кабинете, с проломленной молотком головой и вскрытым сейфом, – то тут уж вопросов будет тем более много... Как и желания вновь увидеться с господином Орловым. А это ну никак не входило в его планы. – ‘Да, как бы не попасть...’ – опасливо думал он, поглядывая на спокойного как сытый удав ‘интеллигента’ с пистолетом за поясом, – И что я сюда попёрся?.. Коньячка, вишь, захотелось... Планы у господина Орлова были простые – после объезда ‘своих владений’ двинуть с бойцами к хорошо знакомому коттеджу тестя. Насколько запаслив скотина-тесть Орлов представлял, и был уверен, что как ‘база’ коттедж (с каменной оградой по периметру участка, со скважиной и генератором) – лучше не придумаешь. Оставалось ‘договориться’ со подлецом-свёкром и с бывшей женой. Ну что ж – для этого с собой и есть ‘группа для ведения переговоров’ – все с боевым опытом и отнюдь не сентиментальные. А с свёкром очччень хотелось ‘повидаться’, очень! Да и бывшей жене про выброшенные прямо на дорогу перед коттеджем личные его вещи неплохо будет напомнить... Он тряхнул головой, отгоняя приятные мысли. Сначала надо отсюда выбраться. Интеллигент хренов! Ишь, сидит, ухмыляется, пистолет не прячет – всё он, скотина, понял! Да, как времена-то меняются, а!.. – Олег Сергеевич! Давайте объяснимся как интеллигентные люди!.. Олег Сергеевич кивком дал согласие на ‘интеллигентный разговор’. – Итак. У меня там, во дворе, десяток вояк с полным штатным вооружением. Ещё две машины стоят за домом, тоже с бойцами. Если я в течении пятнадцати минут им не сигнализирую или не выйду, они тут всё... – Да ну?.. – поднял бровь ‘интеллигент’. – Ну, не всё... Ладно. Буду откровенным. Не станут они, конечно, ‘штурмовать’ ваш дом, им это нах не спёрлось... Они просто плотно обстреляют вас, всадят в окна несколько зарядов из гранатомёта, – и уедут. Одни. А вы потеряете расположенного к вам человека из Администрации... – Что-то мне подсказывает, что и Администрация вас потеряет – в любом случае, – перебил Олег. – Ну, тогда просто – расположенного к вам, и весьма информированного, – я подчёркиваю это! – человека. А как знать, возможно мы ещё сможем быть друг другу в дальнейшем полезными. Я, знаете ли, оценил вашу способность к мимикрии... Что вы приобретёте? – да ничего. Ценностей при мне нет. Пистолет?.. Полагаю, он того не стоит. Я предлагаю чейндж. Я дам вам кое-какую информацию из первых рук – ценную информацию! – а вы... Вы меня отпускаете. Идёт? *** – Уехали? – Да. – Не вернутся? – Не думаю. У них своих хлопот хватает. После того, что мне этот тёзка великого поэта рассказал – не думаю, что они в городе задержатся. – А что он рассказал? – Так. Давай, звякни на НП, Ивановне – как там обстановка? И подтягивайтесь ‘на Скалу Совета’, рассказывать буду, и планы наметим. Всех-всех, и Васильченков, и Белку зови, и Лену. СТРАШНЫЕ ИЗВЕСТИЯ Известия, полученные от Орлова, были страшными, но где-то и ожидаемыми. Уже пару недель в лагерях беженцев, в сельхозкоммунах и вообще в больших скоплениях людей свирепствовала эпидемия неизвестной болезни. У людей поднималась температура, они впадали в беспамятство – и в 90 процентах случаев погибали. Летальность была ужасающая. Антибиотики не помогали. Причина болезни, пути её распространения были неизвестны; известно было только, что она бурно развивается именно при большом скоплении людей. Карантинные мероприятия были задействованы, но оказались малоэффективными. Несколько крупных лагерей были выкошены неизвестной болезнью буквально подчистую; не рискуя соваться на территорию и ‘сортировать’ умерших и выживших, ‘охрана’ с благословения Администрации просто выжгла всю площадь лагерей армейскими огнемётами. По ещё паре лагерей, в отчаянной надежде остановить распростанение эпидемии, отработали с закрытых позиций батареей ТОС ‘Буратино’, сожгя к чёртовой матери всю территорию вместе с охраной. Вообще, Тяжёлые Огнемётные Системы с весёленьким названием ‘Буратино’ оказались пока самым действенным средством против эпидемии. Единственным светлым, оптимистичным известием было утверждение одного из микробиологов, в основном по своей инициативе занимающимся исследованием неизвестной болезни, что выявленный им штамм болезнетворного вируса якобы крайне нестоек к низкой температуре, и эпидемия прервётся с наступлением зимних холодов. При этом, конечно, все уже инфицированные умрут... Вот потому и сделана была ставка на полную секретность происходящего и сокращение перемещений между населёнными пунктами (патрули Администрации получили приказ стрелять на поражение по всему автотранспорту за городом, и сжигать машины со всем содержимым не приближаясь к ним) – кому суждено умереть – умрут, кто не успел заразиться – выживет... Охрана лагерей и сельхозкоммун получила приказ выйти за периметр и стрелять во всех, пытающихся покинуть огороженную территорию. Локализация эпидемии и противодействие распространению болезни были возложены на некоего бывшего специалиста МЧС по кличке ‘Спец’ – человека крутого и бескомпромиссного. Ещё одним, одновременно и ‘позитивным’, и пугающим было то, что, судя по всему, эпидемия ударила по скоплениям людей во всём мире почти одновременно. Полевые передвижные крематории коптили небо, ‘перерабатывая’ в золу тысячи трупов ежедневно; бульдозера, расходуя дефицитную солярку, рыли гигантские рвы для трупов сейчас по всей Европе, Америке, Азии. Впрочем, в Азии... Что там творится, толком никто уже давно не знал. Во-всяком случае, внешней агрессии можно было не опасаться... – Грамотно – ‘убрали’ почти всех ‘нуждающихся’ по всему миру. Я, чёрт побери, что-то подобное и ожидал, только не знал что... – продолжал Олег. – Знаете... Что самое смешное... То есть не ‘смешное’, но... Аналогия есть – был такой роман написан, давно уже: ‘Смерть травы’ назывался. Я не читал, вообще-то, я фильм смотрел. Там по сюжету пошёл некий мор на растительность, как следствие – падение кормовой базы. И... Там недвусмысленно показано, что якобы правительства стран отрабатывают по своим же городам ядерным оружием – для сокращения едоков... Тогда это казалось дикостью и выдумкой автора, сейчас... Уже не кажется такой уж выдумкой. Тем более что и происходит всё значительно ‘чище’... Книги – они зачастую предвосхищают происходящее. – Заговор? – Я не знаю. С одной стороны есть правило: ‘Не ищи тайный смысл там, где всё можно объяснить просто глупостью’... Или случайностью. С другой стороны – уж очень всё это ко времени случилось. Я ведь говорил – все эти концентрации населения в жутких условиях до добра не доведут, хотя на начальном этапе и удобны. И вот... И тратиться ни на кого не надо, излишки населения сами пеперемерли... Бомбить города не надо – мат-ценности сохранены, экология не порушена. А желающих кушать резко стало меньше. Выживут те, кто не ‘в социуме’, кто сам по себе; то есть относительно мелкие, относительно безобидные, мало взаимодействующие между собой группы. Ну и те, кто могут позволить себе высокий уровень защиты – элита. Чёрт его знает... Уж очень всё это ‘во-время’. И по всему миру. Ведь как началось? Финансовый коллапс, остановка производств. Потом разодрались на Ближнем Востоке и в Азии. Поставки нефти прекратились. Потом... Я слышал, что-то там на крупнейших нефтепромыслах случилось – и опять же, по всему миру: не то серия терактов с грязными бомбами – так что невозможно стало добывать, не то случайность какая-то... Да какая ‘случайность!’ А потом и добывать-продавать стало и некому и незачем – производства, переработка ведь встали. Посевная провалена, топлива нет. Пошла эта ‘феодальная раздробленность’. Стали сгонять в ‘сельхозкоммуны’, – в те же концлагеря, – и, что характерно, народ сам туда побежал, там ведь кормёжка и защита! А для ‘них’ – прямая выгода: и люди сконцентрированы, делай с ними что хошь. И в то же время распылены из мегаполисов, то есть можно каких-то организованных выступлений не опасаться. Связь рухнула; транспорта, как такового больше нет. Ну и вот... Дальше всё знаете. Дальше... В результате ‘внутривидовых разборок’ численность ещё подсократится – и, наконец, стабилизируется... Заговорили. Только Лена сидела молча, с оцепеневшим лицом. Она думала про сестру, про племянников. Надо её немедленно предупредить! – Я говорил – никогда не надо лезть ‘в стадо’. – Они ж толком даже не знают – эпидемия это или что другое. – А что это может быть ‘другое’? – Да есть, я читал, методы... Навыдумывали яйцеголовые. – Ну например? – Про ‘бинарный газ’ слышал? Нет? Ну, ты ещё не застал, а раньше нас здорово пугали этим. Нет, дело не в газе, это я вспомнил просто чтобы суть объяснить. Там, в бинарном газе вот какой принцип: есть два компонента. Каждый по отдельности совершенно безвреден – перевози, храни, ничего опасного. А при смешивании компонентов, при их взаимодействии, образуется жуткое по силе отравляющее вещество. Боевой отравляющий газ! Ну вот. Тут может быть такой же принцип. Скажем, люди достаточное время кормятся продуктами, в которых немного, кое-что ‘подправлено’ в молекулярной формуле. Понимаешь, сейчас это даже никого уже и не напрягает: генномодифицированные продукты широко распространены, наверно, их даже больше чем обычных. Как бы по идее ничего в этом страшного нет – всё одно в пищеварительной системе любые продукты распадаются на элементарные составляющие – на аминокислоты. Так какая разница, из чего та или иная цепочка молекул ‘вышла’ – из зайца, выросшего в лесу, или из искусственно вскормленного бройлера; из генномодифицированной сои или из ‘природного’ ячменя? Но если ‘вдруг’ какая-то цепочка молекул получает способность не разрушаться в пищеводе, а ‘встраиваться’ в организм, и встраиваться вот как она есть, с её генетическим кодом, – то мы по сути получаем встроенную в каждого человека ‘мину’, запал к которой держит в своих руках человек, эту систему создавший... Да не, я фантазирую, конечно... – Да ладно, давай-давай, фантазируй дальше. – Вот. То есть получили ‘закладку’, причём в каждого человека закладку. Совершенно безобидную по сути, как компонент бинарного газа, – пока она не активирована. А как её активировать? Да ввести в организм ‘второй компонент’ – некую цепочку молекул, которая и также как и первая не распадётся в пищеводе, и, встроившись в организм, ‘узнает’ уже находящуюся там ‘закладку’ и сможет с ней взаимодействовать. А дальше... Дальше – ‘разлитый бензин и брошенная спичка’, понял? Сам по себе ведь разлитый бензин не опасен – ну, повоняет чуток... А вот запал, спичка – и готов пожар! – А как?.. Как это могли сделать? Например? – Да как угодно. Интересно, прививки в лагерях делали? Или через массово потребляемые продукты. Через курятину, скажем. Или через огурцы. Через молоко – это ведь делалось – если делалось! – давно, загодя. А ‘запал’ – да через что угодно опять же: через госрезервовскую тушёнку, к примеру. Её ведь сейчас все трескают. Или через консервы ‘МувскРыбы’. Или через воду. Да даже опылением с самолётов возможно – летают ведь... Редко, но летают. – Не. Мы бы тогда тоже заболели. – А чёрт его знает. Может, ‘первый компонент’ стали ‘скармливать’ людям только там – в лагерях? А мы ведь здесь на запасах, с внешним миром контачим слабо. Ну, зелень там у колхозников покупали, картошку вот... Приобрели. А так – ‘всё своё’. А чем и как в лагерях кормили – мы ведь не знали и касательства к этому не имели. А могло быть и так, что ‘первый компонент’ и мы тоже в себе таскаем, а ‘запал’, ‘зажжённая спичка для бензина’ до нас не добралась. Может быть, этот ‘запал’ и не пища вовсе, а тот же сезонный грипп, только модифицированный. В скоплении людей ведь всегда инфекции случаются... Вот что!.. – Что? – Короче, может быть я это всё себе тут нафантазировал, и просто это ‘грипп’, – какой-нибудь очередной, только с высокой летальностью, – не знаю. Это и не суть важно теперь. Вот что: по Башне объявляется эпидемическая тревога! Из Башни – не выходить! Ни под каким видом! Само собой – и никого не впускать! Кстати! Как Орлов-то спокойно к нам зашёл, как будто был уверен, что мы точно не инфицированные, что города ‘это’ не коснётся... Вряд ли он что-то точно знает, но, возможно, об общих принципах распространения эпидемии что-то уже понял... Сволочь ведь ещё та! Ладно. Так вот. Крысам объявляется война! Не тебе, Серый, – а тем, что с помойки, ха-ха. Заделываем все выходы из Башни в подвал! По всем этажам – ловушки! Дохлых крыс из ловушек доставать только дистанционно! Сегодня же мы с Толяном соответственно экипируемся, берём топливо... Серый! Помнишь, в первом подъезде в одной квартире садовый распылитель мы видели? Ну, огородники там ещё какие-то, видать, жили – там ещё запас семян нехилый? Ты ещё спрашивал – а что это. Вот, найди и притащи мне. Вместе с ёмкостью и шлангами. Мы с Толяном на свалке крысам быдем делать аутодафе. Не важно, я сам не особо знаю, что это такое, что-то из милого арсенала средневековой инквизиции. Вот. Окна все в жилых отсеках и в ‘маркетах’ пройтись-проклеить ещё раз. Вообще в нежилую зону не шарохаться! Систему подачи и фильтрации воздуха я сделаю, благо что-то наподобие этой гадости я подсознательно и ожидал. Сейчас детально распределим обязанности. Чё сидишь? Двигай за распылителем; и ещё захвати пару противогазов у нас дома, скотч и пачку одноразовых дождевиков в ‘маркете’ – ну, помнишь?.. Цветные такие. Вот. Двигай. Теперь, значит, ты, Володя... Ты возьми... *** Эти полтора месяца, пока эпидемия выкосила порядочную часть населения всего мира, мы, как и подобает запасливым крысам, просидели взаперти. Правда, ‘просидели’ – это слабо сказано; мне давно не приходилось так пахать, как в эти полтора месяца, – батя ‘увлёк’ нас давно спланированной ‘фортификацией’. Батя оказался прав: эпидемия жёстко прошлась именно по скоплениям людей, только незначительно затронув малонаселённые регионы. Мы, ‘город’, тоже теперь относились к ‘малонаселённым регионам’, да. В городе выжило даже и без мер защиты много бомжей или одиночных ‘семеек’: соседей, скучковавшихся где-то и выживающих сообща, на запасах, но при этом мало контактировавших с внешним миром. Туго пришлось одиночкам ‘без запасов’. Рынки умерли как понятие, возродившись только ближе к весне. Кстати, эпидемия выкосила и порядочное число национальных диаспор: привычка ‘кучковаться’, ‘быть вместе’ сыграла с ними плохую шутку. После начала эпидемии в некоторых отдалённых коммунах началось бегство охраны и обслуги, и некоторые люди, бывшие горожане, тоже смогли оттуда убежать. Но судьба их чаще всего тоже была незавидна. Слухи об эпидемии уже распространились. Окрестные деревни встречали их огнём на поражение, видя в них разносчиков болезни. Люди пешком, разоряя по пути всё до чего хватало сил дотянуться, возвращались в город, в котором их никто не ждал. Город был разграблен мародёрами и частично сожжён. Кто не успел – тот опоздал. Бывшие жители города тенями лазали по бетонным коробкам, добирая оставленные мародёрами крохи. Батя соорудил интересную систему подачи воздуха в Башню: на втором этаже в окно был вставлен воздуховод, выломанный в магазине под нами, воздух через него всасывался в Башню вентилятором. И в этом воздуховоде он устроил ‘ультрафиолетовое обеззараживание’ – оказывается, большие люминесцентные лампы уличного свещения состоят из внешней колбы, изнутри покрытой люминофором – веществом, которое светится под воздействием ультрафиолетового излучения; и колбы в центре, которая, собственно, это ультрафиолетовое излучение и испускает. Если внешнюю колбу аккуратно разбить, не повредив внутреннюю... Ну, дальше всё понятно. Вот две таких ультрафиолетовых мощных излучателя и прошивали весь воздушный поток, идущий в Башню – два раза в день, когда заводили один из генераторов, и, соответственно, вентилятор. ‘Чем чёрт не шутит’ – как выразился батя. Эпидемию мы пережили. А с наступлением морозов, как и ‘обещалась’, она и сама сошла на нет, выкосив столько народу (в основном беспомощного, беззащитного) сколько не выкашивала ни одна мировая война... ФОРТИФИКАЦИЯ Когда стало холодать, все близлежайшие источники ‘полезностей’ мы уже тщательно обследовали, а жизнь более-менее устаканилась, батя решил, что настала пора заняться, как он выразился, оборонительной фортификацией. Да и вооружённая конкуренция за ‘остатки ресурсов’ в городе приняла уже совсем неприличные формы: то и дело трещали выстрелы; на наших, всё более редких ‘выездах на мародёрку’ всё чаще стали попадаться трупы ‘коллег’, с признаками, как говорится, явно насильственной смерти. В городе стало слишком много отморози, и жрать им становилось нечего. А приближалась зима. На ‘выездах’, ощетинившись автоматами, мы чувствовали себя более-менее уверенно, но... на всякую силу есть другая сила, ещё большая. Мы всё больше опасались притащить за собой ‘хвост’ в Башню. Пришла пора заняться её укреплением. Пеоны за прошедшее время итак довольно успешно, по батиным планам, изрыли Башню проходами; настало время всё это ‘облагородить’ и связать в единую оборонительную систему, как он выразился. Вообще эту тему батя готовил уже давно, исподволь. И тут он в очередной раз просветил нас, что он лично подразделяет фортификацию на оборонительную и наступательную. Толик молча внимал, а я тут же спросил, что он понимает под наступательной фортификацией’ – наступающие на врага окопы?.. Батя вместе со мной посмеялся, и потом пояснил, что под ‘наступательной’ он понимает такую защиту, которая сможет нанести противнику урон. Мы сначала не поняли, но вскоре всё выяснилось. Батя имел ввиду разного рода мины, ловушки, неприятные сюрпризы для нападающих и всё такое прочее. Я с интересом отнёсся к этому; даже можно сказать, с энтузиазмом – идея мне понравилась. Ещё до этого батя вещал, что – ‘Понимаете, мужики – нас ведь мало. Оружия у нас – вообще мизер. А ништяков (так он называл полезные припасы) у нас полно, благо мы позаботились, пока все остальные хлопали ушами... И кто-нибудь обязательно про них прознает и позарится. Отбиться чисто ‘пехотными средствами’ нам будет очень сложно, в чём мы уже, к сожалению убедились... – он помолчал, отдавая дань памяти геройски погибшему Устосу и продолжил: – Потому у нас два взаимнодополняющих способа поведения: первый – это затихариться и неотсвечивать. То есть чем меньше народа будет знать, что мы тут есть, а главное – что у нас есть что съесть, – тем лучше. На улице особенно не светиться! Готовку жратвы будем делать на верхних этажах – чтобы запах не тащило по кварталу... Знаете, как от голодухи нюх обостряется! Неоткрытую банку тушёнки за километр почуешь! Потому поменьше съестных запахов, и ни в коем случае не выкидывать на улицу то, что выдаст наличие у нас запасов: банки из-под консервов... упаковки от печенья, сухого молока, и прочее и прочее... Понятно? Чтоб нас не вскрыли. Всё в мешки с говном и пусть стоит в квартире 15 – до поры. Это я женщин ещё вразумлю. Второе. Нужно нападающим... Возможным нападающим... по возможности осложнить жизнь. Просто забаррикадироваться и отстреливаться из-за баррикады – это всё хорошо и правильно, но! – повторюсь, нас слишком мало и у нас мало оружия. Полноценный штурм мы не выдержим... – Откуда тут полноценные штурмующие??.. – Толик фыркнул – Воякам мы не интересны, а мародирят одна отморозь неорганизованная! – Толян, всё так. Но мы должны настраиваться на худшее. Ну как отморозь сорганизуется? В битве с Устосом (он опять помолчал) они действовали вполне организованно... Опять же те, помнишь, бомжики... А главное – могут ведь сбиться в большие... кхм... коллективы. Чем их больше – тем труднее будет отбиться – нас мало. Потому будем продумывать активную защиту подручными средствами... – он сделал паузу – Кроме того, что окна первого-второго этажа и вход в магазин и так уже заложены, мы будем делать мины. Мины будут нас охранять, когда мы будем спать, потому что дежурить по ночам – это нам скоро... – Настое... Ээээ... Надоест! – подсказал Толян, который любил поспать. -Да. Итак – мины и всякие сюрпризы. Они помогут нам и при возможном нападении. А вот что за сюрпризы – будем думать. У меня есть кое-какие идейки, реализацией которых я займусь; а вот вам для начала и для оживления воображения дам кое-что почитать... – и батя включил свой неизменный нетбук. Мы с Толиком с интересом принялись читать и смотреть что он нам там открыл. Оказалось весьма интересно, и, как правильно сказал батя, будило воображение... На нетбуке у него оказалась подборка материалов про разного рода ловушки, применявшиеся вьетнамскими партизанами в войне с американцами. Это мне Толик рассказал. Оказывается, давным давно американцы зарубались и с Вьетнамом, и мочили они там друг друга по полной программе. Дело было в джунглях, вьетнамские партизаны были слабо вооружены, и потому придумывали всякие ловушки для оккупантов, иногда весьма остроумные. Мы заинтересованно рассматривали картинки и фото самых разных западней – и самые простые, типа заострённых бамбуковых кольев на дне прикрытой шестами и дёрном ямы; до всяких изощрённых – когда нога противника проваливалась в ямку и по ней, по ноге, прокатывался валик с острыми бамбуковыми кольями, превращая ногу в рваный фарш... Толик, тыча пальцем в экран: – Во, они колья ещё калом смазывали, для заражения противника! Что-то подобное и нам надо – и обязательно на колья насрать, ога! – он заржал. Разного рода ловушки, когда на наступившего на неприметную ветку вдруг со стороны вылетало подвешенное на канатах здоровенное бревно, утыканное гвоздями и шипами... Или разные самострелы, пуляющие дротиками в противника... Словом, это действительно ‘будило воображение’. – Чем потом у американцев с вьетнамцами дело кончилось? – спросил я у Толика. – А, не помню... Кажется, американцы на них сбросили пару атомных бомб – и так победили – ответил Толик. Ну да... Если атомными бомбами – тут уж бамбуковыми кольями не повоюешь... Но поскольку наша Крысиная Башня не находилась в состоянии войны ни с кем, обладающим атомным оружием, мы принялись за дело. Батя сказал, что стреляющие ловушки он берёт на себя, мы будем нужны только в некоторых случаях – помогать; а вот создание баррикад на путях прохода, да так, чтобы пройти можно было только бочком-бочком, да протиснуться, – он поручил нам. Недолго думая, мы стали с Толяном вытаскивать из вскрытых квартир мебель, или части мебели – все эти дыэспэшные фанерованные дверцы от встроенных шкафов, кресла, столешницы, межкомнатные двери... причём я двери предпочитал отвинчивать с петель отвёрткой, а Толян – выдёргивать их вместе с косяками, пользуясь кувалдой, монтировкой, и помогая себе ‘боевыми криками’... Кажется, ему это нравилось – дистроить всё вокруг, он вообще был больше заточен на разрушение, а не на созидание, хотя бы и баррикад... После такого ломообразного снятия дверей с петель они зачастую представляли собой расщеплённые обломки – но он говорил – Ничё-ничё, всё в дело пойдёт, хотя бы и на дрова, – и молодецким ударом сносил крышку от очередного какого-нибудь письменного полированного стола... – Это мне заместо ударной тренировки – пояснял он мне на мои робкие попытки остановить его – нафига нам обломки вместо целой мебели? В этом он весь... Было, честно говоря, несколько не по себе – вот так вот курочить чей-то быт... Квартиры стояли прибранные, как будто ждали готовых вот-вот вернуться хозяев; дышали, можно сказать, уютом и мирной жизнью – поначалу рука не поднималась всё это ломать. Как будто ощущение – вернутся хозяева, спросят – какого чёрта вы разломали мой быт??.. Очко как-то инстинктивно поджималось. Спросил у Толика. Не предъявят нам за самоуправство? – Ничо-ничо, говорит. Кто тут спросит, кто тут вернётся. Ты посмотри что в мире делается. Из бывших жильцов наверняка уже больше половины кони двинули, а кто ещё не гикнулся – больше заботятся чтоб с голоду или от пули не сдохнуть, а не о сохранности своих, блин, мебелей. Кто тут вернётся, кто тут ‘предъявит’?.. В городе вон сколько зданий выгорело в ноль – чё тут говорить про какие-то мебеля... А кто рискнёт предъявы лепить – пусть пробует – и, перехватив лом, пошёл в очередную квартиру курочить обстановку. Вытащенные на лестницу предметы бывшего обихода ( – ‘Всё одно этот шпон и пластик с ДВП плохо горят, он них одна вонь и формальдегидная отрава, на топливо не годятся’ – сказал батя) мы тщательно громоздили друг на друга, связывая толстой стальной проволокой. Приходилось в некоторых местах сверлить в стенках бывшей мебели дырки запасливо припасённым батей ручным коловоротом – под проволоку, получалось как-то на вид рыхло – но крепко! Так-то вот запросто с дороги не отшвырнёшь! Бывшую мебель, вплоть до холодильников, мы не только связывали между собой, но и привязывали проволокой к перилам на лестницах, старались заклинить между опорами перил. Проволоку скручивали пассатижами, а более толстую – Толик, молодецки ухая и крякая, скручивал монтировкой и ломом... Мы сделали три рубежа обороны – между первым и вторым этажом, между третьим и четвёртым, и на площадке до 9-го этажа. Баррикады получались на вид ‘рыхлые’ – но, благодаря связке из проволоки и креплению к перилам – довольно прочные, особенно так-то вот ‘с разбегу’ их хрен преодолеешь – мы выстраивали их зигзагом, чтобы нужно было по одному протискиваться в узкие проходы. Вертящийся постоянно под ногами и мешающий Граф тут же обоссал все углы наших баррикад, отметив таким образом расширение своей законной территории’. Из сюрпризов тоже кое-что изготовили. Пара холодильников, набитых для веса всяким строительным мусором, оставшимся от пролома лазов в соседний подъезд, мы так расположили на перилах, что при рывке за специально выведенную верёвку они обрушились бы на головы нападавших, и, прокатившись по баррикаде – горе тому, кто не успел бы пригнуться и залечь на ступеньки! – снесли бы своим весом к чертям всех находящихся на лестничной площадке. Одна из баррикад, устроенная между 7-м и 8-м этажами, была нами устроена таким образом, чтобы её легко можно было обрушить, напрочь завалив проход по лестнице. Когда ‘баррикады’ в целом были уже готовы, стали уже ‘извращаться’, придумывая разного рода сюрпризы для нападающих. ‘Вершиной творчества’, как высокопарно назвал это Толик, была придуманная мной ловушка между четвёртым и пятым этажами – всё же, хоть мы и не в джунглях, и рыть ямы нам тут не светит, меня не оставляла мысль заделать что-то из ‘вьетнамского арсенала’. И я это, при помощи Толика реализовал... На открытом, ничем не захламлённом участке лестницы, на лестничном пролёте мы протянули кусок стального тонкого троса, который в своё время притащили из ЖКХ; им, очевидно, сантехники чистили канализацию. Закрепили один конец, тот, что ниже, на лестничной площадке в окне – Толян тяжёлой кувалдой вбил в оконный пролёт на уровне выше головы высокого человека заострённый кусок арматуры (затачивать, чёрт, пришлось мне, долго и вручную) – за него и привязали; второй конец закрепили с натягом к газовой трубе под потолком у квартирной площадки, так, что трос проходил, туго натянутый, вниз, с наклоном, через весь лестничный пролёт. Затем я взял столешницу от чьего-то кухонного стола, и подготовил её для будущего смертоубийства: я насверлил (проклиная этот твёрдый облицовочный пластик и прочный ДВП) отверстий в ней, чуть проточил их полотном от ножовки по металлу – и забил в них с внутренней стороны найденные в доме же шампуры для шашлыков. Забил плотно, кувалдой. Когда я закончил, батя и Толик пришли посмотреть. И офигели – моё творение выглядело ужасающе! – как в каком-нибудь фильме ужасов: белая пластиковая поверхность стола – и из него торчат полтора десятка разнокалиберных по длине и ширине, но отточенных и блестящих длинных стальных острия! – О, ужастик... – коротко высказал впечатления Толик – Да, на эту поверхность падать что-то не хочется – одобрил батя – Это не для ‘падать’ – поправил я, наслаждаясь произведённым на них впечатлением. Вот когда всё доделаю – увидите. Короче, получившееся злодейски поблёскивавшее стальными остриями сооружение я через блок – ролик (выдернутый с одного из тренажёров, бесхозно ржавеющих в зале возле бассейна) я подвесил на стальной трос, протянутый через лестничный пролёт. Закрепил посредством петли из проволоки, в которую был вставлен стальной штырь с привязанной к нему верёвкой. По идее, при рывке за верёвку, штырь должен выскочить из проволочной петли, освобождая столешницу для свободного скольжения на ролике по тросу вниз, по лестничному пролёту. Для веса я закрепил проволокой же, прочно, с внутренней стороны столешницы найденные в одной из квартир 16-тикилограммовую гирю и пару тяжеленных, десятикилограммовых гантелей. Закрепил их прочно, не просто положил, а привязал проволокой через просверленные в столешнице дырки – они должны выполнять важную роль ‘карающего веса’, не менее важную, чем штыки шампуров, многообещающе торчащие из столешницы... Я провозился с этим аж два дня, но был доволен как слон – все почти, кроме натягивания и закрепления стального тросика, я сделал сам. Саднили ладони от мозолей, натёртых, несмотря на перчатки, коловоротом, болели плечи – но я был очень доволен. Притащил половинку седушки от какого-то пружинного дивана, раскуроченного ранее Толиком – мы использовали от него только боковушки; поставил её стоймя на нижней части лестницы – это, типа, нападающий или нападающие. Мишень. Позвал батю и Толяна ‘принимать работу’. Посматривая, как мне показалось, с неприкрытым уважением на ощетинившуюся стальными пиками столешницу, они заняли ‘зрительские места’ – выше по лестнице. – Ну. Ну! Давай-давай! – это всё Толик. – Ща. Не торопитесь – я был собран и деловит. – Итак! Дис-по-зиция: атакующий противник ломится вверх по лестнице. Мы... – Ага, и что он видит? – перебил батя – вот эту вот зловещую конструкцию? – Понятно, что он обосрётся со страху и тут же сделает ноги! – ехидно добавил Толик. – Да, джентльмены – я был в ударе и не собирался размениваться на пикировку словами – Вы совершенно правы – но не совсем. Это лишь демонстрация. В реале эта конструкция, которую я принял решение назвать... – я сделал драматическую паузу – назвать... – ‘Постель для йога’! – это батя – ‘Трындец пришельцам’! – это Толик – Назвать ‘очиститель лестничного пролёта’, – вот так вот, просто и без затей, – итак, мы опережая противника, отступаем, минуем этот мой ‘очиститель’, и, продолжая отступать, дёргаем в-в-в-вот эту верёвочку... – Дёрни за верёвочку, деточка, дверца и откроецца! – ввернул начитанный Толик. – Внимаааание! – я взялся за конец верёвки – противник, который тут представлен старым диваном, атакуе!.. Я дёрнул с усилием за верёвку. Штырь, выскочив из проволочной петли, звякнул по полу. Утяжелённая гирей и гантелями столешница, на блоке, да на тросе под крутым наклоном, тут же устремилась вниз... За счёт большой парусности она, скользя вниз, несколько отклонила нижний, утяжелённый железом, край назад, и неслась как настоящий какой-нибудь злодейский девайс из фильма ужасов, не оставляя нападающим ни шанса увернуться от неё... Рррраззз!!! – стальные штыки шампуров вспороли обшивку диванной половинки, и, нисколько не затормозив, откинули её к противоположной стене, впечатав её в стену, пробив насквозь! Пауза. – А-бал-деть! – Толик заржал – Вот это конструкция! Шашлык из всех, кто ниже! Я был горд удачным испытанием. – Неплохо – одобрил батя, спустившись и рассматривая шампуры, насквозь проткнувшие диван и аж сделавшие выбоины в штукатурке стены, – неплохо, неплохо. Чем чёрт не шутит. Но конструкцию нужно замаскировать – это раз. Два – навяжи здесь побольше верёвок, чтобы не было понятно, какая и зачем куда ведёт – чисто для отвода глаз. Ну и – три – постарайся сделать так, чтобы эта конструкция никого из нас не прибила раньше времени – это было бы обидно. – Штыки говном смазывать будем? – это ехидный Толик – Для заражения поражённых сим агрегатом? – Лучше твоей ядовитой слюной – отмахнулся я – И без отравы на шампурах тут выжить без шансов. Через пару часов я позвал их принимать уже готовый к ‘боевому использованию’ механизм: выдернув из дивана штыки шампуров, я оттянул столешницу – ‘очиститель’ на исходную, закрепил её штырём, чуть поправил пассатижами погнутые от удара несколько шампуров. Даже прошёлся по остриям их напильником, так что они опять хищно так заблестели. Понавязал, как советовал батя, верёвок на лестничной площадке – чисто для отвода глаз. И, главное, завесил всё это своё сооружение белой простынёй от потолка до пола. Простыня еле держалась, и, по идее, чисто закрывала от взглядов изготовленное к удару устройство, маскируя его, но не препятствуя скольжению вниз – при ‘боевом использовании’ тяжеленная столешница со штыками просто сорвёт простыню. На простыне в центре я изобразил баллончиками в цвете всё ту же морду оскаленного крыса, и вокруг написал ‘Пошёл вон, тебе тут не рады!!’ Батя с Толиком одобрили. – Надо было написать ‘Пшёл нах’ или ‘Молись, грешник!’ – откомментировал Толян – и назвать устройство как-то повнушительнее – что это – ‘очиститель’... Такое серьёзное устройство – это тебе не вантуз сантехнический какой-то! Пусть будет... ‘Оскал Микки-Мауса’ – он ткнул пальцем в сторону злобно скалившейся нарисованной на простыне крысиной морды. Я кивнул, соглашаясь. Клёвое название. – Нормально – сказал батя, и, уже уходя, Толику – я больше рассчитываю, понятно, на мои самострелы с картечью, но пусть и ЭТО будет – до кучи. Опять же Серёге полезно что-то руками делать – ишь как увлёкся! Надо сказать, что после той демонстрации с диваном мы теперь, и я, и батя с Толиком, мимо этой ‘Улыбки Микки-Мауса’, как иногда также называл приспособу Толян, проходили с опаской, пока батя не заставил меня сделать там дополнительный фиксатор – предохранитель. Быть приколотым к стене собственным устройством – дануевонафиг! Батя что-то мудрил с кусками водопроводных труб, пилил их ножовкой, стучал кувалдой, плюща их концы, что-то мудрил с проводами и батарейками. Кстати, тут я узнал, как делается порох. До этого я себе и в голову не брал – ну, стреляет ружьё и стреляет, как, почему – да потому что патроны... А как патроны? Батя меня изводил этим вопросами – ну не знаю, не знаю я! Никогда не задумывался! – тут батя, окатив меня молча очередным ‘ушатом молчаливого презрения’ (Мол, тоже мне, пацан – не знает принципа действия огнестрельного оружия! – Да, не знал! Мне это раньше нафиг было не нужно знать!) начинал рассказывать... Оказывается, выстрел – то же горение, только быстрое. И, если так просто топливо горит с притоком воздуха, – то в порохе это... окислитель, значит, – уже есть в составе, и потому гореть он может в замкнутом пространстве, без воздуха, например – в патроне и стволе. И при этом выталкивать пулю. Или там разрывать ёмкость, в которой находится – тогда получается взрыв... В общем всё просто! Для пеонов вообще всегда было удачей ‘попасть на кино’: фоторезаком резать в мелкую лапшу старую целлулоидную киноплёнку – всё лучше, чем долбить перекрытия, сгребать мусор или таскать воду. Сиди, знай себе, вручную кромсай длинные как змеи ленты старых фильмов, выменянные батей на рынке, стараясь чтобы ‘лапша’ получалась как можно мельче. Батя сказал, что по составу это тот же нитропорох – для самоделок самое то! Батя сказал, что есть хренова туча всяких химических рецептов как сделать взрывчатку – но всё это достаточно сложно и нестабильно, то есть хранить её долго нельзя. И потому мы будем, он сказал, делать самое простой – порох. Но, поскольку мы всё же в 21-м веке – будем делать проще, чем предки. Селитра, говорит, у меня есть... С углём-то древесным тоже проблем нет, а вот где доставать серу... Да и не надо. Всё, говорит, заменим сахаром. Помогавший бате Иванов до самого своего обмена-продажи долго и нудно молол в ступке (опять из батиных запасов! Здоровенная чугунная ступка с пестиком, каких-то древних времён!) сахар, превращая его в сахарную пудру. Потом батя, открыв окно в 26-й квартире, превращённой им в лабораторию, на нашей туристской газовой плитке, варил сахар с селитрой, превращая это всё в коричневого цвета булькающий вонючий кисель. При этом видно было, что он очкует, говорит: – Если температуру не рассчитать – полыхнёт, причём гореть будет так, что хрен потушишь... Этот кисель вылил в противни, и потом, когда он застыл как карамель, они его в ступке же толкли – но не пудру, а в мелкую крошку. Потом эту крошку сеяли через самодельное сито с марлей, добиваясь, чтобы все крупинки были примерно одного размера. Крупные куски опять толкли, а пыль ссыпали ‘на переплавку’. Готовый ‘порох’ ссыпали в большой бидон. Конечно, первую же партию мы опробовали. На подоконнике полоска их самодельного пороха горела бодро, с искрами, с клубами густого белого дыма. Батя остался доволен. Испытали и самострелы из обрезков водопроводных труб, которые тут же, на этажах, батя выпиливал из стояков ножовкой по металлу, потом плющил один конец тяжёлым молотком и сверлил запальное отверстие. – Аркебузы, ёпт! – откомментировал, повертев в руках заготовки, Толик. Он не участвовал в наших приготовлениях, когда у него было желание ‘покачаться’, он долбил ломом и кувалдой перекрытия между этажами на замену пеонам. – Дистрой! – как он выражался, – Что-то пробить, разбить или сломать, – мне всегда по кайфу! Я тоже за ним это давно заметил. Его не привлекали тщательные приготовления, но вот что-то пробить, оторвать, обрушить, – это для него было самое то... Да на здоровье! Батя сразу сказал, что нам, для нашей безопасности, надо бы наделать дополнительных ходов в НАШЕМ доме – мы и наделали. – Если, – говорит он – ‘Крысиная Башня’, то и крысиных ходов в нёй должно быть в достатке! Мы должны иметь возможность перемещаться между этажами не выходя на лестничные клетки! Причём ходы, лазы должны быть в самых неожиданных местах, замаскированы, и некоторые из них мы опять же оборудуем ловушками и минами – горе нападающим! И пеоны в заранее размеченных местах пробивали стенки, перегородки. Стенки кирпичные, а перегородки вообще гипсобетонные, – это было не очень сложно. Особенно когда мы выяснили, что все туалетные коммуникации, – канализация там, трубы водоснабжения, – проходят в эдакой сквозной шахте. От квартир она отделялась где гипсокартоном, где пластиковой дверкой, – словом, фигня. Выломать эту облицовку и расширить шахту так, чтобы можно было протиснуться в другую квартиру оказалось несложно, – особенно когда Толик сокрушал чугунную трубу канализации, а батя взялся выпиливать куски труб и из стояков в этой шахте. На вонь, идущую из разломанной трубы, мы как-то перестали уже и обращать внимание, да батя и заткнул её пролом на нижних этажах. Пробивать перекрытия было намного сложнее – приходилось ломом взламывать пол; а он в нашей башне из толстенных плах, на которые уже у кого настелен паркет, у кого линолеум. Когда взломали пол в одной квартире, батя пришёл посмотреть – и одобрил: – Это ж смотри сколько дерева! Да тут топлива на метр площади больше, чем в лесу! Пеонам приходилось выламывать половые доски, вернее – толстенные плахи, ломом и тяжёлым топором, выпиливать ножовкой, отгребать в стороны насыпанный под полом шлак, и долбить бетонные перекрытия... Работка была та ещё! Конечно, долбить вниз – это не то что долбить ‘вбок’, но всё равно. Особенно, когда открывалась арматура. Её пережигали самодельным термитом – его изготовление оказалось на редкость несложным. Толик вообще предложил дыры в полу пробивать взрывом, но батя на это только покрутил пальцем у виска. Честно говоря, я удивлялся на себя... Я вкалывал так, как нигде и никогда, – долбил стены и перекрытия наравне с пеонами, пережигал арматуру, таскал мебель, строил баррикады на лестницах... Причём всё это в условиях, когда и помыться после работы толком нельзя было – только что обтереться горячим мокрым полотенцем, благо чистых полотенец во взломанных квартирах мы нашли вполне достаточно... Откуда брались силы и желание работать? Болели плечи, саднили содранные и под рабочими рукавицами ладони, пекло обожжённое колено, – но я работал как заведённый. Вечером, лёжа, устало глядя в потолок, я прокручивал перед мысленным взором что нужно сделать завтра, на чём мы остановились... Откуда это? Мне было непонятно – что с мной творится, ведь раньше для меня даже посуду помыть было влом. Когда с группой ездили на капусту, я часто филонил... Откуда это непонятное желание вкалывать? Так и не разобравшись, я посоветовался с батей. Тот, как и следовало ожидать, внёс ясность: просто, говорит, ты сейчас: – делаешь чисто для себя. Чувствуешь себя Хозяином Дома. – чувствуешь себя Творцом. Это тебе не домики из песка строить! Это нормальная ‘боевая фортификация’! – понимаешь, что за тебя это никто не сделает. – понимаешь, что каждая дырка в полу, каждая баррикада на лестнице и каждая ловушка есть повышение твоей личной обороноспособности, повышает твои шансы в грядущем бою. – понимаешь, что всё это – всерьёз. Всерьёз. Совсем, окончательно, всерьёз! И что всерьёз можно, если не быть работящим и предусмотрительным, превратиться в такой же труп, которых я уже насмотрелся за эти месяцы... Ну что... Я согласился с ним, что он прав. Так всё и есть. Пару дней я помогал бате натягивать стальные тросы в пластиковой оплётке из нескольких окон Башни во двор, к деревьям и фонарным столбам в центре двора. Крепили в квартирах за батареи. Зачем это – батя говорил что-то невразумительное; у меня сложилось впечатление что он или сам толком не знает, или стесняется задуманного, как несерьёзного. Единственно, что сказал, это что – Меня, Крыс, твоя идея с этим... с ‘улыбкой Микки-Мауса’ навела на некоторые мысли... Как и тот наш, надо признаться, удачный опыт с бомбардировкой бомжиков хлоркой... Ничего тут особо сложного в разгадке, собственно, не было – он собирался по наклонным тросам отправлять на головы потенциальным нападающим какие-либо ‘гостинцы’, которые и мастерил вечерами. На улице хорошо. Если смотреть с крыши Башни – вообще прекрасно. ‘Золотая осень’ – как в книгах пишут. Видно далеко... Днём – город как город, дома в пятнах желтеющей, опадающей листвы; это вечером становится жутоковато оттого, что почти нет светящихся окон. А днём хорошо. Красиво. Было бы ещё лучше, если бы взгляд время от времени не натыкался то на выгоревшую коробку дома, то на крышу с проломами в кровле. После работы на батю накатывает настроение пофилософствовать. Он выдаёт: – Мы тут, в Башне, как в замке на вершине скалы... Красиво, правда? А что ж ‘не красиво’, – красиво. Соглашаюсь с ним: – Ясен пень. – Эх Крыс, Серый, Серый Крыс... Нету в тебе романтизьму... Вот ты взгляни вокруг... Что видишь? Пустой, загаженный и разграбленный, частично сгоревший Мувск? Старик, а ведь вокруг делается история!.. Когда-нибудь, может лет через двадцать, а может – через сто, какой-нибудь режиссёр будет снимать кино про эти времена; напичкает фильм красиво говорящими героями, напряжённой трагичной музыкой, – и тинейджеры того времени будут смотреть, и офигевать: вот классно было предкам! Вот бы мне так! А у тебя – ‘ясен пень...’ Никакого романтизьму!.. – он засмеялся. – Что-то не вижу я никакого ‘романтизьму’... – отзываюсь я ему в тон, – По мне так вода в кране романтичней всех этих исторических движений. А если б ещё и горячая... А как мне надо реагировать? – Что значит ‘надо’, старик? Ничего не ‘надо’. Надо так, как ты чувствуешь. Вот смотри вокруг – ты что видешь? Видишь поступь истории?.. Я покосился на него – опять прикалывается?.. Его иной раз не поймёшь. Какая такая ‘поступь’?.. – Не вижу я ничё! – отмазался я на всякий случай. – Ну вот... – деланно огорчился батя, – Ты её не видишь, – а она есть, наступает. Она – История. Потом когда-нибудь, новые историки, потомки тех, кто выживет в этом бардаке, будут этот период изучать, как-то классифицировать; пытаться понять, что двигало людьми в этот период... И тоже чего-то будут непонимать, точно так же как нам непонятны душевные движения современников, скажем, Ивана Грозного. А ты ничего не видишь... – А что я должен видеть? Помойку вон вижу, с горой мусора. Вон, дыру вижу, куда мы дохлого бомжа скинули – кстати, так и лежит, я видел, собаки, правда, всё же добрались и объели; то ещё зрелище... А что ещё? – Поступь истории – вот что! Но это, старик, не приглядываясь, не разглядишь. Ваше поколение... Вот наше поколение смотрело фильмы про храбрых индейцев, этого... Чингачгука; представляли себя на месте, значит, Неуловимых Мстителей, под пронзительную песню уезжающих в закат, – и в душе что-то замирало, ага... А вы? Про трансформеров кино? Про человека-паука? На его месте себя представляешь? – Бать, давай без наездов! – предостерёг я его. – Да ладно... Я это к чему. К тому, что когда ты видишь не только помойку, но и шаг времени ощущаешь, в котором и эта помойка, и этот двор, и эта Башня, с которой вы с Толяном метали хлорную ‘бомбу’ на головы нападавшим, и этот козырёк, где насмерть бился Устос, – то ты видишь дальше помойки, и дальше козырька... Ты становишься умнее и богаче... Нифига я его не понял. Иной раз его как начнёт заносить... Олег искоса взглянул на сына, и понял что надо проще... проще... А может, и вообще ‘не надо’. Зачем?.. Да просто хотелось поговорить с сыном. Что-то редко это получалось в последнее время. Всё больше за насущные задачи – как добра побольше захомячить, как выжить, да как неприятелю грамотно кишки выпустить... Нормальное такое бандитское общение старшего с младшим. Старшего бандита с младшим! – Олег сплюнул с балкона. – Серый, ты читал что-нибудь про сванские башни? – Нет, первый раз слышу. Что это? – Есть в горах Кавказа такая страна, или местность – Сванетия. Горная Сванетия. Что там ценность всегда было? – скот. Угонять чужой скот – и прибыль, и удаль, и молодечество. Удачливого угонщика, сиречь – грабителя, и девушки любят, и в роду уважают... Достойный человек! – считалось. Ты что думаешь, целые народы жили, да и живут набегами, грабежом – для них это было так же нормально и естественно, как для земледельцев собирать урожай... Мама твоя только этого не догоняет, в силу вбитых в мозг комплексов и предрассудков, которые она считает ‘моралью’... Впрочем ладно. Так вот. А где чужое добро забираешь, там нет-нет да и пришьёшь кого, – не так ли?.. Крыс хмыкнул понимающе и кивнул. – И там существовал такой красивый древний обычай – кровная месть. Освящённый, так сказать, исторической традицией... – батя хмыкнул и полез за куревом в карман, – Это когда мстят не определённому человеку, упоровшему косяк, а всей его семье, или всему роду. Ну и вот. Там в каждом селении, в каждой семье есть – или была, – такая родовая башня. Каменная. Как дело запахло вероятностью оросить травку красненьким, – так семья подхватывалась и грузилась в башню. Ну, запасы с собой – дрова, жратва, вино там... Как у нас, словом. Ну и... Там пересиживали опасные моменты. Совсем как мы. Там и считалось нормальным и даже необходимым каждой семье иметь свою башню. Фактор выживанения, так сказать. Неужели не слышал? – Нет... – Ну вот... Видишь, какие ассоциации лезут в голову твоему старому папке... Красивые какие ассоциации: Кавказ, сванская башня. Или замок на скале. А ты: помойку вижу... Горелые дома вокруг вижу... Дыру, где собаки бомжа жрали... Ширше надо смотреть, Серый, ширше и ширшее! Он опять засмеялся. Так я и не понял, к чему это он. Да покласть на этих древних горцев. У них тогда гранатомётов не было. А были бы – раскатали бы эти башни в момент. Нам бы гранатомёт! И пулемёт – крупнокалиберный. И этот... как его? Толик с батей говорили: АГС-17 ‘Пламя’. Автоматический гранатомёт на станке – и поставить его на крыше, – вот это было бы дело! Нас бы без вертолётов вообще бы никто не взял. Кстати, и что касается вертёлётов... – я замечтался. Батя облокотился на перила балкона и курит. Сплёвывает вниз. Курит не абы что – а сигару. Самую дорогую, что нашлась в запасах этого же таможенника. Батя вообще не любитель курить, – так, от случая к случаю, но сейчас – чисто под настроение, и как он сам говорит, ‘понты метнуть перед самим собой’. Только что мы закрепили очередной трос; он слегка провисает, как не старались натягивать, но батя сказал – пусть. Я тоже рядом. Отмахиваюсь от дыма вонючей сигары. Мне нравятся только длинненькие тонкие сигариллы с вишнёвым вкусом, – батя и сказал: ‘Ну и кури, бухай, только не матерись’, – опять прикололся... Но что-то не хочется сейчас курить, тем более, что никто не запрещает и выделываться ‘взрослостью’ не перед кем... Сказал про это бате. Тот затянулся, выпустил клуб дыма, попробовал пускать колечки – не получилось; и тогда только ответил: – Видать, и впрямь взрослеешь... Сплюнул вниз, проследил за плевком, и сообщил: – Серый, а ты заметил, сколько у нас во дворе канализационных люков?.. А и правда, я как-то не обращал раньше внимания – весь двор в люках, наверное, штук десять, а то и двадцать. Ну и что? – А то, старик, что это ведь не только канализация. Это и телефонные сети, и водоканал, и что-т ещё. Вот бы этим хозяйством заняться! – А зачем, бать? Нафиг они нам спёрлись? – А ты подумай. Вот выпадет снег. Все следы будет надолго видно. Вдруг нам понадобится тихо слинять с Башни. Скажем – зайти в тыл нападающим. Ты прикинь – насколько это было бы полезно! Я прикинул. Действительно, круто. Батя продолжал: – Ведь посмотри – в наш бассейн до сих пор никто из местных так и не залез. Так никто ни не допёр, что там вода-то есть! Привыкли, что он пустой и заброшенный. Я видел – каждый день топают на набережную. А всё почему? Потому что не ходим мы в бассейн по улице! Снаружи бассейн всё такой же: заброшенный, двери забиты, и пыль-паутиной взялись. А мы лазим через Башню, сквозь стену. И никто нас при этом срисовать не может! Это плюс, нет? Да что говорить, конечно плюс. Вообще, лазить за водой было ещё то удовольствие, таскать каждый день воду для кухни, для мытья; и я давно уже подбивал батю запрячь на эту милую процедуру и новых пеонов, – но он отказывал. Говорит, – и, конечно, небеспочвенно, – что это опасно: во-первых, пеоны получают возможность напасть – там ведь сквозь стены лазить надо. Не остережёшься – и можно будет заработать ломом по башке, как Джамшут от Ибрагима. Во-вторых – не надо бы пеонам знать, откуда у нас вода; наши нычки и тайные ходы. Их дело телячье: сказали тут дыру пробить – пробили; а для чего и куда, – не их пеонье дело. Мало ли... Мы ж их менять собрались – во всяком случае, Кольку. Равшан-то... Кому он нужен. Кстати, Колька в первые же дни в кровь отделал Равшана, когда тот попытался, как мы поняли, качать права как ‘старослужащий’; и завёл там свои ‘базары по понятиям’. Деревенский, да ещё отслуживший Колька просто избил городского понтореза в кровь, при молчаливом одобрении Иванова, – и потом мы их держали отдельно... – Но из Башни до коллекторов докопаться сложно... – размышлял вслух батя, – Хотя и можно. Ведь подвал магазина ниже уровня земли, – оттуда можно попробовать пробивать туннель к колодцам. Конечно, фундамент... Под фундаментом? Ох, вопросы, сплошные вопросы... Иметь бы схему этих коммуникаций... Интересно, в ЖКХ они есть? Надо бы завтра там поискать, если там ещё что-то осталось. Что вот я сразу, когда началось, об этом не подумал?.. Идей у Бати много. Ему бы дай волю и рабочую силу – он бы всю Башню глубоким рвом бы обнёс, и ещё крокодилов туда бы напустил. Мы были однажды на экскурсии в Польше, в Мальборке, восстановленном замке бывшего ордена крестоносцев, – да, там было что посмотреть... Понятно ещё, откуда Батя черпает свои фортификационные идеи. Там всё было по взрослому: стены, ров, подъёмный мост. Бойницы. Его даже во время второй мировой было нелегко взять, – и наши раскатали его почти в блин, так что там три четверти восстанавливать пришлось. Но восстановили классно, мне понравилось! Я, понятно, малой ещё был – больше на доспехи и оружие таращился; а батя всё эксурсовода пытал каверзными вопросиками. Типа ‘А как они свой туалет справляли?’ да ‘А как они грелись зимой?’ Оказалось, что вопрос с туалетом у них, у рыцарей-крестоносцев, был решён не в пример проще и надёжней нашего: надо рвом нависали угловые башни, – а в башнях были поставлены дощатые сортиры. Покакал – всё упало в ров, и унеслось течением – вода во рву была проточной. Великий Магистр ордена, понятно, до хождения в башню не опускался, – у него был свой горшок, а остальные только так... Всё продумано! Вплоть до того чем жопу вытирать, – оказалось, сеном. У нас-то с сеном напряг, и туалетная бумага давно кончилась, зато старых книг, справочников ещё на сто лет хватит. Хорошо ещё что интернет с компьютерами не совсем вытеснили бумагу из нашей прошлой жизни – вытирать попу клавиатурой было бы явно несподручно. А грелись зимой крестоносцы, оказывается... Никак. Только в покои магистра и в зал собраний, – или у них это трапезная называлось? – от кухни, от больших котлов с камнями, нагреваемых сжиганием дров, шли трубы-воздуховоды, выходили прямо в пол. А рядовые рыцари ничего – просто мёрзли и теплее одевались. Суровые были времена и суровые люди. И нам, что ли, через все эти таски пройти предстоит?? Не хотелось бы... Вдали как-то особенно гулко грохнул взрыв и отдалённо затарахтели выстрелы. Даже сейчас, в эпидемию, кто-то решал имущественные вопросы. Я спросил батю – а что будет дальше? Он послал щелчком окурок сигары вниз, и сообщил, сразу, как будто давно этот вопрос обдумывал: – А дальше, Серый, будет жизнь. Совсем другая жизнь, нежели мы привыкли за всё время современной цивилизации, но жизнь не прекратится. Другой вопрос, что, как я и предполагал раньше, население уполовинится, и даже больше – ну не могут современные осколки цивилизации прокормить такую кучу менагеров, дизайнеров и пенсионеров. Потому многие тупо умрут... – Нет, бать, ты не взлетай в заоблачные выси. Ты скажи, что, как ты думаешь, у нас в городе будет? – Ну что будет... Администрация, как единая власть, скорее всего, кончилась. Затея с сельхозкоммунами не оправдалась, даже и не успев начаться. А может так и задумано было. Люди, – в смысле население, – предоставлены сами себе. Так как в подавляющем числе люди от цивилизации отупели, истории не знают и знать не хотят, – то себя прокормить и защитить они не смогут. Это всё равно что домашних хомячков выпустить в зимний лес. К тому же – эпидемия. Думаю, две трети за эту зиму умрут. Может – половина. Трудно сказать точно. – Бать, я не про них. Я про этих! – я ткнул пальцев в сторону, откуда непереставая тарахтели отдалённые выстрелы. Батя кивнул: – Люди делят оставшиеся ресурсы. Довольно глупо поступают, – во время эпидемии-то. Сейчас бы надо затихариться и не отсвечивать, провести мощные карантинные мероприятия, а не экспансию осуществлять... Но они, в определённом смысле, вынуждены. Понимаешь, чем больше банда... Или, скажем, стая, как мы, – он говорит, размышляя вслух, – Тем, с одной стороны она боеспособней, просто хотя бы потому, что стволов больше. Но с другой стороны – чем больше народу, тем больше они ресурсов потребляют. Больше опасности столкновения характеров, амбиций. Там ведь все характюрные, как ты думал! Тем более, что это не армия, где взаимоотношения жёстко регламентируются уставом. А даже любая армия, как давно известно, должна либо воевать, либо интенсивно готовиться к войне – иначе она разлагается. Вот их ‘вожди’ и вынуждены бросать свои ‘армии’ из конфликта в конфликт, – и за ресурсы, и из-за того, чтобы чем-то этих... пассионариев... занять. Что они там делят? Им не суть важно. Очередной продсклад, поди. Колбасят друг друга, хотя вчера ещё за одной партой сидели, и даже, скорее всего, каких-то идеологических разногласий не имели, не то что в гражданскую войну. Ну, захватят. Перебьют конкурирующую организацию. А потом сами благополучно передохнут от заразы. Ну, это их дело. А что дальше будет... За зиму, думаю, ничего особого не случится, все будут сидеть на своём, уже захваченном, и обороняться от шатунов. По весне те, кто не вымрут, станут укрупняться. Объединяться. Может быть, какой-нибудь сильный лидер образуется, который займётся сплочением остатков цивилизации. Если не найдётся, – то всё равно мелкоту кто-то под себя подгребёт, не отсюда, так из-за границы. Пойдёт объединение, болезненно, конечно, как без этого. Но пойдёт. Насколько быстро – это зависит сколько народу выживет. Думаю, критическими будут первые два года. Вот их и надо будет продержаться, – а дальше начинать врастать в новую общность. В новую цивилизацию. Но сначала – нужно выжить. Где-то так. *** Наконец батя на наших ‘баррикадах’ расположил, привязал туго толстой стальной проволокой и замаскировал всяким барахлом свои ‘самострелы’ из кусков водопроводных труб, заряженных самодельной шрапнелью из шурупов, винтов и гвоздей – улётное сочетание, как отметил Толик. На сработку он предусмотрел два варианта – ‘в режиме мины’, как он выразился, от сдвигания какого-нибудь нарочито неудобно для проходящего торчащего предмета, скажем – дверцы шкафчика, или от наступания на какой-то лежащий на полу предмет, или обрывания лески под ногами, что замыкало электроконтакт... Срабатывать всё это должно было электроспособом – от батареек. Вот тут и пригодились захомяченные нами в период мародёрки плоские алкалиновые батарейки типа ‘Крона’. Кстати, батя научил меня делать замыкатели – из простой, чёрт побери, бельевой прищепки! Говорит, что технология не менялась со времён второй мировой войны, от партизан ещё. И второй вариант замыкания – сверху, из-за баррикады, чисто тумблером, – это уже ‘в режиме активной обороны’. Долго он нас мурыжил, пока мы с Толиком чётко не запомнили, какой провод где проходит, как расположены замыкатели, и какую досточку не стоит (мягко говоря) задевать при включённом замыкателе, и на что не стоит наступать, и где в темноте ноги надо повыше, перешагивая, задирать. Получить заряд из всякого острого железного барахла себе в кишки мы, конечно же, не хотели; и запоминали всё старательно. Вплоть до ‘сдачи экзамена’ – быстро пройти по этажам, нигде не задев и не сдвинув замыкатели. В случае, если бы пришлось быстро отступать от нападающих, это было бы очень важно... Он нас так замучил, что Толик даже предложил пройти по этажам с завязанными глазами, но это уже батя счёл излишним. Врочем, батя предусмотрел предохранители. Хорошо с электрикой! Просто. Батя поставил тумблеры, чтобы можно было отключать питание от самострелов, и включать только в случае нападения или на ночь – ‘в режиме мины’. Пустяк – а приятно. Тем более, что женщинам-то тоже нужно был ходить по этажам. Но мы всё одно строго соблюдали правила ‘не наступать и не сдвигать’ – риск тут нафиг не нужен, да и на автомате уже. Так, помимо укреплённых дверей и Графа, который в силу своего малого веса спокойно мог бегать по замыкателям, не вызывая сработок даже при включённой ‘активной защите’, и быстро научился перепрыгивать натянутые кое-где лески, по ночам нас стала охранять и ‘система’ – и не дай бог кому было ночью, впотьмах, попробовать к нам пробраться... От безделья-то зимой Толян придумал как-то ‘многоборье’. Типа ‘скоростное перемещение по этажам’. Как-то на спор с батей взялся спуститься на скорость с 12-го этажа ‘змейкой’, то есть перемещаясь не только и не столько по лестницам в подъезде, а в основном через наши проломы в полах-потолках квартир. Получилось прикольно. Нарисовали на листке ‘маршрут’, Толик его заучил, переоделся в старую грязную рабочую одежду, в которой он долбил полы и ломал мебель, мы поставили ‘контрольные точки’ – листки от блокнота с номерами, в определённых местах, батя отключил все самострелы и мины от электоропитания... Получилось классно: батя на первом этаже занял позицию с секундомером, в условленное время шмальнул холостым из нагана... Я был на площадке шестого этажа, – услышал как на двенадцатом гулко хлопнула после выстрела квартирная дверь, и дальше понеслось: на лестнице то хлопали двери, то слышался приближающийся дробный топот Толяна, – он нёсся как паровоз, ныряя из квартиры в квартиру, перемещаясь где через проломы в полу по вертикали, где через проломы в стенах по горизонтали, минуя некоторые этажи даже не выходя на лестницу, не забывая срывать листки блокнота с пометками этажа... Через несколько минут он вывалился из распахнувшейся двери квартиры на 6-м этаже, весь уже мокрый от пота, с красной рожей, задышливо дыша, не глядя на меня выдернул у меня из руки очередной листок с номером, и сыпанул вниз по лестнице, ловко лавируя между нашими ‘баррикадами’, и вновь скрылся в квартире на пятом этаже, чтобы мигом спуститься на этаж ниже через пролом в полу по тросу, переместиться в соседнюю квартиру через пролом в ванной, оттуда выскочить в комнату, обогнуть шкаф, там, в углу, спрыгнуть в пролом (осторожно, не зацепившись за торчащую арматуру!) на подставленный шкаф, с него спрыгнуть на диван, выбежать в соседнюю комнату, там за письменным шкафом брякнуться на четвереньки и ужом проскользнуть в соседнюю комнату – кухню, через узкий пролом-лаз в стене, замаскированный кухонным шкафчиком; там выскочить на лестницу, – в соседнюю квартиру... -Аттлична! – раздался крик бати, сигнализирующий, что Толян достиг финиша. Я, хотя спускался к первому этажу просто по улице, лавируя среди ‘укреплений’, и то оказался там позже Толяна. Тот был взмыленный как после кросса по жаре, но довольный как слон. – Во!.. Фотофиниш!.. – он предъявил нам пачку собранных ‘квитанций’, говорить членораздельно он ещё не мог. – Да верим мы, верим! Молодца! – радостно поздравлял его батя, – я не ожидал! Ты, блин, как торпеда! Только с сильно извилистой траекторией, ха-ха-ха! Глиссер! Шесть минут четырнадцать секунд! Первый рекорд Крысиной Башни! Ай, молодца! Крыс! – начал тут же подзуживать меня, – а тебе слабо обновить рекорд? – А сам-то?!.. – Обязательно. Это предлагаю называть военно-прикладным многоборьем, – полоса препятствий Крысиной Башни... Можно потом кроме прохождения ещё что-нибудь придумать... Прикладного что-нибудь... – А чё... – уже отдышался Толян, – к примеру, отстреляться в перемещении! – Патронов жалко.., – зажался батя. – Да ладно тебе! С нагана, монтажными – их ведь хоть жопой ешь! А без тренировок в стрельбе нельзя – сам знаешь. – А, ладно! Давай. На самом деле – дело нужное, – придумаем что... Знаешь, что мне это напоминает? – вдруг перебился он, – Полосу препятствий РВСН! Не слышали про такую, не рассказывал я? Я ведь в РВСН служил, ну, вы в курсе. Так в РВСН есть своя полоса препятствий – как у мотострелков или десантуры. Но специфическая. Там не по горизонтали надо было бегать, не стрелять и через стены прыгать, – а по лестницам, по лестницам, по шестам... Груз поднять на тросе, опустить точно в отмеченное место, спуститься – подняться... Занятно, блин. А мы тут своё многоборье придумаем! Прикладное. Ну что. Это ‘развлечение’ заняло нас не меньше чем на пару недель. Всё интересней, чем стены долбить, или даже чем на лестницах баррикады громоздить... Я порвал в хлам несколько курток и штанов, отбил палец на ноге, ободрал в мясо об арматуру голень, – но обогнал Толяна уже на третий день. Он офигел. Пробуя ещё ‘ускориться’, он как-то умудрился сорвать стопор на ‘Оскале Микки-Мауса’ и едва увернулся от понёсшейся его догонять по лестничному маршу утяжелённой столешницы на тросе, оскалившейся отточенными шампурами... Ещё пара ‘проходов’, и он, чувствуя что сдувает, начал канючить, выдумывая что-то новое, – в частности, теперь на 12-м этаже нужно было на скорость и точность стрелять в две мишени – в квартире и на площадке; на 8-м метнуть нож в столешницу письменного стола, прислонённую к стене, в квартире на 7-м молотком поразить две ‘мишени’ – пару кружек или чашек, поставленных в разных местах комнаты, каждый раз в разных местах, на третьем на скорость и точность резануть – проколоть несколько листов картона или коробок из-под обуви... Нож-то он метал, понятно, лучше меня. Да и стрелял. Это было прикольно! В натуре ‘полоса препятствий’ – особенно когда батя предложил усложнить прохождение не только ‘сверху вниз’, но и ‘снизу вверх’, – но это уже было ой как тяжело! Влезать по тросу это не то, что спускаться! – мы ограничились пятью этажами. Но прикольно! Батя сдувал нам с Толяном, но, в общем, и не стремился; ему наши ‘упражнения’ были больше по приколу . Да, это, чёрт побери, было весело! В конце концов я устойчиво стал обставлять Толяна – не с его массой шуршать змеёй по щелям и лазам! Ну чё, – говорит батя, смеясь – ‘Крыс – чемпион Крысиной Башни!’ – Оно как бы хернёй занимаемся, – рассуждает он, – но, с другой стороны, а не положить ли нам на чьи-то мнения, тем более что никого посторонних и нету? А для нас это полезно. Когда-то может и жизнь спасти. Чёрт побери, как он был прав... НАПАДЕНИЕ Очередное нападение на Башню случилось незадолго до Нового Года, когда эпидемия судя по всему уже закончилась. Кто заразился, – тот умер, кто остался здоровым – получил шанс дожить до весны. Чего они полезли? Отсиделись где-то и оголодали? Или это был их нормальный способ поиска пропитания – бомбить таких-то вот как мы хомячков? Батя сказал, что, в общем, сейчас уже должно было утрястись, кому и как выживать зимой, – кто сумел подгрести под себя ресурсы до наступления холодов, кто сумел подготовиться – тот и выживет. Остальным оставалось только надеяться на милость тех, у кого были запасы; или на Администрацию, ‘баронов’, на кого угодно, у кого были ресурсы, достаточные чтобы пережить зиму; и кто был настолько добр или глуп, чтобы делиться своими запасами с остальными. Но таких было мало. Оставалось отнимать... Володя Васильченко взволнованно сообщил по внутреннему телефону, что несколько человек ломают замок на решётке на входе в магазин – их окна были как раз над дверями. Все, весь ‘гарнизон’ был в Башне. Батя осторожно выглянул; потом, чтобы лучше и дальше видеть, выдвинул из надорванного края зашитого тканью окна третьего этажа самодельный перископ. В Башне произошёл некоторый переполох – всё же не каждый день к нам пытаются вломиться. К попрошайкам все привыкли; после того как батя настрого запретил хоть что-то давать – ‘Чтобы не приваживать!’ – попрошаек стало мало, если уж совсем случайно. Из пустого, частично выгоревшего, холодного города бесприютные люди, кому повезло не подцепить заразу, ушли к деревням и пригородам, где ещё были запасы продуктов. Голод не тётка, и с инстинктом самосохранения у людей стало пожиже: в вымерших от эпидемии деревнях, ходя по домам, рядом с замёрзшими трупами собирали хавку. Но это нужно было конкретно отчаяться. А тут... Точно! Человек пять, из них, кажется, двое – женщины; одеты разномастно – но с оружием: два калашникова и охотничье ружьё-двустволка. Сначала всерьёз их не восприняли – думали, случайная группа, можно отогнать парой выстрелов; но ситуация оказалась сложнее: вновь зазвонил внутренний телефон, и Ивановна сообщила, что какие-то люди тусуются во дворе, а несколько ломают вход в первый подъезд. Батя рванул к окнам, выходящим во двор. И точно – несколько человек прятались за поваленными на бок двумя машинами во дворе, – идеальное, с их точки зрения, убежище – защита от стрельбы из Башни; ещё трое с лязгом пытались выломать дверь в подъезд. Сразу стало понятно, что это действительно спланированный налёт – две группы, с двух сторон, со стороны двора ещё и группа прикрытия во дворе, – всё это нам торопливо сообщил батя, и Толик с ним тут же согласился. – Так, ну-ка быстро рассосались по разным помещениям! – гаркнул Олег, оглядываясь на толпящихся у него за спиной, – К окнам не подходить! Приготовить на всякий случай всё необходимое для перевязки! Васильченки сразу испарились к себе; мама, услышав про ‘необходимое для перевязки’, побледнела и прежде чем уйти прошептала Сергею: – Серёж, ты не лезь, хорошо?.. – Не лезу я, не лезу! – отмахнулся Крыс не оглядываясь. В одной руке он сжимал автомат, в другой самодельный подсумок для магазинов, и пытался пристроить подсумок на груди, не освобождая руки от автомата. Белка осталась. Толик сделал ей страшные глаза и шопотом посоветовал убраться; но, поскольку особого напора в его ‘пожелании’ не было, она и не подчинилась. Возмущённо показала ему приготовленный обрез и заявила, что ‘Один из тех автоматов, что ломятся в Башню, однозначно мой!’ Толик махнул рукой, а Олег, продолжая наблюдать, пробормотал, что ‘надо составить ‘Боевое расписание’ и до каждого довести под роспись, и чтоб наизусть выучили!’ – Они лохи. Какая-то хорошо вооружённая, но лоховатая группа! – вынес наконец он вердикт, – Ломятся с двух сторон – хорошо. Группа, пасущая окна во дворе – тоже правильно... Гы. Прикинь, – пасутся там, где я и предполагал – не зря мы эти две машины перевернули, ага... Надёжная, типа, защита! Но со двора ломятся в первый подъезд – он ведь давно нежилой, они не знают нифига. Там же и лестница обвалена в подъезде; и вход мешками с мусором изнутри завален до потолка – вот кретины! Да и откуда им знать. Хорошо что мы уже пару дней из Башни не вылазим, и снежком следы во дворе присыпало, непонятно откуда реальный выход... Во дворе громко бахнуло – послышался звон стекла где-то на этаже. – Ага, нервы не выдерживают. Недоумевают – что это мы так спокойно реагируем на их попытки вломится. – Брателло, давай этих, с проспекта, шуганём из автомата? – предложил Толик. – Не-а, брат, ты не в курсе диспозиции... Даром, что ли, мы столько в Башне ковырялись, изрыли всё, пеоны стахановские результаты показывали, четыре лома затупили в хлам? Неее... Шугануть – это очень просто. Пострелять друг в друга, пожечь бессмысленно патронов, – они нам остатки стёкол поколотят, мы, может быть, поцарапаем кого из них, – и разойтись? Нееее... – А что тогда? – Я, вроде, доводил до сведения... – Да я, знаешь, в твои стратегические расклады не вникал! – Оно и видно... Значит так. Мы с тобой, Толян, идём заниматься теми, кто лезут в магазин. Решётку, полагаю, они быстро сломают – там замок хлипкий. Вообще это нехорошо – лезть, панимаишш, в чужие закрома, хотя и пустые – но они ведь этого не знают! Мы их быстренько ‘накажем’, желательно, с членовредительством; и займёмся теми, что со двора. Благо что всё продумано и готово. Нет, ну как удачно они ‘спрятались’! Я так и знал, так и готовил им это ‘лучшее укрытие во дворе!’ – А мы что? – вмешался Крыс. – Вы... Вы будете пасти двор – тут ничего особенного пока не предстоит, двери они быстро не сломают, там всё надёжно; второй этаж тоже весь в решётках... – говорил Олег, не отрываясь от самодельного перископа, – О, точно, дошло до них, что двери ломать безперспективно – на подъездный козырёк полезли... Ну, там тоже всё заделано; но тем не менее нечего им там так хозяйничать. Вот что! Вы с Белкой этих, в дворе, будете слегка держать в напряжении. Основная ваша задача – пусть подольше колупаются; а самое главное – сами не подставляйтесь. Стрельнул – и спрятался, перебежал в другую квартиру. Пусть патроны переводят. Стреляйте в основном из окон, что не застеклённые, а всяким хламом заделаны – там и щелей богато, и вас видно не будет. Стреляйте неприцельно, не высовывайтесь – лишь бы пугнуть. Внятно? – Может, я с вами? – поканючил Крыс, которому было интересно поучаствовать в ‘бою за магазин’. – Там, Серый, нечего троим делать. И ничего особо-то не увидишь. Здесь будьте с Белкой, следите за двором. Опять крохнул выстрел, видимо, из дробовика, во дворе – зазвенело стекло. Короткая очередь там же – опять звон стёкол. – Нервничают... Почему мы себя не показываем. Побъют они нам стёкла, ой, побъют... Ну, всё, разбежались! Толян – возьми рацию, я тебя скоординирую, когда твой черёд вступать будет... Перестрелка с засевшими во дворе нападавшими и пытающимися взломать подъезд превратилась в игру: я или Белка стреляли в направлении подъезда или в направлении засевшей за машинами во дворе группы; прямо через ткань или фанеру, чем были забиты окна, – в ответ раздавались автоматные очереди. Высмотрел в щелку, в дырку – примерился прямо сквозь окно – выстрелил; и сразу бегом к другому окну, на другой этаж, пока то окно дырявят очередями из-за укрытия. Но вскоре они тоже поняли, что это глупая затея – строчить по окнам, где уже никого нет, и стали пытаться угадать или высмотреть, откуда мы будем стрелять. Тут уж было кто кого перехитрит, но угадать из какого окна Башни мы будем стрелять им было всё же сложнее, чем нам выбрать позицию и стрельнуть... В то же время возможность всё же нарваться на пулю объективно была, хотя бы и на рикошет, как батя – это добавляло остроты в нашу игру впрятки с беготнёй и стрельбой. Так и носились с этажа на этаж, разогревшиеся, хотя день был морозный, и в Башне, на лестнице и в неотапливаемых квартирах, было холодно. Разрумянившаяся Белка в пуховике-безрукавке, в перчатках без пальцев, с обрезом; я в куртке М-65 поверх свитера, с автоматом; успевая перекинуться несколькими словами: – Я на пятый, к первому (подъезду). – Я на третий – ко второму. Гулко бахал Белкин обрез; отвечал со двора короткой очередью автомат, пытаясь нащупать окно, из которого стреляли или будут стрелять. В ответ я давал пару одиночных или короткую очередь – и бежал на лестницу. Цикл повторялся. – Долго мы будем так носиться? – А не носись, я один побегаю, мне так интересно. – Ага, мне тоже, тока они скоро все окна нам подырявят. – Не, скорей у них патроны кончатся. Но нападающие во дворе сообразили, что стреляем мы так – неприцельно, попасть в находящийся под домом подъезд так вообще не имели никакой возможности, – и потому они осмелели. Высовывались из-за укрытия, почти открыто стояли, выцеливая окна; а те, что было спрыгнули с козырька подъезда от нашей стрельбы, вновь полезли к окнам второго этажа. Скорее всего, они всерьёз решили, что обрез и автомат, судя по одиночной стрельбе – с недостатком патронов, – всё что есть у защитников Башни, и приободрились. ‘Отвлекая’ нас от ломающих вход в агазин, они рассчитывали быстро взять Башню – ага-ага, резмечтались! Опять одиночный в сторону укрытия во дворе, – пара выстрелов оттуда, – громкий ‘бах!’ Белкиного обреза. Тишина. Скрежет металла над козырьком первого подъезда – пытаются разогнуть арматуру, которой мы привязали садовую решётку к окну в подъезд. Да, обнаглели. И ведь не достать их отсюда из автомата, если не высовываться... Чё там батя с Толиком тянут? Ла-а-а-адно... – Белк, я на пятый над первым, шугану их гранатой. Опять разбежались. Батины самодельные гранаты, в отличии от мин, были барахло – хлопушки-хлопушками, чисто ‘на испугать’: на основе толстостенных стеклянных флакончиков из-под парфюмерии или баллончиков от сифона. Но сейчас попугать и надо было. Взбежав на пятый, забросив автомат на ремне за спину, прокрался к выбитому пулями стеклу, прислушался – под окном скрежетало. Достал ‘гранату’, чиркнул коробком по примотанной скотчем охотничьей спичке – зафырчал огонёк, побежал по трубке внутрь флакончика. – И-раз. И-два. И-три! – отсчитал положенное время и, не высовываясь, кинул вниз, на козырёк. Они не сразу и сообразили-то, что упало – но не сразу и взорвалось, всё эти самодельные замедлители.... Мгновенное замешательство, когда увидели, ‘Ох ты, еб...’ – чей-то вскрик, – и ‘ба-бах!’ самодельной гранаты на козырьке. А, нет, ничего так, внушительно бахнуло! Интересно, зацепило кого, или успели спрыгнуть? Вместо ответа длинные истеричные очереди по окнам, я упал в угол, прикрыв колову руками, – по подъезду с треском пронеслись рикошетирующие пули, наполнив воздух мелкой бетонной крошкой. Ох ты! Обиделись, типа... И тут же приглушенно бухнуло внизу, за стенами. Еле слышно затрещали автоматные очереди, – ну точно, в магазине, батя с Толиком ‘вопрос решают’. Те, на улице, наверное, ничего и не услышали. Теперь они поливали окна над подъездом. Я быстро спустился по лестнице на этаж, вбежал в квартиру, соседнюю с квартирой 2-го подъезда, пролез в дыру в стене, пробежал по квартире, и вот я уже в своём подъезде. – Белка! Белка! Ты где? – кричу. Этажом ниже бухает выстрел обреза, – и через секунды снизу раздаётся её голос: – Чего орёшь? Здесь я. Поднимается, прижимаясь к стенам, держась подальше от окон. – Кинул, да? А здорово там грохнуло! Они теперь точно на второй этаж не полезут! Мордашка у неё раскраснелась, рыжие лохмы живописно растрепались – симпатичная, зараза! Упёрлась ногой в перила, положила на бедро обрез, открыла затвор и заталкивает патроны – один за другим. С лестничной площадки второго этажа грохают последовательно два выстрела дробовика – Володя подключился к общему делу. Со двора не отвечают. Все патроны пожгли уже, что ли? Снизу слышатся голоса, батин голос, он что-то втолковывает то ли Толику, то ли Володе, и вскоре сам появляется на лестнице, также вжимаясь в стены. Автомат за спиной, от него здорово несёт бензином. Весь перпачкан побелкой, или ещё чем-то белым. – Никого не зацепило? Держитесь? Молодца! Всё, с магазином пока закончили, теперь задача этих, во дворе, – не выпустить. – А Толик? – это Белка. – Толик сейчас в магазе подранков доберёт, вход в подъезд из магазина опять закроет – и к нам. Серый, пошли на этаж, поможешь! Эээ, ты что, из автомата садишь? Богатый, что ли?? Возьми гоблинов обрез, бей дробью-картечью, тут точность не нужна; надо чтоб не сбежали раньше времени! Если побегут – тогда жги из поливайки, да. И это... Тебе Толян не говорил? Если из автомата – в городе ставь прицел не на ‘П’, а на 100 метров; и бей бегло – но одиночными! Лохи и истерики садят очередями, Крыс, ты же не лох и не истерик? Запомни – бегло, но одиночными! И прицел на сто метров... Снизу опять раздаются выстрелы дробовика Володи. *** Олег лежал на полу в квартире второго этажа, находящейся точно над торговым залом бывшего магазина. Всё было давно и заранее приготовлено: в квартире был выломан в центре пол; шлак, засыпанный для тепло- и звукоизоляции под половицы во времена строительства старой уже Башни, был убран. В одном месте пол – он же потолок торгового зала, был пробит – дырой величиной с голову. Из магазина ничего не было видно, – дыру в потолке закрывала декоративная пластиковая плитка, которой был выстлан на каркасе потолок. После того, как пеоны пробили дыру, Олег ещё долго маскировал пробоину, устанавливая выпавшие с потолка плитки ‘как было’. Теперь незвание гости, наконец сломавшие замок на решётчатой двери и открывшие незапертую стеклянную, войдя в помещение магазина, не знали и не подозревали, что каждое их движение и слово не только слышно через пролом, но и видно – чуть в стороне, за покосившейся в потолке якобы случайно плиткой скрывался небольшой перископ – самоделка. Вошедшие пока осматривались – это были трое мужчин и две женщины. Вскоре они убедились, что, во-первых, в магазине никого нет; во-вторых – взять в нём нечего; в третьих – что прохода в подъезд из магазина нет. Замаскированный вход – через большой холодильник без задней стенки, закрывающий пролом в одну из квартир второго подъезда, они пока не нашли; и Олег и не собирался давать им времени на поиски. Перебравшись из комнаты с проломом в полу в соседнюю, Олег включил рацию и вызвал брата: – Ну что, готов? Значит, по сигналу. Сигнал – взрыв гранаты. Сразу вламываешься и гасишь глушенных. Используя фактор внезапности. Я сверху постараюсь подсобить. Решётку снял? Мину, надеюсь отключил? – Обижаешь. Всё сделал. Пинок в дверцу, – и вот они! – приглушенно ответила рация, – Я их слышу, тут они, рядом. Могу хоть сейчас. – Отойди от дверцы – может пробить осколками. Надо этих в кучку собрать... Сейчас я... Короче, минутная готовность. Поехали. Рацию задействую – не обращай внимания, жди только взрыва. Отключившись, Олег вернулся в комнату, на коленях подполз к перископу. Судя по всему, вломившиеся в магазин разбрелись по помещениям. ‘Чего доброго в подвал полезут, доставай их потом оттуда’, – подумал Олег, и приступил к намеченному плану. Склонившись над проломом, отделённый от магазинного зала только пластиковой плиточкой, он поднёс к дыре рацию и дважды нажал клавишу вызова. Раздались негромкие, но отчётливые тональные сигналы. Внизу наступила тишина. Отодвинувшись от пролома на случай если те, внизу, вдруг начнут палить в потолок, он вытянул руку с рацией и вновь дважды прозвучал тональный сигнал. Снизу послышалось: – Что это? Ты слышал? – Это где-то здесь, ага! – Откуда это? Вроде как сверху? – Не, со стены... – Мальчики, что там у вас?.. В наступившей тишине были слышны одиночные выстрелы из Башни и автоматные выстрелы в ответ, со двора – Крыс, Белка и Володя отвлекали нападавших. Ну, кажется, заинтересовались? Ну, ещё, прислушайтесь... Олег отвёл руку с рацией в сторону и вновь нажал на клавишу, потом отбросил рацию в сторону – и схватил лежавшую наготове возле пролома гранату – обычную наступательную РГД-5, купленную у вояк за водку и консервы. – О, опять! Слышала?! – Это точно сверху, из-за потолка! – Мальчики, давайте уйдём... Выдернув чеку, Олег, держа на ладони гранату, разжал пальцы – щёлкнул, отлетая, рычаг. ‘И-раз...’ – сжал гранату, падая ничком возле дыры в полу. – Слышал?.. – ‘И-два...’ – Это там... – снизу донёсся щелчок затвора – но было поздно: Олег лёжа протолкнул рукой с гранатой пластиковую декоративную облицовку потолка, и разжал пальцы, тут же выдернув руку и перекатившись в сторону. Граната повисла, болтаясь на метровом шнурке над головами удивлённых, и не успевших пока ничего понять взломщиков. Секунда, в которую никто из них не смог оценить произошедшее и что-либо предпринять – и в помещении торгового зала глухо грохнул взрыв, в пролом пыхнуло сизым дымом с вонючим запахом сгоревшей взрывчатки. Ещё пара секунд потребовались Толику, чтобы распахнуть изнутри дверцу фальшивого холодильника. Снизу затрещали длинные очереди. Олег подхватил одной рукой открытую уже полуторалитровую пластиковую сиську с горючей смесью, и, направляя её горлышком вниз, в пролом, одновременно нажал на неё коленом и чиркнул зажигалкой, поднося пламя к устремившейся вниз струе жидкости. Снизу гулко пыхнуло, клуб чёрного дыма выбило в пролом, в комнату. Толкнув загоревшуюся пластиковую бутылку вниз, Олег схватил стоявший в рулоне у стены ковёр и набросил его на пролом в полу. Подобрав зажигалку, рацию, схватил автомат и выскочил в подъёзд, побежал вниз, к брату, откуда ещё доносились выстрелы. Теперь оставались только те, во дворе. *** Кажется, до нападавших дошло, что они – попали. Рассчитывали, отвлекая нас, тем временем вломиться в Башню со строны проспекта, через магазин – и обломились. Судя по глухо доносившимся оттуда одиночным выстрелам, там всё было для них кончено. И теперь сами они, прячась втроём за машиной во дворе, и двое под козырьком первого подъезда, никуда не могли сбежать, не подставляясь под пули и картечь из Башни. Попались! На что вот теперь у них надежда? Только что продержаться до темноты, и улизнуть ночью. Они не знали, что у нас и ПНВ есть – батя, он запасливый! Но он не собирался держать их во дворе до темноты. Стрельба практически прекратилась. Батя осторожно рассматривал позицию засевших во дворе, – для них фасад здания как на ладони, но и они сами никуда сбежать не могут. Если те двое, под козырьком подъезда первого этажа, ещё могли, прижимаясь к стене, обогнуть Башню, и, пользуясь тем, что нас немного, и пасти весь периметр мы не можем, потихоньку улизнуть, то этим, во дворе, деваться было явно некуда. Стоили им попытаться сунуться куда-то в сторону – и из Башни тут же бухал дробовой выстрел, самодельная картечь со щёлканьем, ставляя отметины, била по машинам, за которыми они спрятались. Да, только ждать темноты. Затрещала рация у бати в нагрудном кармане. Толик. – Здесь я, 217-я, седьмой этаж, наш подъезд. Поднимайся. Мы с батей заканчивали уже краткие приготовления чтобы выкурить прятавшихся за машинами. Появился Толик, весь закопченный, воняющий бензином и порохом. Злой. В одной руке свой автомат, в другой, за ремни – ещё пара автоматов. – Вот нафига, Олег, вот нафига ты туда ещё бензина набрызгал?? Я бы и так после взрыва всех положил, чего ты устроил этот праздник огня? Там автоматы чуть не сгорели, я задолбался тушить! – Для гарантии, Толян, для гарантии... Для создания, так сказать, паники в рядах неприятеля... – пробормотал батя, прикручивая пассатижами мультитула крюк из сварочного электрода к большой картонной коробке, обвязанной верёвкой. – Какая ‘гарантия’?? Я их положил уже всех, первыми же очередями, глушенных-то! А ты ещё с потолка бензинчиком, бензинчиком!! Пироман хренов! Я сам чуть не сгорел! – Нууу... Перестарался слегка, да... Виноват. Я ж думал, может, там перестрелка завяжется – так для отвлечения внимания... Ладно, потом разберёмся. Ну чё, дадим им шанс? – Ка-а-акой шанс?? Ты чё, Гринпис?? – Экий ты кровожадный... Ну, всё готово, будем действовать одновременно. Толик, Крыс – дуйте в первый подъезд, квартира 26, это как раз над козырьком. Серый, ты там всё знаешь, вместе делали... Я был наготове. Действительно, всю эту систему мы делали вместе с батей, и я в ней хорошо разбирался. Хотя, конечно, идея была полностью его. Задача – доставить ‘бомбу’ в те места двора, куда мы не могли попасть из стрелковки из окон Башни. Ещё когда я помогал бате с Толиком переворачивать автомобили посреди двора, устраивая там импровизированную баррикаду, которую наверняка бы захотели использовать нападающие (а они и захотели!), батя ворчал, что вот, приходится заниматься ерундой, – а всё почему? Потому что нищета и непредусмотрительность – что бы вот, в ‘мирное время’, не запастись игрушками с дистанционным управлением?.. Сейчас бы заложили фугас, вывели антенну... А так – приходится как викинги какие-то дикие... Из окон Башни, как паутина, с верхних этажей из нескольких квартир тянулись круто наклонные сталистые тросики в прозрачной пластиковой оплётке – десяток бобин с этими тросиками разных диаметров мы зашоппили в своё время в хозмаге. В Башне крепили к батареям, а во дворе – к деревьям в основном. Я лазил по веткам как обезьяна, помогая бате натягивать эти троса, – это ещё та песня. Я думал – это очередная его придурь, а вот поди ж ты – пригодилось. Один, самый толстый трос, такой длинный, что его пришлось даже наращивать, протянули вообще к соседнему дому, привязав там в брошенной квартире к батарее, – теперь из Башни, в принципе, при совсем уж отчаянном положении можно было даже пытаться ‘эвакуироваться по воздуху’ – для совсем уже отмороженных ситуаций. Толик оставил мне рацию для связи с Батей и засел в квартире по соседству, имеющей окна на боковой стене Башни – эти, из-под подъезда, если куда и побегут, то только за угол. Пока что он парой коротких очередей ясно им обозначил, что это будет для них небезопасно – они и сидели у дверей подъезда, под козырьком, не рискуя высовываться. Полагаю, они реально приуныли, – вестей от группы из магазина не поступало, огонь из Башни внезапно усилился и стал прицельным, – медведи, лезущие за мёдом, вдруг обнаружили, что пчёлы могут не только немного покусать, но и всерьёз намерены их всех сожрать... – Э-э-эй! Внизу-у-уу!! Переговоры! Прекратить стрельбу-у!!! – послышался крик Олега. Он соорудил из картона подобие рупора, и, выставив его во двор, кричал изо-всех сил. – Эээй! Прекратили! Что скажу!! Из-за машин по инерции выстрелили – и перестали. Наконец – тишина. – Значит так! – покраснев от натуги, закричал Олег, сильно жалея, что не запасся в своё время чем-нибудь похожим на мегафон, – Выходите! Оружие – над головой! Складываете его перед баррикадой, за которой вы прячетесь. Патроны, запасные магазины – тоже. И можете проваливать. Отпускаем, типа. Молчание. – Э-эээй! Пять минут на обсуждение! Тех, что около подъезда – тоже касается! Потом будет с вами то же, что и с вашими подельничками в магазине... Опять молчание, потом крик в ответ – мужской голос: – А что с ними – в магазине? – Остывают! Готовые – все пятеро! За баррикадой видно, что замешательство, какие-то крики, рыдания; кто-то кого-то громко убеждает. Короткая очередь от первого подъезда – и тут же, сверху, из квартиры где засел Толик – длинная очередь в ответ и гулкое ‘ба-бах!’ Белкиного обреза. Явно пытались прорваться. Не удалось. – Ну что там? Определились?? Складываете оружие – и можете убираться, не тронем! Даже своих из магазина сможете забрать, – нам они без надобности! – продолжил надрываться Олег. Краем глаза уловил движение сбоку – резко развернулся, – в дверях стояла, кутаясь в дублёнку, Лена. – Чё ты?.. – он закашлялся, – Вот блин, сорвал голос... Чё ты пришла? – Ничего. Помочь что. – Не надо ничего. Пригнись, не стой напротив окна; иди вот сюда, за стену. – Это хорошо, что ты даёшь им шанс... – Ясен пень – хорошо... Только не согласятся они. – Почему так думаешь? – Потому что знаю психологию. Сейчас без автомата в Городе – смерть, только с отсрочкой. Я бы сам не согласился. И точно. Из-за автобаррикады высунулась женщина, и с криком ‘Врёшь ты всё, сволочь!!’ выпустила полрожка в направлении окна, из которого вещал Олег. Больше не успела – грохнул ‘Моссберг’ Васильченко – он успел пристреляться, – и её снесло снопом картечи, только мелькнул в воздухе отлетевший автомат. – Ну всё. Наше дело предложить – ваше дело отказаться... – Олег на четвереньках прополз под окном, и, оказавшись в коридоре, крикнул бывшей жене: – Сиди там, не вставай – там безопасно. – И побежал этажом выше, где всё уже было готово. На ходу достал рацию, нажал клавишу вызова. – Крыс? Крыс! На связи? Приём. Рация зафырчала и ответила голосом Сергея: – ...я. На связи. Приём. – Готовься. Как мой ‘подарочек’ поедет – бросай свой. Замедление помнишь? На счёт три! – ... хррр... Помню... Готов. С усилием подняв картонную коробку, в которой находилась самодельная взрывчатка в большой банке из-под кофе, обложенная со всех боковых сторон и снизу щебнем, поставил её на подоконник. Защитная от осадков ткань уже была заранее сорвана с давно выбитого окна. Согнутый из электрода крюк зацепил за трос, тянущийся во двор, и проходящий с небольшим провисанием как раз над автобаррикадой. Ещё раз про себя пожалев, что нет такой нужной в обороне вещи, как радиовзрыватели, поднёс огонёк зажигалки к трубочке запала, и как только оттуда уверенно ударила шипящая струйка дыма, столкнул коробку с подоконника наружу. Увлекаемый немалым весом гравия, картонный ящик, плотно увязанный верёвками, раскачиваясь на метровом отрезке капронового шнура, быстро заскользил в направлении баррикады, оставляя за собой тонкую струйку дыма и таща за собой точно отмеренный отрезок альпшнура, другим концом привязанный к стояку в квартире. Отмеряли не зря, и не зря Олег ‘пускал’ уже из этого окна в процессе подготовки пробные ‘посылки’ в виде пары кирпичей, – натянувшийся альпшнур рывком остановил ‘посылку’ точно над автобаррикадой и спрятавшимися за ней. От рывка коробка мотнулась вперёд, в стороны, и стала, раскачиваясь, плясать на высоте семи метров над головами укрывшихся. Выбивающийся из коробки дымок ясно давал понять о её предназначении. Несколько суматошных очередей вверх, в пляшущую коробку, ничего не решили, – и они бросились врассыпную... Стараясь не выглядывать, Олег поднял заранее притянутый ремнём за ствол к оконной раме автомат и направляя в сторону баррикады, даванул на спуск. Крыс. Получив от бати сообщение, что пора начинать, я крикнул в соседнюю квартиру Толику с Белкой чтобы были наготове – ‘сейчас побегут!’. Приготовил зажигалку и положил на подоконник коробку с бомбой – бутылка из-под шампанского с самодельным порохом и запалом, обложенная всяким мелким металлическим хламом, увязанная в картонную коробку, перетянутую скотчем. Как только дробовик Володи свалил истеричку с автоматом, я понял, что сейчас батя пустит ‘гостинец’ – и точно, коробка, оставляя за собой струйку дыма, быстро заскользила по тросу к автобаррикаде. Пора! Я поджёг запал и, отсчитав положенное время, кинул бомбу за козырёк. Она скрылась за козырьком, но не упала на асфальт, а заплясала над головами укрывшихся там, привязанная за шнур. Всё! Дав несколько суматошных очередей в пляшущую над их головой коробку, два мужика из-за автобаррикады сыпанули в разные стороны – под огонь батиного автомата и дробовика Висильченки. И тут же гулко, казалось что на весь квартал, закладывая уши, ухнула болтающаяся посреди двора на тросе бомба; малиновая вспышка в воздухе, мгновенно окутавшаяся чёрным дымом – и вздыбленная каменной шрапнелью земля, наваленные один на один автомобили, успевшие выбежать стрелки – всё скрылось в мутном облаке пыли и дыма. Упал на землю перебитый трос. Почти тут же грохнуло под козырьком подъезда, звонко ударило в железные двери, из-под подъездного козырька шибануло огнём и дымом, вылетели какие-то дымящиеся тряпки, звякнули остатки стёкол в зарешёченных окнах первого этажа. Зазвенело в ушах. Пауза длилась несколько минут. Оставив Белку с автоматом, из соседней квартиры прибежал Толик. – Ну чо тянем? Пошли смотреть! Долбануло так, что там живого ничего остаться не могло! Молча протянул ему рацию. У меня ещё звенело в ушах, я толком не слышал, что он говорил. Толик переговорил с батей, махнул мне рукой ‘Пошли, подстрахуешь’, и двинулся за трофеями. Всего трофеи составили четыре АК-74, сильно попользованных, но вполне рабочих – только у одного потом пришлось отрезать обгоревший в магазине приклад. Ещё два – мятых каменной шрапнелью, годных только на ЗИП. Девятнадцать рожков, разномастных; несколько – также побитых осколками. Те, что во дворе, расстреляли почти все патроны; а в магазине не успели даже раз выстрелить – граната, взорвавшаяся прямо над головами и автоматные очереди по оглушённым и посечённым осколками почти в упор, не оставили им никаких шансов. Плюс одно двуствольное ружьё. – А это тебе, Крыс Серый Первый! – батя, уже обыскавший двоих мужиков под козырьком первого подъезда, протянул мне большой пистолет, серо-сизый, потёртый. ТТ – тут же узнал я. Вот так новость! – Белка скандал устроит... – сжимая пистолет, только и сумел я выдавить из себя вместо ‘спасибо’. – Ничего. Не говори ей пока. Ей тоже подарок будет – на Новый Год. Здорово обгорел, закоптился изнутри магазин. Да и весь фасад Башни, выходящий во двор, всё больше напоминал вид дома времён какой-нибудь локальной войны – весь в выбоинах от пуль и осколков, целые стёкла остались только выше пятого этажа, и то не везде, далеко не везде. Только что из пушек по нему не стреляли. Козырёк над первым подъёздом взрывом частично разбило, и теперь там висели на арматуре куски бетона. Разбирались с трупами во дворе. Посекло их жутко. Каменная, щебёночная шрапнель прямо над головами сделала из них месиво. Толик быстро, из ПМа, ‘законтролил’ ещё подающих признаки жизни. А обоих девок из магазина вдруг узнала Белка. Села на корточки около них, ещё дымящихся от батиной огнесмеси, в обгорелой одежде, воняющих бензином и жжёной кровью. Потрогала тонкими чистыми пальчиками мёртвое, с ожогами, закопченное лицо лежащей навзничь. Подняла голову, уставилась растерянными, беспомощными глазами на стоявшего напротив Толика: – Толик... Это же Ирка. А это – Надька... Мы в одной группе в институте... учились. Вон того парня ещё знаю, тоже с нашего института... С Иркой на фитнес вместе ходили... Тусили там, клубы... – Подружки, что ль? – понимающе спросил он. – Да нет... Ну или... Можно и так сказать... – взглянула на Толика, перевела глаза, быстро наполнявшиеся слезами, на Олега – Как же так, Олег Сергеевич?.. – Так сложилось, Эль. Не наша вина, и не их. Не в гости они шли. – Как же так... – она встала, губы её задрожали, по щекам потекли слёзы. – Белка. Рыжая! Глянь, – тебе. Этот в самой лучшей сохранности! АК-74, малопользованный, почти не потёртый – глянь. Твой. Тебе! – попытался отвлечь её Толик. – Ага. Спасибо... – Она взяла автомат за ремень, взглянула ещё раз на трупы, и, волоча автомат прикладом по полу, пошла шатающейся походкой к пролому-лазу в Башню. *** – Куда их теперь? – Я их перетащу, – вызвался Толик, – В подвал вон, в дом напротив. Там раньше, я гляжу, магазин обоев был; сейчас всё разломали. Стащу туда, пусть лежат. От нас достаточно далеко, тем более – подвал. Там и по весне вонь не дотянет. Запру в бывшем складе – там окон нет. Мы сначала-то не поняли, с чего это его потянуло с трупами возиться; думали – из-за Эльки; это ведь он её подружек, фактически-то, из автомата покрошил. Могли бы сообразить, что для Толика такие сентиментальные чувства просто невозможны. *** На третий день после побоища Олег, еле сдерживая себя, ворвался в столовую, где Сергей с Толиком после обеда лениво болтали, обсуждая что-то из недавно прочитанного. Нервно оглянулся, – бросил: – Володя, Люда, я попрошу вас... Те, сразу всё поняв, молча покивали, вышли. Олег заглянул в соседнюю комнату, и, вернувшись, вызверился на брата: – Ну, Толян, ну!.. Такого я даже от тебя не ожидал! Ты, чёрт тебя побери, прямо превосходишь самые о себе чёрные представления! Знал я, что ты зверьё, но чтоб настолько!.. Толик только поднял бровь: – А, увидел? Правда – здорово? Ишь, как тебя разобрало... Немедленно вмешался Сергей: – Да что случилось, о чём вы?? Оказалось, что Толик, перед тем как стащить трупы убитых в подвал, отрезал им головы. И насадил головы на пики ограды, что с одной стороны огораживала двор Башни со стороны переулка, выходящего на проспект. И вот сегодня Олег случайно это увидел. Он был буквально в бешенстве, а вот Толик ничего страшного в этом не усмотрел: – А!.. Я знал, что тебе не понравится! Потому и говорить не стал. А вообще – очень хороший... эта... психологический ход. ‘Головы на кольях’ – ты ж сам говорил, что мы к средневековью возвращаемся. Вот и оно... Самый, так сказать, средневековый ритуал! Правда, Крыс?.. Сергей недоумённо кивнул. Потом переспросил, перебивая бушующего батю: – Толян, а зачем? И это... Ты с ума сошёл, что ли?.. Там же Элькины подружки... Тот, не обращая на свирепые выкрики брата ‘Кровавое чудовище!’, ‘Животное!’, ‘Знал, что ты зверьё, но чтоб настолько!..’, ответил: – Ну как же – как ‘наглядная агитация’. Вернее – ‘контрагитация’. Теперь желающие ещё поучаствовать в дерибане Башни, смогут явственно увидеть своих предшественников... Гы! Самое смешное, – там ведь какое-то административное здание рядом, да? Помнишь? – мы лазили? Рядом – доска почёта. Так я – на колья рядом с Доской Почёта. Символичненько! Он довольно заржал. – Толян! Элька... – Не, ну совсем-то меня за крокодила держать не надо, а? Девкам головы не пилил, девок в подвал как были поклал. На пиках – только мужиков бошки. – И вообще – чё ты, брателло, раскудахтался? Они же мёртвые! Что им – отпевание, что ли, устраивать? Панихиду там?.. Им – уже всё равно. А так – пусть нам на имидж поработают. Вполне благопристойный ритуал в средние века, нет что ли? – Завтра же!.. Нет, сегодня же!! Нет, сейчас же!.. – Снимать?.. Вот хрен ты угадал. Тебе надо – ты и сымай. Но вообще я ни в чём не раскаиваюсь; я думаю, – с нападающими так и надо в дальнейшем – на колья! И даже может не головы – а целиком. Просто, брателло, есть в тебе такая нехорошая черта – ты непоследователен. Сам декларируешь одно – а делать стесняешься, что ли? Сказал: ‘средневековье’, – значит, средневековье, фигли тут стесняться!.. Олег выбежал, хлопнув дверью. – Ну вот, расстроился... А было бы из-за чего? – Толик подмигнул Сергею. – Не, ну ты, Толян, в натуре... Как бы помягче сказать... – А не надо говорить. Слюнявые вы с батей ещё. Сосунки. Я просто реализую то, что он сам хотел бы сделать – да личные комплексы мешают. Думаешь, что он взбеленился? Думаешь, из-за самого... Этого самого? Нет. Из-за того, что ему самому эта мысль в голову приходила – но он её отогнал, не решился. А тут она возьми и реализуйся. Вот он, типа в обиде сам на себя, и полезет их сейчас с пик снимать... ЗНАКОМСТВО СО СТАЛКЕРШЕЙ Незадолго до Нового Года Олег вплотную озаботился тем, чтобы на следующий год Башня стала полностью автономной. В одной из квартир дома нашёлся альбом фотоиллюстраций европейских архитектурных достопримечательностей, в котором было немало замков, в основном с юга Франции. Фото одного из них, величественно возвышавшегося на неприступной скале, он повесил в столовой; и теперь каждый раз во время еды задумчиво на него смотрел, что-то подсчитывая. По его выходило, что для того, чтобы достичь автономности, Башне надо: А. Свой источник воды. Возобновляемый. Б. Запасы продовольствия. Желательно – возобновляемые. В. Оружие и ‘свирепый гарнизон’, готовый умело и незадумываясь это оружие применять. И если что касается ‘гарнизона’ всё было более-менее, о чём свидетельствовал успешно отбитый накануне штурм, то с остальным возникали вопросы. Оружие было. Но автоматы – неважный довод в возможном споре с гранатомётами и крупнокалиберными пулемётами; а что рано или поздно, особенно после эпидемии, они станут доступны повсеместно сомнений уже не возникало. Вопрос был только сколько ещё времени поредевшая Новая Администрация сохранит контроль над оружейными складами, над всё более старающейся обособиться и ‘перейти на самообеспечение’ армией. Пока что поползновения отдельных частей превратиться в подобие махновцев жёстко пресекались; собственно, на это, да на борьбу с сепаратизмом со стороны ‘районов’ и уходили все силы и ресурсы ВС Администрации. На город и поддержание порядка в поредевших окрестных деревнях и почти пустых теперь районных городах сил уже не отставалось; но долго это явно подолжаться не могло. И в этом случае кто первым в городе бы добрался до серьёзного оружия – тот и получил бы огромное, неоспоримое преимущество перед всеми соседями. Толик просто бредил вооружнием Башни: вдвоём с Олегом они, склонившись над листами ватмана, чертили сектора обстрела, спорили по поводу куда поставить АГС и нужна ли зенитная установка на крыше... Очень, очень хотелось завести в хозяйстве ПК и снайперскую винтовку! – но пока было ‘увы’. Пока Администрация контролировала военные части и склады, соваться к воякам с предложениями ‘вынести’ что-то серьёзней АК или цинка патронов было явной авантюрой. Было принято решение ‘держать руку на пульсе, прощупывать, и ‘как только’... Запасы продовольствия скопились очень неслабые. Несколько квартир на самых разных этажах были заставлены коробками с провизией – и благодаря летним мародёрским рейдам, и благодаря батиной запасливости. К счастью, а вернее, благодаря бате, мы, наверное, одни из первых в городе сообразили, а вернее – знали, что настоящая ценность в ‘новом мире’ – не деньги или золото, а провизия. Очень много нам дали пиратские рейды на оптовку. Несколько подчистую вычищенных контейнеров с долгохраном составляли нашу продовольственную безопасность, по самым скромным подсчётам, не менее чем на три года. Но, тем не менее, батя постоянно призывал экономить, расходовать в первую очередь то, запасы чего можно было бы обновить – ту же картошку, которой у нас благодаря удачному рейду в ‘операции ‘Картошка’ было более чем достаточно. Несколько серьёзных и обидных подзатыльников во время еды, несколько серьёзных скандалов, когда я или Белка по старой привычке пытались было недоесть и выбросить недоеденное в мусор чётко расставили приоритеты: пищу выбрасывать нельзя! Оно и понятно... В свободное время Володя занялся высушиванием той же картошки: резал её тонкими ломтиками и сушил на сетке над постоянно топящейся кухонной плитой, делая самодельный ‘сублимат’. Зимой тёплая ‘кухня’ вообще стала постоянным обиталищем ‘гарнизона’ Башни. Пока что совершенно бесценным источником воды был бассейн. Тщательно забаррикадированный, с заминированными входами с улицы, он был нашим ‘озером’, откуда мы ежедневно черпали воду. Да, за прошедшее время её уровень заметно понизился. Зимой вода в чаше бассейна замёрзла. Лёд приходилось с бортика проламывать, для чего батя приспособил пудовую гирю, привязанную за ручку стропой. Темнело и так-то быстро, а в занесённом снегом снаружи зале бассейна всегда стоял полумрак. ‘Добывание воды’ было сходно с ритуалом: сначала с фонариком проверялись целостность входов с улицы, затем зажигался ещё один фонарь, закреплённый так, чтобы освещать только чашу бассейна в месте ежедневно обновляемой полыньи. Стелился на бортик пластмассовый жёсткий коврик-‘травка’, – чтобы не поскользниться на льду и не грохнуться в чашу. С бортика сталкивалась гиря, с брызгами проламывавшая намёрзший за сутки лёд. Вытаскивалась за сторопу. Снова сталкивалась, расширяя полынью. В свете фонаря красочным фейерверком в темноте взлетали огоньки брызг. Ведром на верёвке наполнялись пятилитровики, завинчивались, вешались на подобие коромысла. Убирался к стене, чтобы стекал и не примерзал, коврик. Оттаскивалась на сухое, чтобы не примерзала, гиря. Выключался фонарь, направленный в бассейн. И ‘экспедиция’, как правило, из двух человек, отправлась в обратный путь, через дыры в стенах, последовательно закрывая за собой лазы, включая охранное минирование. Процесс был важный, не терпящий суеты и спешки, – все помнили обгорелую, посечённую осколками тушку Бруцеллёза, пытавшегося сбежать через заминированный лаз в бассейн. Конечно, и в Башне были немаленькие запасы воды – Олег, а потом принявший на себя функции завхоза Володя, тщательно следили чтобы потраченные невзначай запасы восполнялись. Также и Ольге Ивановне, в её ‘наблюдательный пункт’, ‘скворечник’, как называл Толик, тоже каждый день или через день таскали воду ‘на расход’, чтобы она не трогала свои ‘освящённые’ запасы. Тем не менее было ясно что бассейн всё равно рано или поздно иссякнет. Нужен был свой, ни от кого независящий источник воды. Олег планировал к постройке в подвале ‘абиссинский колодец’, информация о котором нашлась в его нетбуке. По сути, это и не колодец вовсе, а разновидность скважины; собираемой из труб на резьбе с особым наконечником, забиваемых в землю над водоносным слоем в любом месте – хотя бы и в подвале. Несколько дней Олег советовался с Володей, чертил, считал. Нужно было найти где-то хоть какое-то металлообрабатывающее производство. В умершем городе это было непросто. Свои мастерские были у Администрации, но, конечно, они не занимались выполнением частных заказов. Вообще, после того как по городу, вслед за сёлами и ‘коммунами’ прокатилась эпидемия, военные не подпускали никого к ‘зелёной зоне’, опутанной колючкой на стойках, предупреждали выстрелами в воздух, бывало – стреляли на поражение. Теперь Администрация была ‘город в городе’. Металлообработка в той или иной мере была у ‘баронов’, у тех, кто несмотря ни на что сохранил свои предприятия – например, ‘МувскРыба’. По слухам, были и мастерские на восточной окраине города, чем там занимались, никто толком не знал. Вроде как восстанавливали машины, переводили их с бензиновых на газогенераторные двигатели, – старая технология, ещё с Большой Войны. Спрос на такие движки предполагался по мере окончательного и повсеместного исчерпания запасов жидкого горючего просто бешеный, особенно на селе. Олег и Толик собрались в экспедицию на восток. Пешую экспедицию, джип решили не гонять – слишком заметно в лишённом транспорта городе, да и хотелось внимательно разведать дорогу. Джип был надёжно спрятан: его перегнали из арки во двор Башни, и по сходням загнали, а больше – затолкали в решётчатую загородку с тыльной стороны магазина, где в прошлые времена складировалась пустая тара. Теперь, расчистив там место, туда поместили машину; замаскировав её от посторонних глаз всяким хламом. ‘Загородка’ закрывалась на замок, и просматривалась из верхних этажей Башни, так что по сравнению с аркой это было надёжное укрытие. Там, в ‘экспедиции на Восток’ они и повстречали Сталкершу. Как её звали, они толком так и не узнали. Кажется, Ольга. Но она представилась как Сталкерша, и звали её, когда приходилось, именно так – Сталкерша. Или – Уважаемая Сталкерша, в чём, несомненно, был элемент стёба. Впрочем, встреча была далёкой от шуток и юмора. *** Они шли уже несколько часов, шли медленно, с опаской, стараясь выбирать абсолютно безлюдные места. Оба были экипированы как для длительного автономного похода, каким пеший путь на восток, через весь город, по сути и был. Тёплые охотничьи зимние куртки и брюки из мембраны (привет,бывшая работа Толика, вернее, один из офисов, в котором нашли запасы зимней финской охотничьей одежды, дожидавшейся сезона), термобельё, флисовые шапочки, на ногах – меховые зимние берцы. Охотничьи жилеты, перешитые Белкой под разгрузки, набиты магазинами к АК. Гранаты в подсумках на поясе. Рюкзаки со спальными мешками, провизией, водой, спиртовыми горелками, – к экспедиции готовились серьёзно, и занять она должна была как минимум четыре дня. Скоро должно было начать темнеть. Прошлую ночь провели в подвале брошенного административного здания, обставившись минами-растяжками. Впереди была промзона, окраина Мувска. В отличии от центра, здесь чаще встречались следы людей. Где-то здесь нужно было искать производство, но ясно, что не на ночь глядя – непрошенные гости могли запросто схлопотать автоматную очередь вместо приветствия. Решили искать пристанище. Утром нужно было найти кого-нибудь из местных жителей, узнать о здешних ‘заположняках’, – являться без разведки и информации было чревато. Впереди виднелся какой-то многоэтажный дом, на фоне сереющего неба чернотой зияли его выбитые окна. Решили до темноты пройти к нему, осмотреться, и, если не будет опасности, заночевать где-нибудь на этажах. Мороз спал, продуманная экипировка себя оправдывала, в удачно подобранной одежде было тепло и уютно. Они шли к зданию через заброшенный гаражный кооператив. Вырванные или просто открытые ворота позаносило снегом, снегом были засыпаны остовы нескольких машин, брошенных прямо в проезде между гаражами. Тем не менее кооператив был проходной; днём здесь ходили, через него шла довольно утоптанная тропинка. Рычание и скулёж они услышали метров за двести. В собачьем подгавкивании слышалась досада – собаки явно до чего-то не могли добраться. Собачьи стаи в брошенном городе становились настоящей опасностью – брошенные хозяевами, драпающими в пригороды, собаки за лето и осень откормились и сплотилось в стаи, часто ведущие свои, собачьи войны за передел территории. Среди них можно было встретить и красавцев-догов, и мелких, но наглых и не дающих себя в обиду разномастных терьеров, и беспородных, привычных к уличной вольнице ‘дворян’. Зимой, с оскудением ‘кормовой базы’, они становились реальной опасностью для одиноких невооружённых прохожих. Возле мусорного контейнера, забитого всякой всячиной, крутились несколько скулящих шавок, при приближении людей тенями метнувшихся в сторону. Они чуть не прошли мимо, но что-то задержало Олега. – Толян, постой-ка. Что они тут унюхали? – Он подошёл к мусорке, и стал ворошить накиданное сверху барахло. – Оно тебе надо? – отозвался тот, – Вполне может быть, что и труп. – Да ну... – Олег было отдёрнул руку, потом вновь взялся ворошить мусорку, – Кому бы это надо, сейчас-то, труп прятать... Столкнул вон в канаву, всего и делов. Не от кого сейчас трупы ныкать. А снега сверху нету – что-то не так давно явно спрятали... О! Что это? Он нащупал чем-то туго набитый пластиковый мешок. Забросив автомат за спину, с усилием вытащил из контейнера увестистый пакет. – Оп-па... Что-то спрятали... – он достал нож, полоснул, треснула синтетическая ткань мешка, – О, мясо... – Не человеческое хоть? – поинтересовался брат, не собираясь рассматривать находку. – Нет... Скотское. Как на продажу приготовленное. Сало... Солёное. Заныкал кто-то... Негромко рядом хрупнул снег. Олег не успел поднять голову, Толик же напрягся; и тут же поблизости щёлкнул взводимый курок. Мгновенно присев, укрывшись за фигурой брата, Толик тут же упал на бок, перекатился за мусорный контейнер, одновременно дёрнув с плеча автомат. – Стой как стоишь!! – раздался из-за угла звенящий девчачий голос, как раз метрах в пяти за спиной сидящего на корточках Олега; и тут же щёлкнул ещё раз взводимый курок. В спину, в поясницу ему как подуло ледяным ветром. Он замер. Из-за контейнера послышался яростный шёпот брата: – Хули ты застрял?? Падай на бок, я ... – Нет!! – очень чётко и отчётливо сказал, не меняя позы, не оборачиваясь, Олег, – Не надо!! Очень медленно он развёл в стороны руки, в одной он всё ещё держал нож. Из-за угла тёмная фигурка, слабо различимая в набегающих сумерках, тяжело дышала; холод от поясницы не отступал. Из-за мусорного контейнера, казалось, исходило свечение – настолько оттуда явно сочилось желание Толика раскрошить, изорвать фигурку за углом длинными автоматными очередями; палец его застыл на спусковом крючке, выбрав уже весь свободный ход. Оставалось только мгновение... – Сто-о-оп!! – ещё выше поднял руки Олег, – Без нервов!! Всем – спокойно! Всем! Спокойно!! Не делаем необратимых телодвижений! Все! Тихо... Тихо убрали пальцы со спусковых крючков и разговариваем! Спокойно раз-го-ва-ри-ваем! Все хотят жить. Все будут жить. Спокойно. Спокойно... Пара секунд тишины, и, кажется, напряжение стало спадать. Хотя, конечно, никто, ни незнакомка, ни тем более Толик, пальцев от спусковых крючков не убрали; но холод в спине стал не таким режущим. Продолжая держать руки на виду, Олег ме-е-едленно повернулся. – Девушка... Давайте без членовредительства обойдёмся, а? – увидев нацеленные ему в грудь два ствола обреза, неприятным самому себе просительным тоном проговорил он, жалея что на нём нет бронежилета хотя бы второго класса. Чё там обрез... Но с такого расстояния промахнуться картечью или дробью будет трудно даже бабе, а результат вполне предсказуемый: кровавое месиво и ‘преждевременный конец этой ветви действительности’. А хотелось бы ещё покувыркаться... Та не успела ничего ответить, как в ‘беседу’ врезался грубый Толик, не сводивший автомата с незнакомки: – Слышь, лярва! Ты, надеюсь, понимаешь что я тебе сейчас лехко могу состричь одновременно ручёнки и головёнку, одной очередью? И только эта... врождённое человеколюбие... мешает! И даже если я, что невероятно, вдруг промахнусь – то куда ты нафиг денешься? От автомата-то? Тут везде открыто. Достану. И вполголоса, брату: – Это... Пяться сюда потиху... Но та просекла момент и, явно нагнетая в голос крутости, которая вдруг неожиданно преобразовалась в визгливый фальцет, крикнула Олегу: – Стой как стоишь! ... – и добавила крайне непечатно, – Сдвинешься хоть на шаг – замочу без раздумий! А потом посмотрим ещё, кто кого! Толик проворчал: – Чума-а-а... Отозвался Олег. Он уже освоился с ситуацией, и говорил нарочито скучающим тоном, но руки держал по-прежнему в стороны: – Толян, погодь... Ты грубый какой-то, нифига не женственный... ДеУшка!.. Давайте поговорим как интеллигентные люди!.. – и с недовольством вспомнил, что точно так же ему предлагал ‘интеллигентно поговорить’ Михал Юрьич, беглый чиновник Администрации. Та фыркнула, но ничего не ответила. Подбодрённый этим Олег продолжал: – Вы в шахматы играете?.. Нет? Ну, это когда фигурки по доске двигают, видели небось... по телевизору? Там есть такой момент – вечная ничья называется. Вот и здесь. Не можете вы меня грохнуть – вы ж... Во-первых, я чувствую, вы – интеллигентный человек... Из-за стены, от тёмного силуэта, донёсся смешок. – Во-вторых, смысла нету... Если бы вы хотели попользоваться нашим скромным скарбом, вам стоило бы стрелять сразу, в обоих, из засады. Тогда ещё шансы бы были. Невысокие, конечно, но всё же. А сейчас, – ну что? Вряд ли вы согласны разменять свою, безусловно, для вас бесценную собственную жизнь на жизнь старого маразматика типа меня, тем более который вам ничего не сделал... Так ведь? Молчание было ему ответом. – А потому давайте отмотаем ситуацию в исходную: вы тихо упятитесь, мы вас преследовать не будем; у вас же сегодня будет повод порадоваться: во-первых, подарили жизнь... ээээ... мне. Во-вторых – сохранили себе, что тоже, уверен, для вас немаловажно... – В третьих – это моё мясо! И без него я никуда не уйду! – звонким девичьим голосом откликнулась фигура. – Ах вон оно что... Мясо. Как-то я не оценил сразу всей ценности этого клада. Тогда понятна ваша непримиримость. ДеУшка, милая, уверяю вас, мы не претендуем на ваше мясо! То есть на мясо, которое вы считаете своим... То есть – на это вот сало... – вконец запутавшись в двусмысленностях, Олег замолчал; но опять влез Толик: – Э, мочалка! Я тебе реально говорю – опусти бердану. А то обрежу вместе с руками! Помолчали. Тяжело вздохнув, Олег опустил руки, которые всё это время он держал разведёнными в стороны, и стал заталкивать нож в ножны на разгрузке. – Э, мужик!.. Живо поднял руки! А то... – отреагировала девушка. – А то... А то! Ладно. Закончили препираться. Выходите сюда – поговорим как интеллигентные люди. Я ж говорю – не претендуем мы на ваше... хм... мясо. Вы же видите – мы по походному. Издалека мы, да пешочком. Неужто думате, что мы сюда притопали за вашим мясом, и, радостные, потащим его к себе – в Советский-то район, в центр?.. Пешком-то? – А вы откуда? Что там – в центре? – заинтересовалась та. – Мы – из Башни! Из Крысиной Башни! – веско заявил Толик, всё же не снимая пальца с крючка, – Слыхала небось? – А должна? – А то ж! – Нет. Не слыхала. – Темнота... – Мы ищем здесь металлообработку. Слышали, у вас тут есть кто работает до сих пор? Машины? – вклинился Олег. – Есть... – теперь она вышла из-за угла, хотя и не опуская обреза, – Можно поговорить... – Ну вот. И хорошо. Давайте-ка, робяты, стволы ставим на предохранители, не дело интеллигентным людям друг в друга целиться... – примиряющее проговорил Олег, давая знак Толику выходить. Взаимные оценивающие взгляды, еле различимые в наступающей темноте. Наконец, оружие у незнакомки и Толика поставлено на предохранители и убрано – за спину автомат, под полу пальто – обрез. – Олег – он первым протянул руку. – Я... Ольга, вообще-то. Но зовите меня Сталкершей – рука у девушки оказалась тонкая, но неожиданно сильная, Олег от неожиданности аж поморщился. – Стругацких уважаем?.. – оценил он, и продолжил процедуру знакомства: – Это мой брат. – Толик, – пожимая ей руку, представился тот, – Но для тебя – Анатолий. Ибо чуть не замочил я тебя. – Не вижу связи, – откликнулась новая знакомая, – И, кроме того, ещё кто кого – большой вопрос! И тут же перешла к делу: – Значит так. Мехмастерские – это цех бывшего танкоремонтного. Сегодня, понятно, туда соваться смысла нету. Завтра покажу, и, может быть даже, провожу. А пока, если поможете дотащить мешок, помогу с ночлегом – у соседки квартира... хм... освободилась... Она жила не очень далеко, и провела их так, что по дороге они никого не встретили. Против ожидания, окраина Мувска оказалась довольно населена; конечно, не так как ‘до этого самого’, но всё же: видно было, что в некоторых окнах горели свечки, где-то сквозь плотные шторы пробивался вообще электрический свет – по всему, от аккумуляторов; отдалённо стучал генератор... Из окон торчали трубы буржуек, тянуло дымком. В подъезде обычной панельной девятиэтажки двери не запирались, что явно говорило о полном отсутствии какого бы то ни было объединения оставшихся жильцов. Поднимаясь, миновали несколько квартир с явно взломанными дверями; на площадке, где жила Сталкерша, деревянная дверь соседней квартиры была грубо вынесена, явно ‘с ноги’, судя по отчётливо читаемым в свете фонарика отпечаткам на ней. – Старушка там жила, Пилагея Ильинична. Пришибли её гопники, – пояснила Сталкерша. Сама она жила за добротной железной дверью. Судя по обстановеке, достаток ‘в доме’ был – но постепенно рассосался: не было ни бытовой техники, ни телевизора – хотя по массивной стеклянной тумбе и креплениям на стенах не так давно там находился плазменный или жидкокристаллический монстр. Там было холодно, туда и сгрузили принесённый мешок с мясом и салом. Там же, накрытые ковром, лежали ещё несколько мешков и пакетов. Зато в одной из комнат небольшой ‘двушки’, с завешенной ‘для утепления’ одеялом дверью, стояла хорошая железная печь, даже с баком для нагрева воды и с каменкой, явно бывшая раньше принадлежностью загородной бани. Пока Ольга-Сталкерша подкладывала в неё дрова, будя уснувший в малиновых углях огонь, и ставила чайник, Олег бегло осмотрел её жилище, и, стараясь делать это неявно, разглядел получше девушку. Собственно, Сталкерша оказалась старше, чем это показалось сначала по голосу. Ей было лет под тридцать. Высокая и худощавая, длинноногая, что было заметно даже в балахонистом лыжном костюме, она производила приятное впечатление. Длинные светлые волосы собраны в пучок на затылке, серые глаза смотрели серьёзно и с вызовом. Со своим обрезом древней курковой двустволки она не расставалась даже когда растапливала печь. Олег заметил, что даже занимаясь хозяйством, она старалась ни на секунду не упускать из поля зрения гостей и держать обрез под рукой. Паранойя, вполне понятная в наше время, – сделал он для себя заключение. Чтобы не нервировать хозяйку, они с братом поставили автоматы в прихожей, там же повесили куртки и разгрузки. Однако пистолет и нож на поясе у каждого ясно давали понять, что к сюрпризам они готовы не только на улице. – Что уставился? – растопив печь и поставив на неё греться чайник, недружелюбно спросила Сталкерша. – Да я, собственно, не на вас, а на печь больше смотрю... – отмазался Олег, поймав себя на том, что действительно долгое время уже с удовольствием рассматривает ловкую фигурку в лыжном костюме, – Понимаете... Сейчас вот только сообразил – почему мы сразу не предусмотрели встроенный бак для нагрева воды? У нас ведь даже сварка есть, а в принципе, можно было его просто вмуровать в кладку. Это мой недосмотр, увы... Греем воду в вёдрах и баках на плите, как дикари на костре, чесслово... Сталкерша засмеялась, отреагировав на такую явную отмазку. Толик тем временем выкладывал из рюкзака съестные припасы. Устроились рядом с печкой, притащив из другой комнаты кресло и стул, и сервировав ужин на маленьком журнальном столике. Сталкерша зажгла пару свечей; но Олег заметил, что свечки были для неё, судя по всему, ценностью; и предложил свой вариант освещения: сунул включённый фонарик в скомканный полиэтиленовый прозрачный пакет, и поставил этот импровизированный светильник, в котором пакет играл роль диффузора, на стол. С видимым облегчением хозяйка потушила свечи – света хватало. – Вы успели затариться батарейками? А я вот экономлю... – Успели, да. Вы, может, помните – в самом начале, когда ещё давали свет, а мародёрка уже началась, батарейки буквально валялись под ногами. Собственно, мы просто были несколько предусмотрительнее остальных... Да это и не батарейки – аккумуляторы, у нас есть генератор для подзарядки. – Богатые? – Не так чтобы. Но быт себе немного стараемся облегчить. – Я смотрю консервы ‘МувскРыбы’ у вас?.. Новые? – спросила она, нарезая ломтиками солёное сало. – И новые. И старые есть, ещё до-бе-пе-шные. И шоколад есть. Угощайтесь. – Спасибо. – Сталкерша, в свою очередь, выставила на стол начатую коробку шоколадных конфет и пачку печенья. – А эпидемия у вас тут есть? Больные? – Было. Издому полтора месяца не выходила. Потом... Потом ЭТО прошло как-то само-собой. Говорят, ‘штамм вируса не переносит низких температур’ – просто вымерзла зараза. Вместе с носителями. – Сколько этих ‘носителей’ тут лежит по квартирам – представляете? Что будет весной? – Да понимаю я... Толик, не участвуя ‘в беседе’, разогрел на плите в одолженной сковородке перловую кашу с тушёнкой, выгреб себе в тарелку добрую половину и молча принялся за еду. – Ну так как, за знакомство? – Олег достал из нагрудного кармана небольшую стальную фляжку. – Ну шас. Как вы это представляете? На ночь глядя распивать спиртные напитки с малознакомыми мужчинами? Я девушка воспитанная! – с усмешкой отказалась Сталкерша и непроизвольно подвинула к себе поближе лежащий рядом обрез. – Какая-то ты явно озабоченная... – пробормотал с набитым ртом Толик. – Ах! Как приятно в наше время встретить столь воспитанного человека, столь тонко отслеживающего все нюансы ритуала знакомств... Это ничего, что мы представились друг другу в столь странных для благовоспитанных людей обстоятельствах?.. – не приминул подколоть Олег. Все засмеялись, напряжённая обстановка разрядилась. За чаем Олег рассказывал про Башню. Он сознательно не упоминал про состав и количество ‘гарнизона’, вскользь дав понять, что они с Толиком лишь небольшая разведгруппа, а количество стволов гарнизона позволяет решать самые разнообразные задачи. Про себя он подумал, что если не считать это простой предосторожностью, это можно было бы оценить как бахвальство, подобно тому как раньше ‘новый русский’ хвастался якобы имеющейся на Канарах виллой и яхтой в средиземноморском порту... Да, времена изменились, и наличие пулемёта в хозяйстве теперь было бОльши признаком преуспеяния, нежели ‘Бентли’ в прошлом. Коротко рассказал что ‘Башня’ уже выстояла против трёх наездов, что ‘Башня’ исповедует принцип кровной мести и имеет свой ‘Кодекс’. В ответ Ольга рассказала про своё бытьё. Она не углублялась в прошлое, а начала рассказ сразу с начала развала. Олег отметил, что в рассказе её были явные недомолвки и умолчания; в частности, она так и не сказала, откуда взялся мешок с мясом и салом в мусорном контейнере. Оно было и понятно – жизнь не располагала к излишней откровенности. Несмотря на слабые протесты Сталкерши, намеревашейся отправить их на ночлег в соседскую квартиру, спать улеглись все в комнате с печкой, от которой исходило приятное тепло. Толик при поддержке Олега наотрез отказался ‘ночевать в квартире, где пришибли какую-то бабку...’ – Вдруг она ночью явится, вся в белом?? Брррр ! Да я с деццтва боюсь покойников! Хозяйка, не раздеваясь, устроилась на диване, в обнимку с обрезом под пледом; Олег с Толиком расстелили спальные мешки. На следующий день Сталкерша действительно вывела их на ребят, занимавшихся металлообработкой. Их старший, Валерий Александрович, серьёзный пожилой дядька, сразу оценил весь возможный будующий профит от изготовления оборудования для таких вот скважин. Но торговались долго. Олег напирал, что он даёт им новый фронт работ, новую ‘рыночную нишу’ – оставляет всю ‘техдокументацию’: самопальные чертежи на ватмане, и ‘весь техпроцесс’; Валерий Александрович чесал в затылке, упирал на трудности с электричеством и отсутствие грамотных токарей. В конце концов хлопнул ладонью по столу – так, что дежурившие у дверей вооружённые автоматами молодые парни бандитского вида, охрана, явно дезертиры, судорожно клацая затворами ломанулись в комнату где шли переговоры, – и сказал: – А, ладно! Сам к станку стану, – сделаем! У нас тут хоть и частный сектор рядом, колодцы, но и самим скважина не помешает! Да в посёлках вокруг города почти сплошь центральное водоснабжение... Было. Сделаем! Цену гнуть не стану, главное – чтоб получилось! Ударили по рукам, обсудили ещё возможность к весне заказать машину на газогенераторном топливе, оговорили сроки и порядок расчётов – и расстались довольные друг другом. Попрощались со Сталкершей. Перед этим, во дворе мехмастерских, Толик, нагнав на себя проницательный вид, спросил: – Ты, брателло, не запал ли на неё? Чо-то есть у меня ощущение, что хочется тебе пригласить её в нашу команду, не? – А что?.. – неловко изобразив, что эта мысль только сейчас пришла ему в голову, ответил Олег, – Почему нет? Как ты на этот счёт?.. – Ну чё сказать... Девка, как грится, справная... Во всех смыслах. Только есть моменты... – Какие же? – Олег был удивлён, что, как видно было, брат эту перспективу уже ‘прокачал’ на ‘за’ и ‘против’. – Во-первых, – стал в манере Олега загибать пальцы Толик, – Если уж на то пошло, то ‘по законам Дикого Запада’, по которым мы теперь и существуем, прежде чем заводить себе новую женщину, надо бы прогнать, а лучше – пристрелить свою женщину прежнюю... Олег уставился на брата, пытаясь понять шутит тот или серьёзно. – А что? Так уж заведено было. ‘Мама, мама, мне кажется, Билл скоро сделает мне предложение! – Почему ты так думаешь? – А он уже пристрелил свою прежнюю жену!’ – Толик заржал над своей шуткой, но видя, что Олег и не улыбнулся, продолжил: – Прикинь реакцию твоей бывшей. И соответствующую ат-мо-сферу! Ты можешь ей ничего и не говорить – она сама всё просечёт! Даже я просёк, когда ты с ней вчера любезничал, а бабы такое чувствуют спинным мозгом... Собственно, другого им и не дано, да... – И чо мне теперь, всю жизнь... Вернее, весь остаток жизни, ходить в ‘бывших мужьях’? Толик, вот уж реакция моей ‘бывшей’ меня волнует меньше всего. – Гы. Так я тебе и поверил. Тогда придётся пристрелить – рано или поздно. Лучше раньше, чем по необходимости поздно. Ты крысиного яду в тарелку, что ли, дождаться хочешь?.. Кстати! – Что? – Не думай, что я не заметил, что ты вчера чай стал пить только после того, как Сталкерша себе налила и отпила! – Оно и понятно, – согласно буркнул Олег, – Кто она нам, и кто мы ей? А стволы есть стволы – немалая ценность! А сплю я чутко... – Гы. Такая же фигня в голову пришла вчерась. Итого. Дальше. Во-вторых, и это главное, мне не понравился её взгляд. Чо-то тут, брателло... Знаешь, если одинокая молодая, и ‘ничего себе’ баба пережила этот год, – то через кое-что ей пришлось пройти... Что – она нам ‘освещать’ не стала. Откуда у неё этот обрез? Ты поверил сказке про соседку? А конфеты? А мясо и сало? Печка? Она ведь ничего внятного на этот счёт не сказала! Знаешь... Как бы нам не привести крокодила в наш курятник! – Сейчас выживают только крокодилы. Главное, чтобы это был свой, ручной крокодил. Пудель мне самому без надобности – вон, болонка одна уже есть. C пуделями вон что бывает – шкурка на пеньке... – он вспомнил Графа и кулаки его непроизвольно сжались. – Вон, из Элеоноры за несколько месяцев, за полгода, из болонки вполне себе крокодил получился! Ты ж и воспитал, – вспомнил Олег. – А! Да. Есть такой момент. – Толик ухмыльнулся, – А ничё крокодильчик получился, а? Не поверишь, – третий день не вижу – уже скучаю... Брателло, веришь? – сам не ожидал! – Это любовь, брат! – съязвил Олег. – Гы-гы-гы! Точно! Так вот он какой, северный олень! – одобрительно заржал Толик, и тут же стал серьёзным: – А если говорить начистоту, то чувствую я в ней... В Сталкерше, то есть. Хм... Родственную душу, как ни странно. Но ничего хорошего в этом нет! Поскольку себя-то я хорошо знаю, и вот что – я бы не советовал брать меня в компанию тем, кого я за свою компанию сам не признал. Понимаешь? Напряжно я себя с ней чувствую. Не рискнул бы лишний раз без необходимсти к ней спиной поворачиваться! Через чур дерзкая и резкая. Напрягает... Да, кстати! Она не лесби случаем? – Да ну тебя нафиг, с чего ты взял? – махнул рукой Олег, – Да и я-то откуда знаю? – Да не, это я так... Короче, что думаешь по раскладам? – Всё что ты сказал – убедительно. Но, в то же время, болонки нам и не нужны. И... Надо бы спросить согласия остальных. Понятно, что по большому счёту мы тут решаем, но определённый пиитет надо бы сохранить. Во избежание. Но всё определилось раньше и проще. Когда перед уходом пили чай и собирались прощаться, Сталкерша сама, вызвав немалое удивление обоих братьев, вдруг сказала: – Вы знаете, Олег, если вы собираетесь предложить мне идти с вами – то я отказываюсь. Склонив голову набок, полюбовалась на ошарашенного Олега, убрала с лица золотистый локон, и продолжила: – Что-то мне показалось, что именно это вы мне хотите предложить. Помолчали. – Или мне показалось? – Ясное дело – показалось! – влез Толик, – Когда такая глупость следующий раз покажется, – сразу крестись! У нас там рядом целое женское хореографическое училище, – есть с кем пайком делиться! – А, ну да! Как я сразу не догадалась! – улыбнувшись, подмигнула ему Сталкерша. – Хм... Знаете, Ольга, мы тут через месяц примерно за заказом приедем... Да, уже именно приедем. Тогда, давайте, к этому разговору и вернёмся. И... А, собственно, почему отказываетесь? – А вот давайте через месяц к этому разговору и вернёмся! – весело подвела черту Сталкерша. Когда уже оделись, навьючили на себя рюкзаки с остатками провианта, заправили фляги чаем, и стали прощаться в прихожей, торопясь захватить побольше короткого светового дня, она вдруг сказала: – Олег... Сергеевич! Мне так приятно, что мы с вами познакомились, и... хм... не перестреляли друг друга вчера! Вы про вашу собаку рассказывали, я вас так понимаю, как вы все переживали. Переживаете. Я понимаю, – это как члена семьи потерять. Я вам, вашему сыну, подарок хочу сделать. Ну – не подарок – так, презент. К Новому Году. Вот. Она протянула небольшую картонную коробку. Олег открыл её, в полутёмной прихожей посветил внутрь фонариком – в древесной стружке на него из коробки уставился красными глазами-бусинками маленький белый крысёнок. – Об-ба! – заглянув в коробку, воскликнул Толик, – То-то я слышал, ночью что-то шуршало; я так и понял – крысы! – Это домашний крыс, лабораторный, видите – белый! Я их парочку случайно в одной брошенной квартире нашла, – мальчик и девочка. Этот вот – мальчик. Имя ему сами придумайте. Без домашнего питомца как-то не так, я понимаю... – Нууу... Спасибо! – растроганно ответил Олег, трогая пальцем крохотное белое тельце с розовым голым хвостом, – Крыс, то есть Сергей, – будет рад! У нас жила крыска как-то. Давно. Совсем ручная, мы с ней даже в телешоу, в Москву ездили, первый приз получили... Ну ладно, это я потом расскажу, в другой раз. Спасибо! – Ну, раз у вас ‘Крысиная Башня’, вам и нужен тотем, правда ведь? – улыбнулась Сталкерша. – Там по округе таких хвостатых тотемов бегают стада! – заверил Толик, – Но, конечно, спасибо! От лица всей крысиной общественности Башни! – Пожалуйста, Анатолий! – Мне тоже очень приятно, что я вчера тебя не пристрелил, хотя очень хотелось! – Ладно-ладно, идти пора! – чтобы не дать развиться пикировке, заторопил Олег, – Ещё раз спасибо, Ольга! То есть – Сталкерша. Да! Кстати! Вот вам и от меня новогодний подарок! Он извлёк из кармана разгрузки и протянул ей зелёное яйцо гранаты РГД-5. – Ой! Мне?? – радость её была огромной и искренней. – Вам-вам. Берите. Как пользоваться – объяснять? Вернее – не пользоваться, – использовать? – У меня папа – подполковник ВДВ! – Ага... Ну, это многое объясняет. Ну, счастливо! – они вышли. – Ну ты, прям... Расчувствовался, брателло! – хохотнул Толик, когда они уже были на улице. – Тебе что, жалко? – Нет. Просто забавно смотреть, как тебя разобрало. – Ничего не ‘разобрало’... Вполне себя контролирую, поверь. Могу я симпатичной мне женщине сделать подарок? Сам-то ты из-за ствола для Белки землю носом рыл – что я, не знаю?.. – Можешь, можешь, успокойся! Видишь как складывается: за неимением брильянтов или билетов в театр как толковый подарок проходит граната. Оно и, пожалуй, покруче брильянтов будет – по нынешнему времени-то! Помолчав, продолжил: – В щёчку хоть чмокнула? – в благодарность и на прощание? В залог, так сказать, будущих отношений? – Отвяжись! Паси вон округу, а то получится как вчера! – Гы. Оно вчера как раз с тобой получилось, не забывай. Ладно – ладно, не заводись, пошутил я... ИСТОРИЯ СТАЛКЕРШИ Вот вспомните как мы с вами представляли Конец света (он же Апокалиписис, еще откликается на Армагеддон, ну, а для друзей просто Полный Песец) году эдак в ... Ну, не важно в каком. Многие думали, что все будет зловеще и величественно, прям как в Библии – всадники там бледные прискачут, земля развернется, ну и прочие голливудские спецэффекты в реале попрут, но все оказалось весьма банально – пришла толстенькая северная лисичка и нагло ухмыляясь навалила такую кучу, что мы и по сей день это дерьмо не можем разгрести. Знаете, бывают в истории такие точки отсчета, которые делят жизнь человека на две неравные части – ‘до’ и ‘после’. Не даром ведь говорят ‘это было до войны’ или ‘произошло уже после развала Союза’. Но вот что интересно, хотя про Развал и говорят точно так же, но никто ведь так и не определил дату его, так сказать, первого (или наоборот, окончательного?) прихода. Нет, конечно, все знаю, что сей зловредный пушной зверек с ценным мехом, заявился по нашу душу именно в этом году, но когда начинаешь допытываться более подробно, то едва ли не каждый называет свою собственную дату Развала. Для кого-то это 7 июня – день, когда было официально объявлено о дефолте, после чего рубль упал почти в восемь раз, а кто-то говорит о июле, когда к власти пришло Правительство национального спасения, оно же ‘Новая Администрация’. Но ведь если вдуматься, то все началось намного раньше. Я, как и большинство наших сограждан, очень долго не замечала первых признаков надвигающейся катастрофы, хотя уже тогда в воздухе витало какое-то напряжение, некая зловещая энергетика, какая всегда ощущается перед грозой. Вроде как все кругом хорошо, птички щебечут, ветерок ласково листвой шелестит, но уже чувствуется приближение яростных шквалов урагана и ослепительных вспышек молний. Однако это были всего лишь неясные предчувствия, которые, словно разряды статического электричества, спонтанно возникая, почти сразу исчезали без следа. Тем более, что монолитно-государственное телевидение не оставляло сомнений в том, что как бы не сложились цветные стеклышки в калейдоскопе вселенского бытия, будущее для Страны все равно будет безоблачным. Конечно, были и зарубежные радиоголоса, все чаще и все настойчивей пытающиеся донести до вконец отупевшего от халявы и иллюзорного изобилия обывателя мысль о неизбежности проблем уже в самом ближайшем будущем, но кто сейчас слушает радио? Тревожные сигналы в мозги заторможенного электората посылал и Интернет, но всемирная паутина слишком дискредитировала себя едва ли не ежедневными прогнозами конца света, публикуемых вперемешку с фотографиями Ксении Собчак в нижнем белье и ‘документальных’ съемок вскрытия инопланетян. Поэтому даже когда гром все-таки грянул, поначалу большинство приняло его за всего лишь еще одно пиротехническое шоу. Именно поэтому конец света в стране как всегда пришел абсолютно неожиданно. Лично для меня конец света начался, когда я увидела, как маленький магазинчик в моем дворе громит толпа, почти сплошь состоящая из вполне прилично одетых людей. В оцепенении я стояла у окна и смотрела, как рассыпаются по асфальту разноцветный кульки и свертки вперемешку с осколками разбитых витрин. Самым страшным был даже не сам погром (слухи о таких вот экспроприациях в других городах циркулировали достаточно давно), а то, что погромщиками были не какие-то бомжи или уличные гопники и даже не вечно грязные гастарбайтеры с соседней стройки, а вполне нормальные люди, среди которых я даже узнал кое-кого из своих соседей. Почему-то именно этот факт и убедил меня в том, что мир окончательно рухнул и реальность, такая привычная и удобная, окончательно и бесповоротно разлетелась на миллионы осколков, словно зеркальная витрина от удара булыжника. В тот вечер я еще долго стояла у окна, все надеясь, что хоть кто-то прекратит этот беспредел, но так никто и не появился: ни милиция на УАЗиках с мигалками, ни частная охрана на раскрашенной эмблемами какого-то ЧОПа ‘Форде’: Наступила эпоха всеобщего эгоизма и каждый теперь мог рассчитывать только сам на себя, а будучи убит или ограблен не мог рассчитывать на хоть чью-то защиту. Просидев у окна далеко за полночь, я набралась храбрости и, сходив в разгромленный магазинчик, набрала целую охапку разорванных и растоптанных кульков и пакетов, брошенных погромщиками. Тогда еще люди не овладели искусством мародерства в полной мере, считая хорошей добычей не пакет крупы или упаковку сосисок, а бутылку дорогого марочного коньяка или пригоршню золотых цепочек. Но очень скоро даже самые тупые поняли, что мародерство в данный исторический момент это не метод обогащения, а способ выживания. И вот тогда Большой Песец пришел по-настоящему. Спустя пару дней, на улицах появились первые армейские патрули, а перекрестки ‘украсили’ блок-посты огороженные стенами из бетонных блоков и мешков с песком. Никакого серьезного влияния на борьбу с валом уличной преступности, буквально захлестывающим город, это так и не принесло – те, кто хотел выжить, все равно могли рассчитывать лишь сами на себя, а солдаты предпочитали отсиживаться на блок-постах, лишь изредка патрулирую ночные улицы на бэтээрах и УРАЛах. Однажды я была разбужена многоголосым людским говором за окном. Вскочив с постели, завернувшись в простыню, я, кинулась к окну и выглянула наружу. Перед подъездом собрались не меньше двух десятков соседей, окруживших какого-то незнакомого человека со старинным транзисторным приемником в руках, и что-то бурно обсуждавших. Сгорая от любопытства, я сунула ноги в сланцы, накинула халат и выскочила во двор. Протолкнувшись поближе, я стала жадно прислушиваться к доносящемуся из транзистора голосу. Но к моему глубокому разочарованию транслировали обращение какого-то Правительства национального спасения, какой-то ‘Новой Администрации’, которая объявила о свержении ‘преступного авторитарного режима’ и введении чрезвычайного положения. Больше никакой конкретики в этом послании не содержалось, если не считать таковыми призыва ‘сплотиться вокруг патриотов страны’ и угрозы ‘дать отпор все врагам Отечества как внешним, так и внутренним’. По окончании обращения зазвучала ‘Патриотическая песня’ Глинки. Комментировали собравшиеся радиообращение каждый на свой лад, от ‘Просрали страну, козлы!’ до ‘Ну, наконец-то наведут порядок!’, но лично я так и не поняла, с чего все так всполошились – один черт все эти склоки в верьхах никакого порядка в нашу жизнь не привнесут, а просрали страну похоже, еще задолго до моего рождения. Домой я поднялась разочарованная до глубины души. Однако, в своем прогнозе я несколько ошиблась. Следующей же ночью меня разбудил тяжёлый удар, передавшийся через землю, стены – а затем отдаленный гул, похожий на звуки далекой грозы. Глянув в окно, я увидела зарево грандиозного пожара, встающее зловещим рассветом над центром города. Небо было сплошь прошито ослепительными стежками трассирующих пуль. Периодически треск автоматных и пулеметных очередей заглушался упругими хлопками взрывов, изредка вступали весомым басом то ли тяжелые пулеметы и автоматические пушки. Лишь под утро перестрелка поутихла, лишь изредка были слышны отдельные выстрелы или короткие, скупые очереди. На утро я, вместе с толпой потянувшейся к центру народа, пришла к Белому дому. Собственно ‘белым’ он уже не был – стены зияли пробоинами, а начерно закопченные оконные проемы скалились бритвенно-острыми осколками выбитого стекла. Периметр из бетонных блоков и плит был во многих местах снесен, а чуть поодаль дымилось несколько сгоревших грузовиков и бэтээров. Полуразрушенное здание областной администрации было окружено плотным кольцом военных, сплошь офицеров и прапорщиков внутренних войск, а вот милиции что-то не было видно совсем. Народ все прибывал, но люди вели себя как-то пришиблено, даже разговаривали вполголоса – видимо, сказывалась сюрреалистичность ситуации, когда посреди мирного, залитого летним солнцем города солдаты расстреливают резиденцию власти, которой еще недавно преданно служили. Потолкавшись в толпе, я из обрывочных сведений, выхваченных то тут, то там сумела-таки составить общую картину ночного боя. (А то, что тут был именно бой, сомнений не оставалось, достаточно было взглянуть на взорванные пулеметные гнезда и сорванный с опор шлагбаум при въезде). Звучала она приблизительно так: Позавчера ночью в столице произошел военный переворот. Возглавил путч генерал Родионов, командующий воздушно-десантными войсками, бросивший на столицу целую дивизию ВДВ. Десантники буквально за пару часов заняли все мало-мальски значимые объекты города, уничтожив оставшихся верными президенту и парламенту милицию и ОМОН. Поднятая по тревоги отдельная дивизия оперативного назначения внутренних войск не успела воспрепятствовать молниеносному захвату власти и уже на въезде в город втянулась в бой с десантурой, по слухам там и сейчас, спустя двое суток, периодически вспыхивают локальные стычки между десантниками и спецназом. Наутро, чины из министерства обороны сформировали Правительство национального спасения, ту самую ‘Новую Администрацию’, избрав президентом все того же Родионова, который первым же указом ввел в стране прямое президентское правление, назначив на должности генерал-губернаторов командующих военными округами. Ко всему прочему тут же им были подписаны списки лиц подлежащих немедленному аресту, в число которых угодила и большая часть ныне действующих мэров и глав областных администраций... Понятное дело, что уютно устроившиеся за годы застоя, чиновники вовсе не хотели покидать свои роскошные кабинеты и переезжать в сырые и неотапливаемые тюрьмы, а потому попытались саботировать указы новой власти, призвав на помощь оставшуюся верной милицию. Но, даже не смотря на то, что армия, в отличие от МВД, была серьезно ослаблена массовым дезертирством рядового состава, силы были явно не равны – армейцы, куда лучше вооруженные и имеющую бронетехнику и артиллерию, в считанные дни смели казавшуюся абсолютно незыблемой административно-командную вертикаль в регионах. В нашем областном центре произошло приблизительно то же самое – вэвэшники, сняв ночью с охраняемого периметра большую часть личного состава, взяли штурмом здание областной администрации, повыкидывав из окон засевших там немногочисленных ментов. Временную администрацию возглавил командир <вованского> полка. Побродив еще по пустынной площади вокруг полуразрушенного здания, я пошла домой со странным чувством, как будто побывала на похоронах какого-то не очень близкого, но все же хорошо знакомого человека. Впрочем, если вдуматься, то именно на поминках по навеки исчезнувшему политическому режим я и побывала. А выживать (именно выживать, а не жить) становилось все труднее и труднее. ‘Новая Администрация’ не сделала ничего нового, кроме как огородилась колючкой и бетонными блоками, создав внутри города ‘зелёную зону’, – аналог оккупационных ‘зелёных зон’ в Кабуле и Багдаде. Ресурсов больше не стало. ‘Апофеозом’ мудрости было ‘решение’ всеми способами выгнать людей из городов ‘на подножный корм’ в деревни и ‘сельскохозяйственные коммуны’. Всё происходило постепенно, но быстро. Сначала позакрывались немногие оставшиеся не разгромленными магазины, на их место пришли стихийные рынки растущие, словно метастазы раковой опухоли. Торговцы собирались буквально на каждом свободном пятачке, оперативно стаскивая туда картонные коробки и скамейки, выломанные в ближайшем сквере и под охраной дюжины мрачных личностей в разномастном камуфляже, вели свой незамысловатый бизнес. Торговлей это было назвать нельзя хотя бы в силу того, что все сделки были скорее обменом ценностями, поскольку очень скоро стало ясно, что рубль, как денежная единица, не стоит даже той бумаги, на которой напечатан. Лишь первое время отдельные состоятельные счастливчики расплачивались неведомо как сбереженными долларами и евро, а потом окончательно наступила эпоха натурального обмена. Все это время я провела, бесконечно блуждая по сотням расплодившихся базарчиков, пытаясь (иногда даже успешно) выменять хоть что-нибудь полезное для нынешней жизни в обмен на то, что когда-то оставляло смысл жизни в прошлом. Первым ушел на рынок замечательный южнокорейский телевизор <Самсунг> с экраном чуть меньшим, чем крышка письменного стола. Тогда еще из-за наличия электричества подобные вещи неплохо ценились, и в результате этой бартерной сделки я получила продуктов почти на четыре месяца более-менее сытой жизни. Следующим обреченным стал ДВД-проигрыватель, за который я умудрилась-таки выменять у прижимистой крестьянки аж целый мешок картошки, что для того времени можно было считать очень выгодной сделкой. А вот почти новую кофеварку ‘Скарлетт’ я просрала, причем практически в буквальном смысле этого слова – потащив давным-давно ненужный агрегат на рынок в надежде обменять на какую-нибудь крупу, я, поддавшись случайному порыву, отдала его за две банки сгущенки, которые по приходу домой и съела в один присест, намазывая на размоченные в кипятке сухари. Конечным результатом этой гастрономической оргии стало многочасовое бдение на унитазе, благо в то время канализация функционировала еще более-менее исправно. С реализацией музыкального центра у меня вышла крупная промашка – именно в это время на город обрушилась первая волна веерных отключений электричества, и вся бытовая техника резко упала в цене. (И вправду кому нужен домашний кинотеатр, если свет дают хорошо, если на три часа в день?) Поначалу было дико видеть, как за разбитыми витринами магазинов сиротливо сгрудились супернавороченные домашние кинотеатры и плазменные телевизоры. Брошенные и никому не нужные, они почему-то напоминали мне гламурных декоративных собачек, всех этих пудельков и мопсов, которые вдруг надоели своим хозяевам и тут же оказались на улице. Когда-то они было желанны и престижны, украшая интерьеры элитных квартир и фешенебельных коттеджей, а теперь хозяева забыли про них, занятые куда более важными делами. Например, пытались выжить. Одним словом, хотя вырученные за мой ‘Филипс’ с пятидисковым чейнджером два пакета вермишели были скорее моральным утешением, чем реальным доходом, но тогда я радовалась и этому. Последним я, скрепя сердце, рассталась с ноутбуком, ‘наварив’ на этой сделке на удивление много. Электричество в большинстве спальных районов города уже начало переходить в разряд экзотических явлений, вроде северного сияния или шаровой молнии, и понимая бесперспективность обмена навороченного ноута на банку тушенки, я пошла ва-банк – смотавшись на армейский блок-пост и в два счета охмурив истосковавшегося по женскому обществу радиста, за пару часов зарядила аккумуляторы своего ‘Ровербука’ после чего исчезла, оставив незадачливого сержанта в состоянии глубокого разочаровании. На следующий день я толкнула ноут на отдаленном рынке барыге-кавказцу с лицом не слишком обремененным интеллектом, продемонстрировав ему на экране какую-то эффектную игру-стрелялку с кровищей и взрывами. На вопрос ‘Как эта фыгня будэт работат когда батарэйка сядэт?’ я небрежно ответствовала, что, мол, без проблем, все пашет от солнечных батарей, при этом демонстративно ткнув пальчиком в собственноручно наклеенные на верхнюю крышку ноутбука прямоугольные кусочки закопченого стекла. Столь дерзкая коммерческая операция позволила мне хорошенько затариться едой и протянуть до первых холодов, когда ‘неожиданно’ для всех стало ясно, что этой зимой отопительного сезона не будет. Совсем. С первыми же морозами на всех окрестных блошиных рынках синхронно подсочила в цене теплая одежда, но при этом нашлось очень мало желающих ее продавать. Именно в это время все окончательно осознали, что проблемы в стране из экономического кризиса плавно переходят в полную катастрофу, а нынешняя зима станет настоящим тестом на выживание, который сдадут увы, далеко не все. Лица людей на улицах как-то резко переменились, куда-то исчезли апатия и обреченность, теперь куда ни посмотри, кругом была видна какая-то отчаянная, даже бесшабашная удаль, эдакое чувство собственной обреченности, смешанное с желанием хорошенько повеселиться напоследок. При этом лишь незначительная, самая параноидальная, часть пресловутого электората предпринимала хоть какие-то существенные приготовления к предстоящей, страшной зиме. Из отрезков труб и старых железных бочек варганились печки-буржуйки, самые продвинутые и вовсе складывали внутри квартир настоящие печи. Почти в это же время электричество перешло в категорию умозрительных абстракций даже там, где оно ещё было – при первых же сильных морозах решившие согреться самопальными обогревателями горожане напрочь выжгли все трансформаторы на районных подстанциях. Власти предприняли тогда первую и последнюю попытку ремонта, но все свелось к новым выгоревшим дотла трансформаторным будкам. Приблизительно в это же время мне впервые по-настоящему повезло – умер сосед напротив, древний, но еще крепкий дедок с лихо закрученными усами, как у Буденного. Его супруга, чистенькая и трогательно-вежливая седенькая старушка, называвшая меня всегда не иначе, как <доченькой>, посвятила меня в свою тайну, которую она, вполне обосновано, боялась выдать первому встречному. Оказалось, что Иннокентий Кузьмич был не только заслуженным машинистом и ветераном труда, но и заядлым браконьером. Именно благодаря этому его курковая незарегистрированная двустволка и избежала повальных конфискаций легального огнестрела, организованного с истеричной поспешностью агонизирующей властью. Старушка панически боялась разглашать эту <страшную> тайну, будучи в силу совкового воспитания уверенной, что стоит только поделиться этим секретом хоть с одной живой душой, как ее тут же упекут в далекий сибирский лагерь вместе с убийцами и насильниками. Мне она решила довериться лишь по причине полной безысходности – к тому времени положенные пенсионерам социальные пайки не выдавали уже третий месяц, и старушка переборов страх, решила пуститься во все тяжкие, сменяв ружьишко ‘на что-нибудь покушать’. Я мигом смекнула открывшиеся передо мной перспективы и мгновенно согласилась стать посредником в совершении этой полукриминальной сделки. Тогда оружие еще не стало предметом свободной купли-продажи наравне с картошкой и мылом, а потому, как всякий эксклюзив, имело огромную ценность. К тому же оружейные рейды привели к тому, что оружие осталось на руках либо откровенных бандитов, либо состоятельных граждан, сумевших откупиться от заявившихся за стволами ‘конфискаторов’. А осенний взрывообразный рост преступности и вовсе повысил спрос на любой, даже самый завалящий ствол до немыслимых пределов, поскольку каждому стало ясно, что в самое ближайшее время уже сам факт обладание хоть каким-то оружием станет синонимом выживания. Именно поэтому я и согласилась сыграть роль посредника в продаже бесценного ружья. Причем в продаже самой себе. Конечно, я вовсе не собиралась платить за него реальную (читай – просто фантастическую) цену, которую дали бы за него серьезные торговцы, благо Пилагея Ильинична со своим хроническим маразмом навряд ли понимала истинную ценность предмета торга. (Угрызения совести, мучившие меня по этому поводу исчезли где-то через полминуты размышлений на эту тему. В конце концов не надо быть провидцем, чтобы понять тот простой факт, что нынешнюю зиму бабка все равно не переживет, а драгоценный ‘тозик’ достанется случайному мародеру.) К тому же, к моей вящей радости, в комплекте с ружьем бабулька отдавала три десятка патронов с крупной дробью, но и полторы банки пороха, вкупе с полусотней латунных гильз и коробкой капсюлей. Это окончательно развеяло все мои сомнения в плане чистоплотности такого торга. Сделка совершилась к всеобщему удовлетворению, Пилагея Ильинична получила кроме муки и консервов еще и одну из двух печек-буржуек, привезенных мной со своей заброшенной дачи. Вторую, с приваренным баком для подогрева воды с превеликим трудом вытащенную из тесной бани, я предусмотрительно оставила себе. Однако, и тут пришлось понести немалые расходы – за вывоз печек из садового кооператива пришлось отдать двум жадноватым деревенским мужичкам полбанки бесценного пороха. Где-то в это же время начали исчезать армейские блок-посты. Поначалу с каждым днем уменьшался их численный состав – по ночам отчаявшиеся солдатики дезертировали поодиночке, унося с собой оружие и сухпайки. В конце концов, все кончилось тем, что один из отдаленных блок-постов, в котором из личного состава осталось лишь полдюжины офицеров, был захвачен какой-то бандой, грамотно снявшей часового, а затем вырезавшей так и не успевших проснуться военных. К приезду тревожной группы все стрелковое оружие, запасы продовольствия и топлива исчезли без следа вместе с нападавшими. Спустя несколько дней, все оставшиеся войска и милиция были сосредоточены вокруг центра города и парочки пригородных элитных поселков. И тогда на улицы пришла настоящая анархия... Самое первое убийство, произошедшее у меня на глазах, случилось уже на вторую ночь после того, как армия и милиция сдали город на откуп уголовникам и мародерам. Где-то за полночь на улице послышался шум драки, затем дикий, какой-то нечеловечески вопль, прерванный хлюпающим ударом, словно кто-то пытался обработать громадную отбивную кузнечным молотом. Затем все мгновенно стихло, лишь слышался удаляющийся топот обутых в тяжелые зимние ботинки ног. На утро в неверном свете зарождающегося дня я увидела скрюченный труп с размозженной головой, вмерзший в лужу крови посреди детской площадке. Как ни странно это зрелище, в иное время ужаснувшее бы до глубины души, не произвело на меня ровным счетом никакого впечатления – похоже, что внутренне я была уже готова к тому, что очень скоро подобное станет таким же обыденным явлением как дождь или закат. Где-то в середине ноября снег лег уже окончательно и термометр за окном показывал ниже нуля не только ночью, но и днем. Окна многоэтажек ощетинились дымящимися трубами, а стук множества топоров стал непременным спутником каждого утреннего пробуждения – оставшиеся в городе сограждане усиленно заготавливали дрова, вначале ломая скамейки во дворах, потом беседки в детском садике по соседству, а под конец взялись за немногочисленные тополя вдоль аллей. Все попытки отапливаться, сжигая мебель, не увенчались успехом – ДСП давало куда больше копоти и дыма, чем огня. Я тоже по мере сил поучаствовала в запоздалой подготовке к отопительному сезону, однако, вскоре окрестные источники топлива истощились, и дрова пришлось возить из ближайшей лесопосадки, благо до нее было не больше пары километров. Другое дело, что даже такой не слишком далекий путь был доступен лишь молодым и сильным, а старики, оставшиеся без помощи родственников были обречены на скорое вымерзание. Приблизительно в это же время я впервые в жизни убила человека. Сейчас-то я понимаю, что только то, что я в основном сидела дома, спасло меня от того, чтобы сей факт случился намного раньше. Произошло это банально, вовсе не так, как в фильмах Роберта Родригеса, где главные герои сближаются в смертельном противостоянии под тревожно-пронзительную музыку Мориконе, а потом как и положено, включается эффект замедления времени и летящая вместе с пулей камера, эффектно пробивает голову главного злодея. Спасло меня только то, что сразу после приобретения двустволки я нашла в кладовке ржавое полотно ножовки и, обмотав один конец тряпкой, отпилила у ружья оба ствола и приклад, получив, таким образом, некое подобие старинного двуствольного пистолета, достаточно компактного, чтобы спрятать под одежду. Именно поэтому, когда в плохо в освещенном переулке дорогу мне перегородили трое малолетних шакалов породы ‘гопник уличный обыкновенный’, я одним движением выхватила обрез из-под куртки и направила в брюхо самого высокого, явно вожак стаи. Наверное, я все же не стала бы стрелять, но в панике так крепко сжала оружие, что указательный палец невольно вдавил спусковой крючок... Эхо от оглушительного выстрела еще гуляло между бетонными стенами, а двое уцелевших ублюдков уже скрылись под аркой, бросив третьего, корчащегося на земле с развороченным крупной дробью животом. Некоторое время я оцепенело смотрела на извивающееся на окровавленном снегу скулящее существо, еще совсем недавно бывшее наглым и уверенным в собственной безнаказанности самцом. В фильме какого-нибудь Джона Ву я должна была бы со звонким щелчком перезарядить обрез, выбросив на снег зашипевшую гильзу, и посмотрев в глаза поверженному врагу сказать что-нибудь многозначительное, пригодное для финальной фраза блокбастера, а потом выстрелом в упор добить умирающего. Но в жизни все оказалось совсем иначе – я просто постояла еще чуть-чуть и, спрятав оружие за пазуху, не торопясь, пошла по улице в сторону своего дома. В голове у меня была полная пустота, и рухну на кровать, я уснула быстро и безо всяких сновидений. В конце ноября в городе произошло то, что историки Древнего Рима назвали ‘нашествием варваров’, вот только ‘варвары’ эти не вторглись из далеких заморских земель, а напротив, были, плоть от плоти города – в последних числах месяца взбунтовалась колония особого режима на окраине. Подробности этого бунта я узнала лишь спустя долгое время от одной знакомой, которая служила там заместителем начальника колонии по воспитательной части. Тюрьма была переполнена заключенными, как отбывавшими срок с докризисных времен, так и осужденных за грабежи и убийства в последние месяцы. Камеры были переполнены, отопление осуществлялось самодельными печками, для которых вечно не хватало дров, а питание было настолько скудным, что случаи смертей от истощения вовсе не были чем-то из ряда вон выходящим. Тюрьма – всё же закрытое заведение, доступ ‘с воли’ очень затруднён, если не считать сотрудников, которые сами жили очень компактно; так что эпидемия ИТУ обошла стороной. Но в конце первого месяца нового года, администрации ИТУ стало понятно, прокормить всех зэков до весны не удастся. Получив подобную шокирующую информацию, новоиспеченный глава временной администрации принял по-военному прямое решение – ничтоже сумняще, он приказал попросту уничтожить часть наиболее опасных уголовников, дабы остальные смогли хоть как-то протянуть на скудных запасах, хотя до весны. Понятное дело, что выполнить такой откровенно бредовый приказ никто не спешил, и сотрудники ИТУ затаив дыхание, с ужасом ожидали приказа начальника колонии. Неизвестно, чем бы кончилось вся эта история, если бы какой-то доброхот не додумался сообщить зэкам об их возможной участи. Как именно начался бунт, точно не знает никто, но буквально за несколько минут вырвавшиеся из камер заключенные овладели тюрьмой и с отчаянием обреченных ринулись на штурм сторожевых вышек. Конечно, прежде чем погибнуть, часовые успели расстрелять немалую часть нападающих, но все же большинство зэков вырвалось в город, причем кое-кто с трофейным оружием в руках, в результате чего перепуганные горожане получили Варфоломеевскую ночь и ‘Утро стрелецкой казни’’ что называется ‘в одном флаконе’. К счастью боеприпасов у заключенных оказалась не так уж и много, а армейские подразделения, контролирующие центр города, ‘зелёную зону’, были все еще достаточно сильны, чтобы если не остановить, то хотя бы как-то сбить волну уголовного беспредела. Несколько дней в городе почти непрерывно гремели выстрелы и рычали моторы бронетранспортеров – армейцы в последнем порыве зачищали город от разбежавшихся урок. О каких-то арестах и задержаниях речи уже не шло – оказавших сопротивление или даже просто подозрительных личностей расстреливали на месте, а потому при этом полегло немало вполне добропорядочных граждан. Все это время я безвылазно просидела взаперти, боясь даже высунуться на улицу и слышала, как на вторую ночь в квартиру Пилагеи Илиничны вломились какие-то уроды, высадив тонкую фанерную дверь. Отчаянные крики старушки, наивно попытавшейся позвать на помощь соседей, были прерваны глухим ударом... Через некоторое время, как видно не найдя чем поживиться в квартире бедной бабульки, уроды начали ломиться ко мне, решив, что за такой замечательной железной дверью уж наверняка есть что-то очень ценное. Сообразив, что просто отсидеться мне не удастся, а даже самая прочная стальная дверь рано или поздно не выдержит напора стаи разгулявшихся отморозков я, не долго думая, зарядила в обрез специально заготовленный холостой патрон и пальнула в прихожей, так что уши заложило, попутно, рявкнув, что если они, петухи фаршмачные, сейчас же не срыгнут, то за сохранность их очка я не ручаюсь. Ответом мне был топот убегающих вниз по лестнице ног. На третьи сутки зачистка пошла на убыль, основная масса беглых уголовников была либо уничтожена, либо разогнана по подвалам и брошенным владельцами бесхозным квартирам, однако и армейцы понесли немалые потери и, что самое важное, потратили практически все запасы топлива и боеприпасов. После этого все уцелевшие армейские подразделения были стянуты на территорию полка внутренних войск, где и разместилась временная администрация области. Лишь на выезде из города еще остались небольшие заставы, вяло пытавшиеся перенаправить вконец отчаявшихся людей, покидающих город, в уцелевшие после эпидемии ‘сельхозкомунны’. С началом эпидемии ситуация с продовольствием в городе обострилась до крайности – рынки практически опустели, жители окрестных сел смекнули что почем и перестали отдавать картошку и мясо за никчемные МР3-плееры и сотовые телефоны. Очень ценились оружие (но его никто не продавал) и теплая одежда (однако, и тут спрос на порядок превышал предложение). Голодные и растерявшие последние остатки морали люди пытались выживать кто как может – мужики сбивались в стаи и промышляли грабежами, создавая конкуренцию уже существующим бандам гопников; а женщины пошли традиционным путем, предлагая в качестве товара в бартерных сделках самих себя. Но большую часть этих жриц любви составляли бабы с явными симптомами таких заболеваний, которые делали даже сближение с ними с подветренной стороны небезопасным занятием, а уж о занятии любовью без скафандра высшей биологической защиты нельзя было и помыслить, поэтому нива секс-услуг так и осталась толком не паханой. На улицу стало страшно не только выходить, а даже просто высунуться из подъезда – шанс получить по голове монтировкой прямо в подъезде собственного дома был куда выше вероятности найти хоть что-то съедобное в полумертвом замерзающем городе. Когда у меня закончились продукты, я решилась на крайние меры – спрятав обрез под стареньким пуховиком, пошла в соседний микрорайон – грабить. Объект экспроприации я выбирала не слишком долго – самыми беззащитными, но при этом имеющими при себе хоть что-то ценное, были немногочисленные уличные торговцы. Моими жертвами стали неопределенного возраста мужик, тащивший на пару с замурзанного вида теткой здоровенную тележку, набитую баулами и пакетами. Единственное чего я боялась, так это физического сопротивления, поскольку тогда бы уж точно пришлось пристрелить этих куркулей на месте, но, увидев направленные на них два ружейных ствола, парочка так перетрухнула, что даже не смогла внятно ответить на вопрос о содержимом тележки. Пришлось самой, положив торгашей мордами в снег, потрошить сумки, выбирая лишь самое необходимое и полезное, причем в том объеме, что я смогла бы унести самостоятельно. Моей добычей стали консервированные овощи, тушенка, несколько пакетов спагетти, три упаковки чая, огромная пачка галет и (о чудо!) небольшая коробка шоколадных конфет. По быстренькому связав разнесчастных жертв разбойного нападения их же собственным тряпьем, я помчалась домой, где тут же, не жалея дров, раскочегарила буржуйку и поставила на огонь кастрюлю с водой. Через полчаса я уже уплетала спагетти вперемешку с тушенкой, закусывая галетами. Охаляпнув здоровенную тарелку давно забытого на вкус итальянского деликатеса, я нашла в себе силы сделать небольшую передышку в приеме пищи и стала нетерпеливо ждать когда, наконец, закипит сверкающий никелированными боками чайник. На улице уже стемнело и пламя из приоткрытой дверцы печки освещало кухню. Язычки пламени, словно живые, плясали на красиво переливающихся углях; я возлежала на диване впервые за долгое время сытая и счастливая, прихлебывала горячий чай и медленно, и со смаком поедала конфеты с ромовой начинкой. Наверное, именно в этот момент я и поняла, что жизнь после конца света будет не совсем такой уж ужасной и беспросветной, как мне казалось сразу после Развала. Ведь можно будет вот так запросто лежать и не думать об опостылевшей работе, выплатах по кредитам, жирных начальниках-уродах с потными ручонками, лицемерных подругах-кровопийцах и развратных кобелях-ухажорах. Всего этого попросту больше не существует: В следующий раз я ‘пошла на дело’ через неделю. На этот раз я предусмотрительно захватила с собой старый отцовский рюкзак, дабы не ограничивать себя в объеме экспроприированных ценностей. Но все пошло вовсе не так, как я ожидала. Два мужика, впрягшихся в постромки солидного размера четырехколесной телеги, не захотели безропотно делиться захомяченным добром и одновременно кинулись на меня с бармалейского вида тесаками. Спасло меня только то, что один из нападавших споткнулся, запутавшись в упряжи. Второй умер мгновенно, получив заряд картечи прямо в грудь. Пока уцелевший мужичонка, истерично матерясь, выпутывался из веревок и ремней, я успела перезарядить обрез и прицельно снесла ему голову дуплетом из двух стволов. Стараясь не смотреть на окровавленные трупы, скорчившиеся на пропитанном кровью снегу, я наскоро осмотрела содержимое телеги и тут же поняла, насколько мне повезло – пластиковые мешки оказались забиты мороженым мясом и салом. Содержимого вполне хватило бы не только, чтоб протянуть до весны, но и для осуществления самых заманчивых коммерческих операций. Конечно, и речи не было о том, чтоб самой тащить неподъемную телегу несколько километров до моего дома и я решила пойти на хитрость – скинув в ближайший канализационный колодец уже начавшие коченеть трупы, я старательно ликвидировала все следы побоища, тщательно присыпав снегом кровавые пятна. Затем, собравшись с силами, перетащила большую часть набитых мясом мешков в ближайший гаражный кооператив, где и спрятала их, рассовав по переполненным мусорным контейнерам, завалив сверху всяким хламом. Затем впряглась в телегу и потащила добытое нелегким мародерским трудом по заснеженным улицам, оставляя за собой глубокую колею. Наверное, никогда в жизни я не уставала так сильно, как в тот вечер. Если поначалу тележка была просто тяжелая, то через пару сотен метров она словно потяжелела втрое, а еще через сотню казалось, что на нее незаметно подсел нагловатый слон-попутчик, тайком заныковшийся промеж трофейного мяса. Ремни врезались в плечи, сапоги проваливались в снег, кроша наст, но я с методичностью машины переставляла ноги, понимая, что если остановлюсь, то скорее всего, уже не смогу подняться. Ввалилась я в подъезд в полуобморочном состоянии, но безмерно счастливая от осознания ниспосланного судьбой богатства. Посидев на бетонных ступеньках и чуть было не заснув, я все же собрала все оставшиеся силы и сволокла твердое, как сосулька мясо к себе в квартиру, а потом повалилась спать даже не раздеваясь. Однако, не смотря на смертельную усталость, спала я плохо, ворочаясь и периодически просыпаясь. Возможно, какой-то идеалист и подумал, что меня мучила совесть за двух невинно убиенных человек, но на самом деле меня куда больше волновала судьба драгоценного мяса припрятанного так небрежно... ПРЕДНОВОГОДНЕЕ Так незаметно подошло время к Новому Году. Вот уж чего не ждал в прошлый новый год, так это того, что ТАК придётся встречать следующий... Что я там в прошлом году хотел-то? ‘У деда Мороза’, то есть? Что-то и не помню сейчас... Наверняка какую-нибудь голимую фигню типа айпада или нового айфона... А, вспомнил! Я ж ноутбук хотел! Вот нафига бы он мне спёрся? – нет, ноутбук и точка! Зачем, если дома свой хороший комп, личный? – а в институт с ним ходить, выпендриваться! Ой, дурак был, ой дура-а-а-ак... Столько возможностей было! Впрочем... А что ‘возможностей’? Единственно, о чём жалел, – надо было в страйкбол поиграть, да с парашютом прыгнуть... Страйк – потому что нарабатываются навыки в перемещении, в тактике. А с парашютом – потому что теперь уже не прыгнуть... А в остальном... Всё же, только сейчас начал понимать, насколько нас батя спас, вытащил из этого говна, в которое мы чуть не вляпались – или попёрлись бы ‘в деревни’, как мама хотела, или в ‘центр эвакуации’, или просто бы сидели без дела и цели на жопе, когда надо было мародёркой в полный рост заниматься. Сейчас бы нас уже тогда прирезали бы. Или сдохли бы мы от эпидемии. Или сидели бы в холодном бараке в сельхозкоммуне ‘и грызли бы последий йух без соли’, как выразился грубый Толян. А всё потому, что батя реально ситуацию представлял, и к этому готовился – хотя бы и мысленно в основном. А потом – Толян... Он странный, конечно. Как-то временами он мне реально напоминает батю, а временами – какого-то отмороженного зверя. Иногда я его боюсь. Не то что как человека боюсь, а как гранату боюсь, у которой, как кажется, чека еле-еле держится, вот-вот выскочит, – и не знаешь что делать, то ли к ней кидаться, успеть рычаг прижать да чеку поплотней вставить (благо батя с ‘поступившими нам на вооружение’ после очередного гешефта с вояками гранатами мне ликбез провёл); то ли уже из комнаты кидаться, чтобы взрывом не накрыло. Но что не отнять – во-многом мы и выживаем ведь благоаря ему, и благодяря его зверству. Если бы не он... Да, чисто на хомячении, на батиной предусмотрительности, что само по себе и хорошо, но вряд ли мы бы столько протянули. С теми же автоматами. С мародёркой-оптовкой. Это не отнять, да. А иной раз как вспомнишь... Не, лучше не вспоминать. Да. Лучше не вспоминать, и не думать. Достаточно знать – он НАШ, Толик. Как ручной волк, – который из рук ест и погладить себя даёт, – но при этом так ведь волком, зверем и остаётся. Он наш, Толик... В чём-то он на батю похож. Или батя на него? Внешне? Поступки? Да они же постоянно собачатся! Но, тем не менее... Ай, да ладно! Что о всякой фигне думать! – Новый Год скоро! То, что мы до него дожили, уже, как говорит батя подражая диктору ТэВэ, ‘Это большой успех всего коллектива!’ У нас появилась теперь перспектива. После возвращения бати с Толяном из похода мы конкретно зажглись надеждой на ‘развитие’ – если мы ‘по воде’ реально станем совсем автономными, и заделаемся тут дилерами по реализации, а может – и по установке этих самых скважин, – то тогда можно будет и прилично гарнизон расширить, что, как говорил батя, становится реально необходимым всвязи с повальной вооружённостью. Дилемма, говорит – или нам идти ‘под кого-то’ со временем, или самим ‘расти до серьёзного уровня’ – а то съедят. Оно понятно... Только ни батя, ни Толик, который был конкретным единоличником, ни я – не хотели идти под кого-то. Оставалось одно – расти. Я как-то спросил батю: а что Толян, не рассматривал никогда варианта примкнуть к какой-нибудь более серьёзной... организации, – чуть не сказал ‘банде’? С его-то навыками? Он бы у любого барона карьеру сделал. А? Нет, – говорит. Ты его, говорит, ещё слабо знаешь. Он конкретный индивидуалист и ‘кот, который сам по себе’. Он, говорит, лучше на сухих корках будет сидеть, но не пойдёт к кому-то ‘в услужение’, как оно не называйся – ‘служба’ или сотрудничество... Индивидуалист ещё тот! Он даже личным составом командовать не может, – он всегда сам по себе! Обучить, передать навыки – да; но в бою, и вообще, – одиночка! Он, говорит, ты заметил? – почему с нами-то держится? Потому что с нами он равный, и даже с нами он в то же время сам по себе. Делает, чёрт побери, что хочет... По большому счёту – что сочтёт нужным. В этом, говорит, и его плюс, и минус. Единство, типа, и борьба противоположностей! – не слыхал про такое? Нет? Ну и не надо, значит. *** После их возвращения из ‘экспедиции’ батя презентовал мне маленького крысёныша, – говорит, подарил им кто-то там, на заводе. Чёрт, я был рад! Всё же с исчезновением (мягко говоря) Графа было временами совсем одиноко. С мамой у нас и раньше-то отношения были... Ну, до всего этого. Она вся в этом своём бизнесе была, вся ‘на позитиве’; встречи-презентации-‘мастер-классы’, ‘личностный рост’; до меня ей вечно не было дела. А сейчас... Сейчас она вообще как-то отдалилась. Стала сама по себе... Ну да ладно. Я определил крысёныша жить в клетку бывшей нашей попугаихи – кареллы. Поставил ему там картонную коробку и набросал крупно порванной мятой бумаги – что он сам себе гнездо организует я знал, у нас уже жила раньше, давно, крыска Дося; и как и что с этой животиной делать я вполне представлял. Укрепил ему там палку с сучками – лазить и грызть. Поставил поилку и положил кусочек сухаря. На ночь – клетку к себе в палатку, чтоб не замёрз. С час, пока я читал, он шуршал, рвал бумагу и утаскивал её в домик – устраивался на ночлег. Так, под эти звуки я и уснул. Ночью я проснулся от чёткого ощущения что на меня кто-то смотрит... Не поворачиваясь, не двигаясь чуть приоткрыл глаза – темнота. Свечка, подвешенная ‘для тепла’ в светильнике к пологу палатки, в которой теперь, зимой, я взял обыкновение спать, погасла, и вообще ничерта не было видно. Аккуратно и медленно я просунул руку под подушку и взялся за рукоятку своего ТТ-шника, с которым, впрочем как и с наганом, не расставался и ночью. Выждал. Ничего и никого, но ощущения чьего-то взгляда не походило. Блин! Да что же это такое! Башня на охране, я в наглухо застёгнутой палатке – что за фигня?? Не выпуская из руки пистолета, хотя и не взводя пока курок, нашарил в кармашке палатки фонарик, зажёг... Палатка-то, как и была, застёгнута! – и только сбоку сверкнули красным две яркие точки... Да это же мой крысюк! Секунд тридцать мы смотрели друг на друга, причём крысёныш стоял столбиком, ухватившись передними лапками за край одеяла. – Ты что, морда усатая? – спросил я его. Тот, понятно, ничего не ответил, только пошевелил усами. Я осторожно поднёс к нему руку. Крысюк розовым носиком-кнопкой тщательно обнюхал её и лизнул палец. Я взял его в руку. Такой маленький, тёпленький, мохнатый... Я посмотрел на клетку – видать, пролез между прутьями, совсем ещё малой, надо будет прутики переплести проволокой. Ишь... тотем. Держа его в одной руке, пальцем второй погладил его по башке, почесал за розовым ухом, пощекотал под подбородком. Крыс затащился, аж закрыл глазёнки... Балде-е-ешь, падла! – как сказал бы Толик. Осторожно перепроводил его обратно в клетку: – Спи давай. Тотемный зверь... *** А так – к новому году так вообще мы хорошо устроились: Башня вся наша... Не всем так повезло-то. Тепло. Жратвы хватает. Вряд ли кто ещё из гопников дёрнется на нас – есть чем встретить. Батя сказал, что сейчас слабоорганизованные ‘коллективы’ больше пяти человек и без своей ‘продуктовой поляны’ распались скорее всего. Пять человек, говорит – это предел численности банды, чтобы могли себя прокормить налётами. Грабить-то особо уже некого, просто не прокормиться с мелочёвки-то; а те, у кого есть что взять – те уже серьёзно обустроились, типа нас. Опять же, эпидемия... Кто мер не принял; и где народу много было – у тех же ‘баронов’, у которых и производство, и запасы, и много контактов с внешним миром, и целые частные армии – тех эпидемия могла здорово выкосить. По весне, говорит батя, возможнѓѓы войны за передел прав собственности – с теми, у кого собственности в избытке, а личный состав эпидемией повыбило. К нам это не относилось, у нас, напротив, численность ‘гарнизона’ выросла – батя, посоветовавшись с нами, принял в Башню ещё четыре человека. На правах, как он выразился, ‘вольнонаёмных работников с перспективой гражданства’. Когда ударили морозы, и со жратвой в городе совсем стало никак, к Башне стали приходить люди, просились... Просто за еду и тепло готовы были работать. Что угодно делать. Как они чувствовали, что Башня обитаема? Из Башни мы выходили теперь редко – просто незачем было, даже когда эпидемия прошла. Очистки, мусор, банки – всё только в мусорные пакеты и в первый подъезд, в ‘мусорные квартиры’. Печи топились с подачей дыма в лифтовую шахту, и пока его дотаскивало до крыши, его уже и не видно было. Что двери в подъезды заперты, а не вырваны, как у многих окрестных домов – так это тоже не редкость: в некоторых домах, так-то вот, позапирались внутри – да и перемёрли все. Не пускали никого. В этом отношении батя стоял твёрдо: мы – не собес. Да, жестоко. Да, умрут. Но не мы это всё затеяли. Мы лишь выживаем как можем и всё тут. А кто ‘хочет помочь страждущим’ – тут он повысил голос и стал посматривать в сторону мамы, – тот может собраться и вместе с ними пошорохаться по округе, мы никого не держим... Но у мамы за прошедшее время здорово мозги от мусора прочистились, она на такие батины выступления просто молчала. Раз только заикнулась: ‘У нас ведь много, мы могли бы...’, на что батя жёстко и недвусмысленно ответил: – Не ‘у нас’, Лена, не ‘у нас’. У тебя вообще ничего нет. Вся жратва – чисто моя и мародёрского коллектива: запасённая, награбленная, намародёренная. Ты... в этот коллектив войти отказалась, занятия наши неодобрила. Стало быть и распоряжаться ‘нашим’ не можешь даже на совещательном уровне. Внятно? Она не ответила, но и так всё было ясно. Мы – не собес. Приняли в Башню только четверых. Первый был Геннадий Петрович, просто Гена, или Петрович, мужик лет под сорок, в очках. Кажется ‘в прошлой жизни’ он был бухгалтером, или экономистом – словом, какая-то компьютерно-бумажная профессия. У него вся семья умерла в одном из поселений от эпидемии – жена, мать, и две дочки. Хотели всё в город вернуться – но не пускала охрана, ‘зелёные’; а потом уже было поздно. Но он сам каким-то чудом выжил. И очень невзлюбил, так сказать, людей в камуфляже. По каким критериям батя его выбрал понять было сложно; я подозревал, что тут сыграло упоминание про мать – батя ведь никаких известий о своей матери, моей бабушке, не имел с начала развала; и, как думаю, себя мучил сомнениями, не надо ли было ему в самом начале рвануть туда, на родину, за ней... Понятно, что поздно было, и наверняка бы не вернулся, но, как он выразился однажды, ‘вариант реальности мог быть совсем другой...’ А может и не из-за матери, а просто почувствовал, что на Петровича можно положиться – он был мужик тихий, как пришибленный, и очень исполнительный – делал, что велят; носил, что дают – только бы не камуфляж; ел, чем покормят. Я так подозревал, что после эпидемии, после житья в этих сельхозбараках, как в варианте концлагеря, на бессмысленных работах, когда он всю семью похоронил, он малость разумом подвинулся. Стал настолько тихий и неразговорчивый, что для нормального человека это было..., ну, ненормально, что ли. А главное, у него вдруг, уже во время обитания в Башне, прорезались какие-то шахтёрские, а скорее – кротовые наклонности. Несмотря на то, что Башню мы изнутри сильно изрыли проходами и лазами, как в муравейнике, батя всё не оставлял идеи во-первых, докопаться в подвале до воды, чтобы уж полностью обеспечить автономность; во-вторых, ему не давали покоя подземные городские коммуникации. Он хотел из подвала пробиться в них, и по ним иметь возможность невидимо перемещаться хотя бы в пределах квартала, а лучше – района. Жалел, что не имел раньше дел с диггерами. Петрович копанием в подвале, рытьём земли, можно сказать, увлёкся. Ну, не ‘увлёкся’, конечно; но, как кажется, когда он занимался чем-то простым и тяжёлым, типа рытья прохода в городские телефонные потерны, он чувствовал себя занятым полезным делом; к тому же он в своих земляных норах, которые он поочерёдно рыл в разных направлениях из нашего подвала, ощущал себя защищённым, что ли. И правда, в его норах разбирался только он и немного батя, с которым они и планировали новые подкопы. Выглядел он точно как гном – весь всё время в земле, в глине, воняющий потом и подземельем, так что мама постоянно ругалась, чтобы он переодевался, приходя в столовую; он сделал себе ‘костюм’ для копания под землёй: брюки и куртка сварщика из толстенного негорючего и несносимого брезента, на коленях – самодельные мощные наколенники из кусков автопокрышек; на голове – каска с фонариком, в руках кайло на короткой ручке и батина раритетная, ещё 44-го года изготовления, купленная в мирные времена на блошином рынке малая сапёрная лопатка – натуральный шахтёр, а скорее – гном из подземелья! Чтобы не переодеваться, да и вообще не таскаться лишний раз на этажи, он обедал у себя ‘в подземелье’ – батя относил ему. Спал он то там же, в норах; то наверху, в батиной мастерской. У него там, в подвале, было даже тепло. Короче, он заделался настоящим земляным червём. Ну я и дал ему очевидную кличку ‘Крот’, – не обидно, вскоре Петровича-Гену так вот – ‘Крот’ уже все и называли, и за глаза, и в глаза. Он не обижался. Вообще, он, наверное, ни на что бы не обижался, – лишь бы кормили и быть в тепле. А копался он в своих норах больше по желанию, чем по поставленным задачам. Он себя там, в норах, чувствовал в безопасности и при деле. Из пеонов у нас остался только Джамшуд; Кольку обменяли в конце концов на целую кучу полезнейшего добра. Выторговали всё же, у деревенских-то куркулей. Не сказать, что расставались с ним как с родным, но в общем без злобы. Джамшуд, слегка покалеченный так неудачно пытавшимся удрать Ибрагимом, теперь хромал, и совершенно не рвался никуда из Башни. Его уже и приковывать во время работы перестали, только что запирали на ключ. Даже до такого барана как он к зиме дошло, что здесь, в Башне, его кормят и спит он в тепле и безопасности; а в вымерзшем и вымершем большей частью городе ничего хорошего его явно не ждало. Он и не рвался никуда, видимо привык. Только постоянно ныл и скулил, выпрашивая пожрать что повкуснее, и возможности поработать поменьше. Хотя и так не переутруждался – после завершения в общем и целом ‘нарезания ходов’ на этажах, его использовали в основном на лёгких работах: растирать компоненты для самодельного пороха, резать в мелкую вермишель целлулоидную киноплёнку, как самое тяжёлое – рубить тонкую арматуру на мелкие отрезки, для ГПЭ (готовых поражающих элементов) батиных бомб-самоделок. Снабжённый водой и парашей, он теперь с утра до обеда и с обеда до вечера был практически предоставлен самому себе. Но однажды зайдя в квартиру, где трудился Джамшуд, в неурочное время, батя учуял странный запах. Глаза Джамшуда блудливо бегали, и на вопросы, что за запах он блеял что-то невнятное: дескать, с города в окна натянуло... Экспресс-дознание с применением насилия, а больше – угроза ‘позвать Толика побеседовать’ вскрыло что этот поганец пытался, – и, видимо, не в первый раз! – курить спитую и высушенную заварку, – в помещении, где делался порох, и хранился расходный запас горючих компонентов для этого! После полученной взбучки он был переведён в подвал – для подсобных работ Петровичу-Кроту: таскать землю из ходов и пересыпать её в мешки. И то он постоянно ныл и скулил, какая у него тяжёлая доля, а однажды его застукали, что он припахал самого Крота, пользуясь его безответностью, выполнять свою работу, а сам полдня бездельничал. И наглость его дошла до того, что как-то он даже заикнулся, что неплохо бы ему давать спиртного... хоть понемногу... хоть по воскресеньям... ну, пошутил, пошутил! Что вы в самом деле?? Батя, внятно отлупив Джамшуда за наглость, и в очередной раз ему объяснив, что тут он находится на отсрочке приговора, а приговор у него совсем безрадостный; и что можно ему отсрочку-то и сократить; потом тяжело вздохнул и признался, что ‘видимо быть рабовладельцем – это нужно иметь специальный склад характера. У нас, я смотрю, не очень получается, – один раб, и тот норовит на голову сесть...’ И правда, единственно кого Джамшуд боялся до судорог – это Толика, но Толик редко спускался в подвал... И ещё семья у нас появилась. Миша, Оля, и Валечка. Миша и Оля – муж и жена, им лет по тридцать, а их дочке Валечке всего два годика. Она постоянно болела, с ней все бабы возились, тютюшкались; удовлетворяли, наверное, свой родительский инстинкт. Решающим для приёма их в Башню стала профессия Оли – она врач. И хороший врач. Она навела порядок в нашей ‘аптеке’ – в лекарствах, которые мы без счёта и толка нагребли во время мародёрки из окрестных аптек. А Миша стал заниматься генераторами, и вообще – механикой Башни. Ни батя, ни Володя, ни тем более Толик в технике особо не разбирались; к этому времени у нас из четырёх генераторов оставался рабочим только один, хотя и топливо было, и включали на пару часов в день – через день. Механик нам тоже, как и врач, был, конечно, очень нужен. Им повезло. Они убежали из одной из сельхозкоммун – как раз накануне эпидемии. Смогли. Многие вот не смогли. И всё же и Оля, и Миша тоже были такие тихие, несмелые... Толян как-то спросил батю: ‘Ты их специально, что ли, подбирал таких – богом испуганных?’, на что он обоснованно ответил: – Толян, которые дерзкие и резкие, те уже или успокоились навечно, или уже где-то пристроились – к банде ли, к армии ли. Неприкаянные вот такие только и остались. – Ну и зачем они нам? Они ж не бойцы. – А для обеспечения тыла. Чтоб нам не заниматься ничем кроме войны и охраны. Это как в муравейнике: есть рабочие муравьи, есть воины. Вот мы и есть воины. Воины Башни. А? Звучит? – На патетику мне положить, веришь? – отреагировал на это Толик. Вообще тогда, насколько помню, интересный у них разговор получился. Батя сумел раскрутить Толика на целую речь по теме ‘что я вижу для себя в этой новой нашей действительности’. До этого Толик об этом и не задумывался, видимо. А тут проникся, – и выговорился: ‘Я, говорит, живу ради остроты ощущений. Ради, говорит, аромата жизни. А риск даёт такой острый аромат, что только ради того, чтобы время от времени нюхать этот аромат, и стоит жить’ – Сам придумал, или прочитал где? – осведомился удивлённый батя. – Не, брателло, веришь – всё сам! – отозвался польщённый Толян, – Единственно, говорит, цитата в тему: ‘Живи быстро и умри молодым’, – вот, говорит, это – по мне! – А чья цитата? – спрашивает батя. – А мне пофиг! – с полной безмятежностью отвечает тот, – Для меня главное не кто сказал, а что сказано. – Отморозь... – грустно вынес вердикт батя, – и я с ним согласился. Толян... Он иногда был просто запредельно жестоким, но не от садизма, а просто от такого своего понимания жизни. Напрасно батя его раньше обвинял в беспричинной и излишней жестокости, – он был не больше жесток, чем хорёк в курятнике, режущий всех кур, хотя ему ‘на пообедать’ вполне хватило бы и одной. Но он режет всех, и не потому, что он как-то по особому жесток, а просто он не видит оснований оставлять их в живых, – точно так же, как, скажем, для лисы нет оснований душить весь курятник, когда хватает одной несушки. Натура такая! В общем, батя их – Крота и Олю, Мишу, Валечку, – принял в Башню. Не то чтобы на статус полноправных жителей и ‘в гарнизон’; это, говорит, недопустимо нам – в демократию играть, не то сейчас время. Статус он им определил что-то вроде ‘вольнонаёмных пеонов’, но с полной свободой перемещаться внутри Башни; и, как говорится, ‘с совещательным голосом на совете’. Но выходить из Башни – только по разрешению; и оружие – не трогать без разрешения. Вот такой вот, как он выразился, ‘просвещённый феодализм’. Толик поинтересовался: ‘- А кто тогда мы?’ Батя задумался, а потом выдал: – Ты, Толян, правильную тему затронул. Хотим мы, не хотим – но в дальнейшем, чтобы выжить, нам нужно будет увеличивать гарнизон. А как же! Вон, Серому невеста понадобится... – подмигнул мне, но мне его подначки были пофигу, – Конечно, увеличивать будем по мере роста наших возможностей обеспечить всем пропитание, тепло и защиту, не раньше. И тут в полный рост встаёт вопрос ‘статуса’. Каков будет статус новых членов? Одно дело, если мы будем объединяться с равными по статусу в новой этой нашей цивилизации людьми. И другое – если мы берём людей на прокорм и под защиту, – это совсем другой статус... – Ну, братан, ты как крепостник рассуждаешь! – хохотнул Толик. – Да ничуть! Так всегда было. Вот прикинь, скажем, год назад... Организуем мы с тобой, скажем, предприятие. Наша идея, наш риск, наши средства. С какой радости вдруг сторонних людей брать на равную долю, когда предприятие уже запущено и успешно функционирует? Долю в доходах, равный голос на совете? Согласись – неразумно. Так никто не делает, то есть не делал. Тот же Игорёша, – он хмыкнул, – Он ведь своим Лексусом с нами не разбежался делиться. Тогда-то. Ну а теперь, – теперь ситуация, сам понимаешь, ещё жёстче. Вот така вот... – Да усложняешь ты, брателло... – потягиваясь, бросил Толик, – К чему это?.. По человеку будет видно, кто и на что годен, и какой голос будет иметь. – Э, нет. Знаешь, брат, меня жизнь научила, что всегда нужно заранее кроить шкуру неубитого медведя. Во избежание непонимания в дальнейшем. И всегда расставлять точки над и. Чтобы не было потом мучительно больно!.. Батя ухмыльнулся и на этом свернул разговор о ‘статусах’. Но, как я понял, он никогда ничего не делал и не решал ‘просто так’, и этот разговор тоже был с прицелом на будущее. ВЕСЕЛО, ВЕСЕ-Е-ЕЛО ВСТРЕТИМ НОВЫЙ ГОД! Трещал так по домашнему огонь в печке. Подкладывавший в неё дрова – попиленные на аккуратные чурбачки толстенные половые плахи, содранные с бетонных перекрытий из ‘разбомбленных’ квартир, Володя бухтел, что ‘надо бы щели глиной промазать, трескается наша конструкция...’ Люда с Леной доделывали приготовления к праздничному столу, который накрыли в соседней комнате. Так всё ‘по-домашнему’, но с большой поправкой на изменившиеся реалии: светильники и свечи вместо ‘верхнего света’, печка вместо батарей центрального отопления. А вообще – всё как было. Поздравления, подарки, ёлка... Батя хотел поставить нашу старую, искусственную ёлку; но Толян в очередной раз решил метнуть понты, и договорился с кем-то из вояк, что приезжали из пригорода; и нам привезли (незадаром, конечно!) шикарную живую ёлочку! Вообще в этот Новый Год, да, по чести говоря, и раньше, только я так внимания не обращал, Толян открылся ещё с новой стороны – оказалось, что он жуткий понторез! Выпендриться, сделать показуху – это для него было важно! У него в последнее время прорезалась некая тяга к ‘красивой жизни’: пафосные, дорогущие, недоступные ‘в той жизни’ вещи стали доступны и зачастую ничего не стоили; зато самое ‘очевидное’ и обычное стало цениться как никогда; ну, он и кинулся навёрстывать. Батя подсмеивался над ним, говорил, что видимо это с 90-х годов, со времени его молодости засела у него в мозгу эта тяга ‘к крутости’, – и, главное, ‘крутости’ не только внутренней, но и внешней. ‘Чё, брат, не удалось в 90-х малиновый пиНджак с карманАми поносить, да ‘гимнаста на голде’, так ты сейчас решил это компенсировать?.. Стечкин-то тебе больше как статусная вещь нужен, не?.. А разгрузка – так непременно фирменная? А в ‘Гарсингах’ тебе уже западло ходить, тебе ‘Лоу’ подавай?’ Тот обижался и кидался спорить: – Чё ты? Вот чё ты?? Ну где понты, а? Это ж голимая целесообразность! – но со стороны-то было прекрасно видно, что для него внешние атрибуты ‘крутости’ очень даже важны. Как прежде для какого-нибудь нового русского было круто подарить своей подруге какую-нибудь хрень за дикие деньги – и чтобы все видели и ‘оценили широту размаха’, так и для Толяна... Если ёлка – то живая, это в обезлюдевшем-то городе, где с наступлением холодов посрубали, к сожалению, все ёлки, где они были – ну, вот, возле Цирка, или бывшего, теперь разрушенного Дома Правительства. Почему ‘к сожалению’? Потому что если бы не срубили до нас – то срубили бы мы... А так – пришлось Толяну заказывать; да и с подарком Элеоноре он тоже выпендрился. Мы выпали в осадок, узнав, что он ей подарил... Ёлку у нас в семье всегда наряжал батя. Как-то так повелось. Он рассказывал, что это у него с детства: его мама – моя бабушка наряжала ёлку, а его не допускала, – только что привязывать к стеклянным шарикам ниточки. Он, говорит, смотрел, как она ‘располагает’ на ёлке игрушки, и ‘осознал’, что это ‘не так просто’, это – типа священнодействие; и только изредка бабушка его, значит, допускала повесить игрушку на определённое ею место... Вот он и проникся... Вообще он жутко консервативный. Это и хорошо и плохо. С ёлкой вот – хорошо! Оно как бы, я понимаю, и по-детски – весь этот Новый Год, подарки... Но... Нет, Новый Год – это всегда хорошо! Жаль что с ребятами, с Антоном, с Юриком я больше не виделся с того памятного вечера в ‘Аквариуме’, раньше мы всегда на Новый Год что-нибудь замучивали. Теперь, после эпидемии, когда мы полтора месяца отсидели взаперти, батя всё равно старался сократить количество контактов до минимума. Хотя, кажется, уже и установили, что вирус передавался совсем не воздушно-капельным путём... Если это был вирус. И если он ‘передавался’... 31-го... Вот чёрт его знает – я ждал Нового Года! Вот непонятно почему. Подарков? И подарков тоже. Даже неожиданно для себя. Я вспоминал прошлые новогодние праздники и свои ‘предновогодние’ ощущения – почему-то всегда казалось что ‘вот этот Новый Год’ – он какой-то ‘унылый’, его не ждёшь, постоянно поджимали то экзамены, то какие-то недоделанные дела; словом, как говорится и как все обычно хором ныли ‘нет ощущения праздника!’ А тут, сейчас, – было! Чёрт побери, в натуре – было это ‘ощущение праздника!’ Может быть потому что мы были все ‘дома’, и заботы были все ‘домашние’, соответственно и праздник-то ‘домашний’, может поэтому... Или потому, что он напоминал про прежние времена, когда в Новый Год можно было отставить все заботы? А скорее ещё и потому, что сейчас мы-то знали, сколько народу к этому времени умерло, или... Или, скажем так, им совсем не до праздника – мы видели временами мелькающие огоньки свечей в окнах полузаброшенных домов, и понимали, что у людей там совсем не было причин что-то праздновать, хотя бы и Новый Год. Вообще праздник начался у нас ещё накануне. Начать даже не с ёлки, а с ‘бани’, с того, что Миша установил насос чтобы качать воду с бассейна. Небольшой такой электронасос, который за смешную цену приобрели на рынке, – всё, что требовало подключения к электричеству теперь почти ничего не стоило. Батя почесал в затылке – чего сам до этого раньше не додумался?.. Очевидно, потому что самому приходилось за водой относительно редко лазить, и он не прочувствовал всей ‘прелести’ этого занятия. Я на него смотрю – ему было реально стыдно... Как Миша эту идею выдвинул, так батя... покраснел весь, задёргался. ‘Я – говорит, – Как сам не додумался... Я всё насчёт обороны...’ – а у самого аж уши крысные. Ладно. Не стали мы его того... третировать. Правда и насос только частично облегчил нам задачу, – ‘толкать’ воду далеко, да наверх, на этажи, он был явно не в состоянии, да и при выключении вода в шлангах быстро замерзала, приходилось их после каждого использования ‘сливать’; так что насос давал нам воду только сквозь все проломы и проходы в самом бассейне, в бывшем ‘Институте Физкультуры’ – до Башни. А тут уж мы, набрав ёмкости, тащили по этажам; но и то – это было существенное облегчение! Набрали и залили все свободные ёмкости в ‘жилой зоне’, где у нас поддерживалась плюсовая температура, и решили ‘сделать баню’. На холодрыге-то мыться даже горячей водой, поливаясь из ковшика – то ещё удвольствие! Другое дело – баня! Ну чё. Поставили освободившуюся теперь, после строительства большой кухонной печи, печку, захваченную у ‘крестьян’ в большой, объединённый с ванной санузел. Вывели дымоход, – туда же, в лифтовую шахту. Позатыкали все щели – чтобы не сифонило. Обложили печку кирпичом – для теплоаккумуляции. В прорезанный верх вставили кастрюлю с булыжниками – каменка. Батя всё вспоминал печку, виденную ими в экспедиции на окраину города – ‘Надо нам потом такую, с водогрейным баком, где-нибудь сменять или найти’. Сделали отвод воды. И даже душ сделали – но это уже Толик выпендрился, заявил : ‘Везде, где вообще можно жить – можно жить хорошо!’, и что ‘Баня – это зашибись, но я люблю горячий душ, и не вижу оснований его не организовать!’ – Белк, а Белк! Пойдёшь со мной в горячий душ? Покувыркаемся... – это всё сопровождается недвусмысленным подмигиванием. – Может, ещё свечи и шампанское?? – А чёё?.. В натуре. Хорошая мысль! Организуем! Винограда и апельсинов не обещаю, но вот консервированные персики, насколько помню, где-то были... Крыс, помнишь, на ‘Гекторе’ у жлобов отжали? – Толик, можно без этих пошлых подробностей? Кто у кого отжал... А что, это возможно? Ну, горячий душ?.. Обливаться из ковшика – это уже достало! – А чё для нас невозможного? – правда, брателло? Организуем! Хы! – Да-а... Ты какой месяц всё пистолет организовать обещаешь! Вон, у Серёжки так ТТ! А почему?.. – А потому! И вааще, рыжая, прижми хвост! Всё будет – я же сказал! Вон, для гарантии – пиши записочку ДедуМорозу, – и клади под ёлочку, хы! А ТТ – не, это не гламурно. Инструмент, не более того. – Ой, с каких пор ты так о гламуре стал беспокоиться? – Твоё, это... тлетворное влияние, во! Разлагающее. Эдак вскоре мне в Париж захочется, на Эйфелеву башню, плевать на головы прохожим... Хотя, по последним сведениям, в Парижике-то ща чёрт-те что творится, арабы там всех белых вырезали и аллаху молются, те, что в эпидемию не окачурились; так что с Парижиком придётся погодить... Ну чё, пошли, Серый, душ организовывать?? Джамшут обмер, когда в его каморку, заваленную всевозможными, в основном грязными и вонючими, одеялами, утром вошёл Толик. Я с интересом тусовался сзади – Толян обещал ‘маленький цЫрк’. – Я пришёл к тебе с приветом, топором и пистолетом! Вставай, проклятьем заклеймённый! Что, сволочь, не курил опять?? – Неее-ааа... Анатолий Иванович, я вааще... Я ничего... Я, как бы, завсегда... Меня как бы не за что!.. Ыыы... – зачастил обмерший от явления Толика Джамшуд. Обычно появление Толика не обещало ничего хорошего. – Я Петровичу – без вопросов... Вы спросите – у Петровича ко мне никаких претензий! Честно! Анатолий Иваныч! – Ша, придурок, успокойся, ещё в штаны тут наделай, один убыток от тебя... Пошутил я насчёт топора, хы! Есть халтура, предновогодняя. Гы, анекдот есть, соответствующий! Крыс, слышал, нет? – оглядываясь на меня, продолжает Толик: – Древний Рим, значит. Галера. Гребцы в цепях. Дрыхнут. Выходит на палубу главный надсмотрщик, будит их пинками, и объявляет: ‘Наш достопочтимый хозяин делает вам подарок: после обеда ставит вам бочку вина!’ Все: ‘Ур-р-рааа!!’ Надсмотрщик продолжает: ‘Но до обеда вам придётся потрудиться: хозяин хочет покататься на водных лыжах!’ – Хы! Усёк, чурка? Халтура есть, всё нормально сделаешь – будет и у тебя Новый Год с ДедомМорозом... Да, кстати, может, вааще отпустить тебя?? – Что вы, Анатолий Иванович? за что?? Я ж тут уже... Меня, как бы... Да я, завсегда... Что скажете!.. – Почти родной, хочешь сказать? Прописался? Ну как хочешь... А то можно и вольную выписать, хы... Отмыкай его, Серый, пошли показывать фронт работ... *** Толик с Белкой тащились в ‘бане’ уже около получаса. Джамшут этажом выше летал как птичка, только успевая таскать горячую воду из ‘кухни’ снизу, разводить её с холодной до нужной тепературы, выслушивать указания, и шустренько их исполнять. Я, развалясь поблизости в кресле, в квартире, чисто наблюдал за суетой пеона. Этому предшествовал разговор: – Серый, посидишь, попасёшь чурку? – Он не чурка; Костя его, кажется... Зачем? – Ну, во-первых, по ‘регламенту’, – если пеон пашет, его нужно контролировать. Во-вторых, чтоб всё по уму делал, а то вдруг ему наглости хватит в воду плюнуть, или, не дай бог... – я ж об этом думать буду, а я хочу потащиться... А, Серый?.. – Да ладно... Так бака тебе, небось, хватит? Набрать, и свободен? – Э, нет! Тащиться так тащиться! И вот теперь он тащился с Белкой уже полчаса. Красиво жить не запретишь! Джамшуд шустро размешивал тёплую воду в здоровенной эмалированной выварке, потом переливал её в бак, который стоял над проломом в полу, и из него вниз, в ванную, шла труба с краном и сеткой душа уже там, этажом ниже. Оттуда же через дырку в потолке раздавались команды Толяна: – Погорячее! – Попрохладнее, чо, совсем сварить решил?? – Чё напор слабый, тащишься там, што ле?.. Кроме того у них там, внизу, громко играл магнитофон что-то сильно романтическое, и были слышны разные более интересные звуки, негромко, но вполне отчётливо за журчанием воды и музыкой: – Давай вот так!.. – О, класс!! – Так неудобно... – Ногу сюда... – Я так грохнусь сейчас, скользко! – За меня держись, и вот за него... – Аааааууууу!!! Не кусайся!! Вернее, кусайся, но не так больно! – ... – Оооо!!! Я балдею с тебя!! и прочий шлак, слышать который, признаться было и занимательно и... хм, обидно. Я тут, в натуре, как олень, мужик я или нет?? Конкретно надо вопрос решать после нового года, тем более, что батя всё равно говорил, что надо будет с кем-то объединяться. Наконец, снизу глухо послышалось: – Серый! Се-ерый!! Там чурка не кончает ещё?.. – Ему некогда, он пашет как дизель в Заполярье, весь в мыле. А я вот скоро уже... Устроили, чёрт побери, саундтрек к порнофильму! Снизу раздался смешок Толяна и Белкино ‘Чё, они всё слышали?? Противный!’ – Ничё не слышали, успокойся, это он прикалываецца... Серый! Харэ! Пусть прохладной, ну, почти холодной ведро заряжает – и свободен! Спасибо! С меня причитается! Передал только подошедшему с водой Джамшуту команду; велел натаскать ещё сюда горячей – после бани остальным сполоснуться; сказал, чтобы готовился тоже мыться, когда все закончим. В общем, ему тоже обижаться не приходилось, – и помылся; и переоделся в чистое, и хавки ему навалили нормальной и по праздничной норме. Посовещавшись с батей, Толик презентовал Джамшуду бутылку какого-то фирменного портвейна, чего-то там ‘из Португалии’; и пачку сигарет. Керосиновая лампа у него и так на постоянном пользовании была; Толик лишь ему сообщил, что ‘Если пожар устроишь – натурально, никто тебя тушить не станет... Замуруем и всё!’, пожелал сдохнуть от никотина и напевая ‘Хэппи нью иар’ запер. Наступил вечер. Мама снова заикнулась, что неплохо бы... Вот... Люди буквально голодают... Всё же Новый Год... Мы могли бы... У нас ведь много... И опять батя ответил коротко и резко. Он сказал: – ‘У нас?’ У нас – да, хватает. Не у тебя. У тебя вообще ничего нет, говорил тебе уже. Потому оставь свои благие пожелания при себе! Он грубо сказал, да. Тяжело. Мама вздрогнула, как от удара, и тут же вышла. Но батя как будто мстил за что-то. За прошлое своё унижение. Годами. За конец семьи, как он её понимал. И за нынешнее – мне кажется, он всё никак себе не мог простить, что его тогда, после пропажи Графа, сломали на передачу ‘пайка’ этим... бомжам с ребёнком. У меня сложилось впечатление, что он стыдится своей тогдашней слабости, и потому сейчас старается быть ‘ну совсем железным’... У нас всё было как в настоящий Новый Год: ёлка, праздничный стол, за который все разоделись ‘по-праздничному’, свечи и шампанское – несколько бутылок, найденных у того же таможенника в запасах; и не баран чихнул – а ‘Дом Периньон’! Кстати, одну бутылку и пришлось отдать воякам за ёлку – как и ёлка в Новый Год, шампанское было жуткий дефицит и ‘знак статуса’. А ‘статус’ – он и для вояк важен. О! Наверно, в немалой степени ещё Новый Год так остро и ощущался, потому что – никакого ‘верхнего освещения’, – только свечи и кемпинговые фонари; света хватало, но это был такой свет... Как сказать?.. Ну, словом, именно с Новым Годом он хорошо и вязался – и светильники, и, особенно, свечи. И то, что выйди из комнаты с печкой – и уже холод. Приятно. И ощущение полной безопасности: мы в Башне, у стены поодаль стоят автоматы и лежат разгрузки с боекомплектом; все минные заграждения включены в ‘минный режим’, – надёжно! А что может быть лучше для ощущения праздника, как не ощущение надёжности и безопасности? Как мы этого раньше не ценили! Ведь безопасно было! Так здорово! – можно было не устраивать светомаскировку, не ждать пули в окно; а случись что – не нужно крошить нападающих очередями с окна, достаточно позвонить 02, – и пусть милиция разбирается! Не, не ценили мы... Ну, праздник есть праздник. Под это дело мы ‘переместили’ с 12-го этажа за праздничный стол даже нашего наблюдателя, Ольгу Ивановну. Бабулька чувствовала себя немного не в своей тарелке, и всё порывалась вернуться ‘на пост’, но её уговорили – ‘Оооольга Иванна! Сколько и как ещё впереди ‘новых годов’?.. Хотя бы таких? Так давайте ценить... Почтите присутствием, не побрезгуйте!..’ – хохмил батя, и сейчас и она, в своём стареньком, но, видимо, парадном платье сидела за столом, гладя сухонькой дрожащей рукой лежащую на коленях свою белую кошку, Пушинку. Эх, Граф, Граф... И Дед Мороз со Снегурочкой: батя с Белкой. Я ж говорил – батя консервативный, и здорово ‘домашний’, для него всегда понятие ‘дом, семья’ превыше всего, потому-то он так тяжело и переживал развод с мамой и, как он понимал, крушение семьи, дома. А теперь... Теперь он как-то почувствовал вновь себя ‘в своей тарелке’, – он был окружён людьми, которые его ценили, которые ему всецело доверяли, и, наверно это было немаловажно, и от него, от правильности его решений, зависели. Несмотря на то, что, судя по всему, с мамой у них было ‘всё, приехали’, он вновь почувствовал за это богатое событиями время почву под ногами. Вот и в Новый Год он решил – чтобы Новый Год был ‘как полагается’, – и с Дедом Морозом... Когда все сидели за столом, маленький мой крысёнок шарахался у меня по рукаву ожидая чем я его угощу, мама с Людой делали последние приготовления к праздничному столу, Миша и Оля всё ‘парили’ над своей Валечкой, которой по случаю праздника навязали на голову огромный белый бант и она сидела вся такая нарядная, но от испуга сама не своя; батя с Белкой ушли, сказав, что ‘сейчас будет явление Деда Мороза со Снегурочкой!’, а также ‘вручение подарков детишкам’. Толик запротестовал, сказав, что ‘Тут все взрослые люди... ну, почти! А взрослые люди на Новый Год, в отличии от детишек, заказывают Снегурочку без Деда Мороза, и обязательно в стрингах!’ Белка показала ему язык, батя погрозил пальцем, уже входя в образ Деда Мороза, и они смылись. Толик тут же начал деланно беспокоиться ‘Чё-то он долго там с моей Снегуркой пропадает, знаю я этих Дедов Морозов, разведённых...’, поглядывая на маму. Я показал ему кулак, и он заткнулся. Сегодня от генератора пытались включать телевизор, – но где там, совсем сдохла трансляция. Нет, что-то там двигалось за сплошной рябью, но ‘телепередачей’ это назвать было нельзя. Володя включил транзистор, и мы прослушали обращение генерала Родионова, нынешнего главы Администрации. – Надо же, живой ещё, а вроде должность не располагает... – покрутил головой Толик, на него зашикали. Ну что там он сказал? Про трудный год, что мы его ‘героически преодолели’, что следующий год будет лучше... Не дослушали: – Не надо, не надо, я прошу вас – не надо!.. – вдруг подал голос обычно молчащий Крот, сидевший в уголке, и, с исказившимся лицом замахал руками на транзистор. Володя выключил, нам всем стало неловко – мы вспомнили, что у Гены... да уж, ещё тот год у него был, – и он во всём почему-то считал виноватыми вояк, чисто потому что они не пускали его к уже заболевшим жене, матери и детям... Неловкое молчание разрядили батя с Белкой. Они вломились под бой курантов, запись к которым также была у бати на нетбуке, и под отдалённую стрельбу из чего придётся, – гопота тоже празднует. – Ля-ля... – Ско-о-о-оро будет ёлка!!.. – немузыкально заорал Толик, и было ломанулся обнимать Белку-Снегурочку, которая, коза, постаралась как всегда выглядеть ‘секси’: голубенькая мини-юбочка над ногами в чёрных колготах и коротких кожаных сапожках, короткий голубой же пуховичёк-безрукавка, и бог знает где нарытая голубая вязаная, довольно кстати драная, шапочка. -Толян! Сел на место, бля!.. То есть, прошу прощения... – гаркнул на него, а потом смешался ДедМороз, – Вот за это тебе подарок будет последним! В натуре ДедМороз: ярко-красный банный халат где-то нашли, трещавший, правда, в плечах; красно-белый ‘фирменный’ колпак с помпоном, благо этого добра нам попадалось достаточно, борода из белого шарфа с рехмотами, висюльками; посох из ручки от швабры, перевитый всякой блескучей фигнёй. – Здравствуй, Дедушка Мороз! – опять вылез Толян, у которого после ‘душа с Белкой’ было на редкость хорошее настроение: – Борода из ваты! Ты подарочки принёс? ... (и дальше непечатно) – Толян! Сел на место! Ребёнка пугаешь! Да не Сергея, ёпт, Валечку! Подарки-подарки-подарки! Кому что. Кому от кого – но всё из мешка ДедаМороза. В прежние года... Честно говоря, я подарки-то получать любил, но вот сам делать... Ну... Как-то всё было не до того... Да что говорить! Не думал я о том, чтобы что-то подарить бате с мамой! Не думал! Эгоист был, что там! А тут как-то... Сплочение какое-то пошло. Ну, мамы это, понятно, не касалось... Но подумать жутко было, не будь сейчас с нами бати или Толяна! Я иной раз вспоминал невольно себя там, на козырьке подъезда, когда гоблины внизу рвали Устоса, а я собирался на них прыгнуть, с той шипастой устосовой дубиной, – мороз по коже, чёрт побери! Если бы не батя с Толиком! Сейчас бы... Сейчас бы я этих гоблинов положил бы с козырька одной длинной очередью, и рука бы не дрогнула, благо с патронами у нас нормально, – разбогатели; и пострелушки – с места, одиночным, короткими, с упора и в движении, – мы устраивали. Так что стал я как-то ценить родственные связи; людей, на которых можно положиться, нашу ‘стаю’; и в подготовке подарков тоже принимал на этот раз живейшее участие. Насовали бате в мешок, кто-что. Для бати кое-что для самого было в удивление: доставал из мешка, вопросительно обводил взглядом присутствующих... Ага! Иди сюда – читай стишок! При этом из-под красного мохнатого халата, подпоясанного белым шарфом, выпирала явно рукоятка люгера – вот такие вот пошли сейчас современные ДедыМорозы... Васильченкам – персональный мультитопливный примус, готовить себе чай без печки. Ольге Ивановне – целую кипу тёплого шмотья, включая и что надевать, и чем укрываться; благо бабулька, как и обещала, устроилась на зимнее житьё на своей утеплённой кухне, которая отапливалась только от газового баллона. А сама старухенция вдруг тоже отдарилась, – презентовала нам аж три небольших, но вполне зрелых лимона. Оказывается, они у неё на подоконнике в горшке выросли. Или в горшках, чёрт его знает, как лимоны растут, не корнеплод, небось. Бабулька, значит, батю растрогала; он сказал, что под это дело будем пить чай с лимоном, но один он того... Себе оставит – под коньячок. Маме подарили целый пакет фирменной косметики, от Шанель, от Гарнье, от Лореаль, от... Много, словом. Дааа... Такой бы ей подарок, да год назад! А сейчас? ‘Приоритеты сменились’, как говорится. Но не ствол же ей дарить, в самом деле. Можно было бы что-то из одежды, из толковой одежды, что называется; из удобного и практичного. У неё как-то так неожиданно получилось, что одежды-то много... даже очень. А толком одеть нечего. Всё какое-то... Ну, не для жизни – для ‘презентации’, что ли. ‘На выход’. Я помню их с батей разговоры-разборки ещё ‘тех времён’, когда она его грузила, что он ‘Одевается как старик или как вышедший в запас и дотаскивающий армейское барахло дембель!’ (батя у неё, мой дед, был военный – наверно, с тех пор она и недолюбливает военные шмотки). А батя отвечал, что ‘Я ношу то, что удобно, практично и нравится; а когда мне надо выглядеть как банкир или свежий покойник, – вон у меня вязанка галстуков, кипа сорочек и три костюма; но носить это постоянно – слуга покорный!’ Она: ‘Есть масса красивой и модной одежды помимо костюмов!’ – а он: ‘Твоя ‘красивая и модная’ смотрится только на пидорГах на показах в телевизоре!’ – ну и дальше обычно пошло-поехало... Каждый, как водится, остался при своём; тогда-то. А сейчас, реально, она постоянно зябла и носила почти одно и то же: спортивный костюм, то с одной вязаной кофтой, то с другим вязаным платьем или этим... как его?.. Жакетом. Мама вообще не любила слово ‘кофта’, оно у неё ассоциировалось с чем-то ‘бубушкинским’; но чем вязаный жакет или джемпер отличается от кофты я, честно говоря, так и не понял; да и не стремился. То есть можно было бы шмоток надарить – но дело в том, что они и так в наших маркетах были навалены (а потом Володей и Людой аккуратно разобраны и развешены) более чем достаточно (‘И обувь, обувь! Мужики, берём обувь в первую очередь! Безо всего можно прожить – без белья, одежду можно перешивать или кроить из подручного материала – но без хорошей обуви по ноге совсем кисло! Качественную и крепкую обувь – в первую очередь!’ – так настропалял нас батя при вылазках в места, где водились шмотки). Но мама принципиально (как она говорила) не надевала ничего из ‘нами наворованного’... Ну... Что тут сделаешь. Хотя еду-то, нами ‘наворованную’ она вполне кушала. Честно говоря, меня рубила такая непоследовательность, когда я стал обращать на это внимание; я даже с мамой пытался на эту тему разговаривать – но безрезультатно. Она почему-то в этом ничего непоследовательного не видела... Батя же, когда я как-то заговорил с ним на эту тему, только махнул рукой и ответил ‘Вот, запоминай, это есть знаменитая ‘Женская Логика!’, – и всё. Словом, подарили ей целую кучу дорогущей (по прежним временам) косметики, вот косметику-то мы как раз ‘купили’, вернее – сменяли на что-то накануне; но, конечно, у такого же ‘шоппера’ как и мы, но купили! – но она что-то без энтузиазма... Ладно, что там. Гене-Кроту презентовали хорошую крепкую одежду. Мощные рабочие ботинки с армированными носами. Бушлат, чёрный, рабочий – он ведь постоянно пасся в подвале, а там хоть и не улица, но и не кухня по климату. А главное – посовещавшись с Толиком, ему подарили устосов клевец – вещь в Башне, можно сказать, уже легендарная. Но мародёрка, считай, уже закончилась, как и ‘фортификация’ в Башне, – Толян здорово наловчился острым клювом клевца с одного удара сносить висячие замки, и с встроенными разбираться также много времени не занимало. Но маму аж передёргивало, когда она случайно где видела этот инструмент-оружие, она всё не могла забыть то побоище, когда погиб Устос; с чего всё и покатилось, как она считала. Ну, тут она не права – ‘покатилось’ всё значительно раньше; но женщинам ведь подавай ‘символ’, – вот то побоище, и как его символ – клевец, на котором ей так отчётливо запомнились налипшие кровь, волосы и мозг, и стал для неё, что называется в психологии, ‘якорем’, на котором она зациклилась. Толик им много голов тогда разнёс, да и Устос, надо сказать, постарался. Но последнее время клевец стоял без дела, а Крот на него конкретно глаз положил – удобный, говорит, ручку только укоротить, – и удобней кирки в норах-то. Ну и батя решил ему презентовать, – это, говорит, даже символично: железку выковал лет сто или больше назад какой-то кузнец, и была она честным-мирным пожарным топором. А потом времена, вишь, сменились – и стала железка оружием. И много крови пролила. Ну и сейчас, – пусть, говорит, снова станет честным рабочим инструментом, и, типа, ‘земля кровь смоет’ – иногда батю тянет на эпические высказывания. Ну, думаю, Устос бы одобрил. Отдали, короче, Гене этот артефакт. Мне... Ну а что мне? Батя говорит, ‘тебе, Крысу Серому Первому, Властителю Башни, Грозе Пеонов, и так нечего больше желать: одеваешься в меха заморские, – сиречь в штаны ‘Блэкхоук’, да ботинки ‘Lowa’, да курточку-подстёжку от ‘Агрессор’, а футболки хоть каждый день меняй!.. Спишь в отдельной квартире, в постели под балдахином (это про палатку, ага!) Часы – ‘Омега’, как у заправского буржуя... Оружия у тебя завались... (‘Оружия много не бывает, не гоните!’ – поправил я их.) И даже собственным пажом – придворным мародёром обзавёлся! – и ржут с Толиком, показывая пальцами на стол. А там мой Крыс Малой, пользуясь тем, что на него никто внимание не обращает, по рукаву моей куртки спустился на стол, подобрался к вазочке с печеньем, ухватил кусочек печенюшки и теперь пытается её утащить. Но сам-то маленький, а печенюшка большая. Но – наш парень! Ухватил её зубами покрепче, задрал башку с зажатой в зубах печенькой повыше, чтоб не уронить; для противовеса задрал также свой розовый голый хвост, – и неловкими скачками, скачками... ко мне. Хохотали все; и Белка, что до этого говорила, что ‘какая гадость, как ты его в руки-то берёшь, ты посмотри, какой хвост розовый, голый, мерзкий!..Бр-р-р!’ Ладно, говорю, не всем же хвосты пушистые, а у Крыса очень даже симпатичный хвостик... Смеялась Валечка – показывая пальчиком ‘Клыска!’ Улыбнулся даже Крот. Старая перышница Ольга Ивановна только влезла: ‘Не дело, чтобы по столу крысы шастали, ничего в этом нет хорошего!’ – а её Пушинка, высунув белую башку с зелёными глазищами над столом, стала следить за Малым Крысом с явным гастрономическим интересом. – Ну всё, – сказал батя, – В нашем коллективе прибыло! Не-не, отдай ему печеньку, она честно зашопплена, пусть точит; посади его только в клетку, пока его самого не сожрал вон тот страшный зверь; да и правда – нечего ему по столу шарахаться. Подарили мне запасную обойму к ТТ. Белка презентовала новую разгрузку с встроенной кобурой под ТТ-шник, – вон она что строчила на машинке, пока мы фортификацией занимались. Батя нож подарил – американский Бак Найтхоук, надо же, где-то сменял. – Нормально? – спрашивает, – Не хуже чем айпад ты хотел в прошлом-то году, а?.. Издевается... Батя-то в ножах сечёт. У него самого их штук двадцать. Мама раньше постоянно скрипела на этот счёт, а он огрызался: ‘Могу я иметь безобидное хобби?? А если бы я увлекался подлёдной рыбалкой и все выходные зимой с ящиком принадлежностей сайгачил бы морозить простатит на озёра – лучше бы было?? Думаешь – дешевле??’ Мама: ‘Не вижу связи!’ Батя: ‘А её и нету!.. А вот если бы я был маньяк по ‘модной современной одежде’ – это семье подороже бы встало! И вообще – это хобби!..’ – ну и так далее... Как-то говорили с ним. Я – ну, нож и нож, чё такого-то? Заточенная полоска металла. Что из этого этот... фетишь-то делать? А батя говорит – ‘это ты ещё фетишистов-маньяков не видел, чокнутых на ножах. Им и определение есть: ‘найфоманы’, от английского ‘knife’ – нож. Есть чокнутые, у которых ножей сотни, которые их целенаправленно собирают – а я что... Я так – небольшая утилитарная коллекция ‘под случай’. По сути – ни одного толкового дорогого ножа – одни реплики. Но и то...’ ‘Back’ у него точно не было, я б знал. Сменял где-то. Или отобрал... Как это сейчас делается, – и очень даже просто. Ствол – он всё же более веский аргумент, ага. Валечке надарили кучу игрушек, всяких мишек да зайчиков... Мише – Оле, – шмотки ‘на одеться’, – они реально в чём с лагеря смотались, потом ныкались по городу – страшно было смотреть. В Башне их приодели, конечно. Ну а сейчас подарили ‘гардероб’. Тут, между делом, зацепились батя с Толяном – на тему шмоток. Мише презентовали куртку ‘из мембраны’, Hard Shell, и батя начал между делом распинаться, что ‘в 21-м веке живём, современные материалы’, то да сё... Толян слушал его скептически, а потом выдал: – Фигня эта вся твоя ‘мембрана’, все эти ‘гортексы’ и ‘полартексы’! Нет ничего лучше натуральных тканей! Посмотрел бы я на тебя, как ты в горах или в лесу, свою ‘мембрану’ будешь обихаживать, когда весь в грязи... За батю впряглась Белка: ‘Ты, Толик, ретроград!’ Толян заорал ‘- Аааа, умными словами ругаться!!’ и попытался её словить за руку, но она вывернулась и смоталась на кухню помогать подавать на стол. В общем, стали они с батей эту тему тереть, ну а я, как водится, сделал уши парусом; и вот что я полезного из этого всего уяснил: – Что мембрана – вещь, без сомнения, хорошая, современная и удобная, в ней и не промокнешь, и не взопреешь; что на ветру и холоде может быть очень чревато. Проще говоря, взмокнув на холоде можно простудиться и в ящик сыграть. Она лёгкая, удобная. Это не допотопный ватник. Но есть и существенные минусы. В частности – если уж носить мембрану, то нужно и подбирать под неё всё соответственно – то есть всю одежду с соответствующими характеристиками. Что мембранная одежда носится слоями: первый, на теле, должен впитывать пот и отводить его от тела; второй, ‘тёплый’, должен не препятствовать испарению пота к внешней поверхности одежды; ну и, собственно мембрана на внешнем слое должна испарять пот, но не пускать влагу снаружи. Это всё хорошо и замечательно работает, если все эти ‘слои’ подобраны правильно. Но если, к примеру, нижнюю футболку надеть хэбэ, то она, как и полагается хэбэ, будет пот впитывать, но не отдавать. Или, к примеру, шерстяной свитер... И толку от мембраны будет не больше, чем от обычного дождевика. Это раз. Кроме того, стирать мембрану можно только в особом порошке, чтобы не забивались поры. Кроме того, она, как всякая синтетика, боится огня, например искр от костра... То есть вещь это толковая – если, к примеру, идёшь ты покорять Эверест, качественно к этому событию подготовившись; или, скажем, воюешь в составе армии, где всю экипировку тебе грамотно ‘послойно’ подбирают – и есть из чего. В наших же, собачьих условиях... – Ничё, – буркнул, сдаваясь, батя, – Мы не каждый день и не каждую неделю под кустом спим! Зато, согласись, Толян, насколько удобно мы себя чувствовали в финских охотничьих костюмах в нашем походе ‘на окраины’! Лучше, небось, чем если бы тащились в ватниках! – Ну так то была краткая экспедиция, – в свою очередь, согласился Толян, – А вот если бы нам пришлось месяц по развалинам ныкаться... – Тьфу на тебя, что ты говоришь! – влезла Белка, – Давай за стол. Заяц с картошкой! – Он точно не мяукал перед кончиной?.. – вставил Толян, усаживаясь; хотя сам же участвовал в ‘закупке’ кроликов на рынке, – А мне когда подарок? – В последнюю очередь! – заверил батя. Ага. Объёмные подарки кончились. ДедМороз достал из мешка очередной подарок – тяжёленькую на вид и небольшую коробочку, упакованную в синюю-блестящую со звёздочками фольгу. Мы с Толяном переглянулись – наш подарок! Батя вопросительно взглянул на нас, – мы согласно кивнули, – давай, разворачивай, тебе! Аааааа!! Угодили, да! Ну, мы знали что дарить! Через подвязки Толяна со всевозможными ‘складскими’ достали аж три коробки патронов к батиному люгеру – ‘парабеллум’, 9Х19, не копанина какая, – новые, барнаульские! Батя конкретно затащился, распечатал коробку, высыпал на стол горсть этих ‘желудей’, катает их ладонью и прётся... Нравится ему люгер, но с патронами всегда был реальный напряг, уж он экономил как мог, – а тут такое изобилие! Не, такое понять может только мужик, и только тот, для которого оружие не пустой звук; который сознаёт, что от того, сколько у тебя патронов в магазине может зависеть твоя жизнь. Остальные, в общем, и не въехали, – так, делали дежурное ‘поздравляем’, даже Васильченко или Миша, мама так вообще на нас смотрела как на больных; но я, видя что подарочки пошли у нас компактные-специфические, живенько врубил неинтересующимся на компе запись какого-то из прошедших ‘Новых Годов’, – ни то ‘Некие песни о главном’, ни то что-то там инсценированное по Гоголю, благо и этот шлак, вместе с огромадным количеством фильмов про зомбей, у нас на внешнем диске был, – они тут же и увлеклись. Батя натолкал в магазин новых патронов и изъявил желание ‘пойти попробовать’; но тут же спохватился, и с типа таинственным видом сообщил, что ‘Ничё, вместе пойдём... пробовать’. – Ну что? Продолжим? – с загадочным видом он опять полез в мешок; на секунду замер, прислушиваясь, – за окнами поодаль кроме одиночных выстрелов-салютов прошлись и очередями... Э, опять пьяные вопли – празднуют кто во что горазд, – не обращаем внимания... Достал коробку. Ну, что к Новому Году Толян в лепёшку расшибётся, но ствол Белке достанет – это и так всем ясно было, и ей самой, конечно, лучше нас всех. Рыжая и сидела с нами, не стала смотреть музыкалку по компу; вся такая заранее довольная – предвкушала подарок. Но что ей Толян достал – и она не ожидала. Развернула упаковочную бумагу (собственно, я заворачивал, у Толяна на этот счёт руки не под то заточены), достала деревянную коробочку – из-под какой-то ювелирки, хрен знает что за коробочка, – но выглядело богато; открыла, достала предмет, завёрнутый в бархатную тряпочку (‘Ага, Толян, ты ещё в промасленную ветошь заверни! Ты вааще что-ли тормоз? Я видел в одной хате бархат, ща принесу, – упаковывать так упаковывать, не так ли?..’)... Сделала таинственное лицо, с каким женщины в фильмах достают подаренные брильянты; – аж, я видел, и мама, и Ольга отвлеклись, заглядывая что там Белке подарили? – женщины... И достала оттуда – ну, пистолет, конечно, что бы ещё? Но что за пистолет! – Вау... – только и смогла вполголоса сказать, и в глазах её заискрилось... Это было натуральное произведение искусства, и не только оружейного. – Ну как, Белка, а? Как оно?? – жадно ждал её реакции Толян, с видом арабского принца, только что подарившего своей тян новенький ‘Бентли’, и ожидающий не то слов благодарности, не то бурного негодования за ‘не то’. Конкретно Белка Толяна обломала, ого! – для него уже важно её одобрение... – Ни-че-го себе!! – Белка достала небольшой, как раз по её руке, блестящий пистолет (Толян вчера час драконил его у бати в мастерской шинельным сукном с пастой гои), весь расписанный-гравированный узором с ветками и листьями, с деревянной приятно блестящей коричневым рукоятью. – Нравицца?? – жадно ждал одобрения Толик. – Не то слово... Ва-аууу... – Гы! Сиг-Зауер, P-230, швейцарский! Кульминация, что называется, оружейной мысли! Это тебе не макаркой махать! Ты посмотри какое качество исполнения! Из нержавки! Он хоть и тяжелей немножко стандартного, но ты посмотри – блестит-то как! Гравировка... Да, кстати, с патронами тоже порядок, – есть. 9Х17, их у нас, оказывается, тоже выпускали, для ЧОПовских ИЖей. Не завались, но достаточно. Вот магазин – один, да. Но так он тебе не для перестрелок, сама говорила... – всё напрашивался на похвалу Толян. Смотреть на это со стороны было реально смешно, мы с батей только переглянулись. Дааа, влип пацан! – Вааще вещь!! – Белка поднесла пистолет к светильнику и стала любоваться гравировкой, – Нет слов! – Не стыдно с таким появиться в свете? – подколол батя. – Даааа... Класс! А как в руке сидит! Вааще! – Белка восторженно вертела в руках новую игрушку, – За такой, как говорится, ‘я рожу тебе ребёнка...’ – Ты чё, Рыжая, в натуре... – Это фигура речи такая. – Ты поосторожнее с фигурами, нашла время... – Толь! А откуда у нас такая красота? – А оно тебе надо знать? – Не, ну вообще... – Депутатский. От депутата, вникаешь? Слуги народа в своё время, вот когда твой, Крыс, батя, опасался двудулку завести, сами себе такие вот подарки делали. Да ещё извращались с гравировкой и отделкой, как видишь, – ручка-то – натуральный орех! Статусная вещь! Ну, этот не депутату – депутатше принадлежал, откуда и изыски с орнаментом. Но за последние месяцы сменил несколько хозяев, большую часть которых, как сейчас водится, и пережил... – Толик, давай без этих пошлых деталей. – А я чо? Сама ведь просила. Вот последний владелец мне его и продал, вернее – сменял... – Не на дырку в голове, надеюсь? – Да ну, ты чё, это западло... Подарок ведь. Не, всё рОвно... – Ну тогда ладно. Прелесть что за вещь! – Во! – вставил батя, – А я-то всё искал определенияе – ‘прелесть!’ Прелестный подарок на Новый Год девушке, – пистолет! – и вполголоса, мне: – Сменивший нескольких хозяев... – Дааа... Куда катится этот мир! – Ладно, брателло, заклинать; куда катится – туда и мы с ним. А с хорошим стволом оно и катиться сподручнее! – Да! Кстати! – спохватился батя, вновь натягивая себе на лицо самопальную бороду из белого шарфа, – Кто тут ещё стишок у нас не рассказывал? Кто тут у нас остался пока без подарка? – Эээээ... – затащился Толян, – Нешто гранатомёт? Нет? Тогда СВД-ху? А, да, в мешок не влезет... Чем же ты, вы меня испугать-то решили... У меня ж, как у Крыса, всё есть. – Нуууу, такого у тебя нет. Знаешь, когда ‘всё есть’ люди что делают?.. – Дурью маются? – Ну, это само собой. Я имею ввиду, что тогда люди отходят от утилитарности вещей и начинают большое значение уделять статусности вещи... – Ути... литарности. Слышь, брателло, может не стоит меня так перед всеми опускать, я ведь обидиться могу! – Ладно, не прикидывайся, всё ты понял! Я хотел сказать, что когда всё есть, то... Чёрт, по другому-то и не скажешь, как сказал! Тут проще только на примерах: вот Элеонора тогда часы приносила, помнишь? В начале нашего знакомства. Дорогие. Или вот у Серого твой подарок – Омега. Что, время по китайским часам посмотреть нельзя? По тем, что пять долларов за пучок? Можно, и даже иной раз точнее время покажут. Но! – всем ведь подавай статусность! Вот и Элеоноре не по статусу с обрезом, а с СИГ-ом – самое то, правда? – Короче, Олежа, что за статусную вещь вы мне приготовили? – всерьёз заинтересовался Толик, – Турецкую саблю с самоцветными каменьями? Или золотой, инкрустированный брильянтами кастет? Так ты учти, я к своему привык... – Деревня! Никакой фантазии! Ладно бы какой Иванов был, а то ведь трёшься тут в образованном обществе: я вот, Сергей, хм... Элеонора. А никакого... – Давай-давай-давай!! Показывай!! – Стишок! – Ну... На: Здравствуй, Дедушка Мороз! Тут такое дело Хорошо мешок принёс Надо спрятать тело! – Тьфу, пошляк! Во, держи! Статусная вещь, по твоим габаритам, не стыдно будет засветить в приличном обществе! После такой мощной психологической подготовки, когда у Толика от нетерпения уже стали раздуваться ноздри, батя достал из мешка подарок – здоровенный кольт 45-го калибра, в меру потёртый, тяжёлый и надёжный. И коробку патронов – серые тусклые гильзы, жёлтые кругляши головок пуль, огромных, как крупные жёлуди. -Привет тебе, Толян, от полковника Кольта! Зацени: ещё ленд-лизовская вещь – Кольт М-1911 под патрон 45ACP, то есть 11.43мм! Подумать только, мы и предположить не могли, сколько на самом деле у людей на руках было разнообразных стрелялок! Машинка эта, будем правдивы, прошла через изъятие, – наградной. Из него ещё белых медведей на Севере стреляли. А ‘пулька’ эта, сам видишь, при попадании даже в конечность, никого равнодушным не оставит! – Да ужжж! – Толян с восхищением рассматривал обновку, – Предмет справный! Правильно говоришь, – статусный; в ногу попадёт, – оторвёт нафиг! Достойно... Это как повышение в звании, што ль. У лоха такой машинки быть не должно... – Ну так не лоху и дарим! Теперь на любой стрелке реальные пацаны будут видеть и ценить твой статус! Хотя и говорят, что ‘Большой ствол – компенсация маленького чл...’ Хм. Ну, в твоём случае это, конечно, неправда! – это уже батя прикалывается, – И прикинь, – какое ‘повышение в чине’, сам видишь, буквально за несколько месяцев – от нагана-переделки, пуляющего картечиной, до такого вот монстра! – Не надо ‘стрелок!’ – вмешалась Белка, – Сейчас на стрелках не статусами меряются! – Не учи учёных... Сильно, брателло, сильно! Ну, ребята, спасибо! Не ожидал! Тронут. Проникся! Ну чо... Все в стае прибарахлились, Крыс вон тоже не в обиде. Пошли пробовать?? – и лязг нескольких затворов был ему ответом. Чёрт побери, Новый Год реально удался! Конечно, на точность ночью толком не постреляешь, но бабахнуть с балкона, почувствовав как ощутимо лягается отдачей новый Толиков пистоль, ослепляя мощной вспышкой пламени мы все смогли. Вскоре к нему присоединился батин люгер, Белкин Сиг-Зауер и мой ТТшник. Вот это настоящий Новогодний салют, не дешёвая китайская пиротехника! Замёрзшие вернулись с балкона. Уютно, чёрт побери! Тепло! Безопасно! Настоящий Новый Год! Только мама всё сидела какая-то как не в своей тарелке. Оно и понятно, в общем. Мы все в этот год много что потеряли, – но многое и преобрели, и не только в плане материальном, конечно. А она? Она – только теряла... ПРОГРАММНАЯ РЕЧЬ БАТИ Чтобы запустить караоке, пришлось включить генератор, – ну, на то и праздник. Потом, когда все напелись, а Володя и слезу пустил, вспоминая под песни ‘то время, что мы не ценили’, а Ольга Ивановна была обратно препровождена вместе с надаренным ей барахлом на свой 12-й этаж; батя, уже освободившись от дедморозовского прикида, толкнул ‘программную речь’. – Ну что, товарищи граждане Крысиной Башни? Подведём итоги? Первое и несомненное: мы живы, и это, надо сказать, бооольшой плюс! Второе – мы находимся в относительной безопасности, обеспечены на ближайшее время всем необходимым и можем планировать будущее. Вот о будущем я и хотел поговорить... Сейчас мы живём за счёт... хм... запасов. Запасы у нас порядочные, но, понятно, небесконечные. Что-то нужно думать на перспективу. Кое-что мы уже сделали: нашли металлообработку и заказали оснастку для установки ‘абиссинского колодца’, проще говоря – простейшей скважины. Вот Крот, то есть Гена, зарылся уже по вертикали метров на... сколько, Гена? Уже метра на четыре, и, в принципе говорит, что сможет и так колодец откопать – но это и слишком трудоёмко и технически сложно – надо как-то делать облицовку-укрепление, не бетонные кольца же сюда тащить? Хотя... В общем, когда мы забъём скважину и отработаем технологию, то можно будет это дело поставить на поток. Думаю, это большинству выживших анклавов будет интересно. Что говоришь, Толян? Сам Михалыч возьмётся? Не, не думаю, его конёк – производство, он на этом сидит, ему там гиморроя хватает, – а тут ещё с установкой и поиском клиентов возиться, опять же распылять силы охраны – он же не может батальон кормить!.. Не, это мы, если пойдёт, возьмём под себя. Кроме города, это наверняка будет интересно и окрестным деревням, где раньше было центральное водоснабжение; да хоть и состоятельным частникам – не суть важно; понятно что потенциал у этого проекта есть. Но пока мы только опробуем. Что и как будет по весне – надо будет смотреть. Мы до сих пор не знаем, насколько серьёзны дела с этой эпидемией, и прошла ли она окончательно или просто притухла до поры. Может так статься, что и некому будет особо-то нашей технологией пользоваться... Хотя... Судя по нашему визиту на окраины, народу там осталось вполне себе много; да и судя по новогодней стрельбе у нас в центре... (он прислушался – одиночные выстрелы и короткие очереди до сих пор раздавались вдалеке) ...тоже народу хватает. К сожалению – отмороженного и вооружённого. Об этом ещё одна наша задача – нам надо укрепляться и вооружаться. Лёгкая стрелковка – хорошо! Но нам ещё нужны (он посмотрел за поддержкой на Толика, и тот важно покивал, – всё это они уже ни раз обсуждали) и вещи посерьёзней – например как минимум пара подствольников с боезапасом. Потом – тяжёлая крупнокалиберная винтовка – это в наших условиях будет и мобильнее, и практичнее крупнокалиберного пулемёта. Хотя и от того же пулемёта не откажемся. Очень нужен хотя бы один, а лучше два-три общевойсковых пулемёта стандартного калибра – ПК или ‘Печенег’. Ещё хорош был бы РПГ с запасом гранат... Как вы помните, моя самоделка себя не оправдала (Толик хмыкнул, мы все помнили этот самодельный курьез, позорно окончившийся снесённым наполовину тополем во дворе). Также нам надо максимально использовать преимущество нашей высотки. Мы раньше думали о АГС-17 ‘Пламя’, – но пришли к выводу, что штука эта хоть и хорошая, но весьма прожорливая, разрекламированная и потому дорогая. Кроме того он не может класть гранаты вертикально. Короче, простое решение самое надёжное: нам, граждане, нужен миномёт! Если поставить его на крышу и хорошо пристреляться по точкам, то подступиться к нам будет нереально включая бронетехнику, если только не использовать что-то вообще тяжёлое, типа ‘Мста’ или ‘Гиацинта’; или авиацию. То есть мы станем практически неприступными! Об этом мы будем думать, это – на повестке дня, да. Толян, общайся со своими знакомыми прапорщиками, ‘винный погреб’ того таможенника в полном твоём распоряжении для налаживания контактов; я под это дело согласен даже бухать не каждый день, а через день, хы!.. Большое дело, что вот Петрович проломился наконец в какой-то кабельный коллектор... Впрочем ладно, это тема специфическая и мы её здесь обсуждать не будем, тем более что я его, пролом то есть, пока от греха заминировал нафиг... Потом, нам надо наращивать гарнизон. В первую очередь, конечно, тех, кто может носить оружие. Миша! Ты получишь автомат и пройдёшь ‘курс молодого бойца’ у Толика, нам реально ещё один ствол не помешает. Этот раз в экспедиции у меня душа болела оставлять вас тут взаперти за минами, – вдруг ‘наезд’, как бы вы тут без нас справились... – Да справились бы! – вякнула Белка, не особо вслушиваясь в батины слова, не переставая вертеть свою новую игрушку. – Вот мне бы не хотелось проверять! Таким образом, мне кажется, по весне начнётся кучкование выживших; и нам нужно будет или объединяться с кем-то, – а я подумываю о тех, что на Военном Кладбище засели, они вроде бы вменяемые; или идти ‘под кого-то’, что мне не нравится; или самим становиться ‘центром силы’, наращивая свой гарнизон и возможности до приемлемого уровня. Посмотрим, какую стратегию избрать. Может быть и сами расти будем... Почему нет? Если на бизнес присядем; то сможем содержать больше людей; а после эпидемии, да после неминуемых стычек между баронами, от которых нам надо бы держаться в стороне, будет немалое число тех, кого в старой Японии называли ‘ронин’; то есть самурай, потерявший сюзерена, воин-одиночка. Вот таких и можно брать на службу, – но с выбором, с серьёзным выбором, друзья! – Кроме того, поговорим об энергии. Ну, есть готовить и греться мы пока можем на дровах, потихоньку разбирая и полы в Башне, – но это самоедство! И деревянную отделку в соседних домах, благо что за осень мы порядочно этого добра натащили. Нет, с топливом пока более-менее. Вопрос с бензином, с электиричеством. Генератор жрёт топливо... Топливо нужно для машины... И, хотя мы договорились о газогенераторном двигателе на весну, – это всё в проекте... Даже не знаю... Да, запас у нас есть. Но он не восполняется, вот в чём дело! Ладно, будем думать... Нет, Миша, ветряк на крыше – это несерьёзно. И сложно, и демаскирует, да и ветров у нас таких мощных нет... Солнечные панели – нуевонафиг! Пусть с ними ‘просвещённые европейцы’ играются, кто не наигрался. Что ещё?.. Выпили ещё шампанского, включились в самодельный мамин торт – ‘Графские развалины’, рекомендую! – с чаем, с бабкиным лимоном; Люда заметила, что можно было бы натаскать земли, и по весне организовать некие сельскохозяйственные посадки – на тех же балконах и верхних этажах, а? Вот тот же лимон – вы посмотрите насколько он в тему? Лук-чеснок... – А таскать всё это Крыс будет, да?? – не понравилась мне эта идея. А батя врезал коньяка и его потащило от конкретики на философию: Что распад общества начался с распада института семьи, перешёл на государство; и что восстановление тоже начнётся ‘с низов’ – с восстановления ячейки семьи. К чему это он – я так и не понял. Я только ясно для себя решил, что надо будет принять меры, чтобы найти, наконец, куда-то пропавшую Аньку и возобновить отношения, – вот и есть мой личный вывод насчёт ‘восстановления’. Володя спросил батю, ‘чем всё это продолжится’ на его взгляд. – Население убавится. В конце-концов наполовину, думаю, а то и на две трети. Может – на три четверти убавится. Кажется мне, что эта эпидемия, что ‘пришла и ушла’, только первый звоночек. Ну а дальше... Я говорил уже. Чисто исторически. Начнутся процессы интеграции. Кучкования, по-простому. Ещё проще – повторная уже организация банд. Ну – не банд, назови ‘дружин’ или ‘общин’, чтобы можно было проще и пропитание добывать, и от соседей отмахиваться. Пусть эти ‘банды’ или ‘общины’ будут называться ‘армиями’ или государствами, племенами, – неважно. Важно что опять, как это нормально для сапиенсов, начнётся объединение. Эти процессы интеграции будут сопровождаться, как водится, эксцессами... Непонятно? Драться будут банды между собой – за подконтрольную кормовую территорию, за главенство. Тоже крови прольют... Потом всё устаканится. Через несколько лет, наверное. Когда наиболее сильные пригнут под себя остальных, а с сильными соседями установится вооружённый нейтралитет. И вокруг этих ‘центров силы’ будет возрождаться цивилизация. На обломках, так сказать. Кстати, и не первый раз в истории. Просто не на таком уровне. – Неужели всё так беспросветно? – Ну почему ‘беспросветно-то?’ Нормально. Нормальное раннее средневековье. Десятки веков так жили: трудились, воевали с соседями... Это нормально. Ненормальное выдумали ни так и давно – что, типа, ‘историю отменить, наступила ‘информационная эра, глобализация, демократизация, теперь всё будет по-другому!’ А по-другому не получилось! – человек остался человеком, лысым приматом, с довлеющими инстинктами: жрать, трахаться, изголяться над соседями. Нормально это... Впрочем, всё это ‘нормально’ будет только при том условии, если сильного развала не случится, если в той же Европе смогут удержать ситуацию под контролем хотя бы частично... Видишь ли, Володь, я говорил про ‘ничего не изменилось’ применительно к людям и к их интересам-потребностям, а в мире, – в мире много что изменилось! В техническом плане. И эти изменения, знаешь ли, многие недооценивают... Ну вот, раньше... Ну, вымерли ацтеки ещё до прихода испанских конкистадоров. Отчего? – толком никто не знает, только гипотезы. Ну, вымерли и вымерли – никто и не заметил. А сейчас... Ты представь, если ‘вымрет’ весь персонал какой-нибудь АЭС, пусть даже и с заглушенным реактром... Это же... Ну – ты понимаешь... Потому, знаешь ли, мои рассуждения о ‘раннем средневековье’ с автоматическим оружием и компьютерами могут оказаться неуместны – если грохнет что в Европе... Или у нас. Хорошо – мы далеко от этих дел живём... Но всё равно. И так-то, – это просто нереальная удача, что этот вот финансовый коллапс не сопроводился всеобщей войной ‘всех против всех’. Ну, так, ограниченно... Подрались там, в Заливе... – По радио говорят – ‘огромные потери от эпидемии’ – это ‘ограниченно’?.. – Ну да. Даже гуманно где-то. Зато у оставшихся появился шанс... А представь, если бы задействовали все ядерные арсеналы, а не немного там бомбочками покидали в Средней Азии, – что бы было? Населения всё одно померло бы не меньше, зато и для оставшихся было бы... Ну вот представь – огромные загаженные радиацией пустоши... Да нет, не от боеголовок – от этого ядерного дерьма, которого напихано в каждую АЭС... Тогда бы шансов у человечества ещё меньше было бы, и намного. Впрочем, не всё ещё потерно – всё это ещё может быть! – оптимистичн закончил он. – А может и не быть. Я раньше предполагал по весне начало всемирной драчки, а теперь, когда эпидемия подчистила численность, то, может, и обойдётся... НОВОГОДНИЕ РЕФЛЕКСИИ Олег с братом сидели за неубранным, лишь слегка прибранным столом, освещённым только одной оплывшей уже цветной свечкой. Все уже угомонились и разбрелись отсыпаться. Затихла и стрельба, и пьяные крики на проспекте. Вертя в пальцах толстенький патрон от кольта, Толик, продолжая старый разговор, интересовался, давая возможность Олегу высказаться, сбросить с себя эту ношу хотя бы на время: – А вот скажи, были бы у неё шансы на примирение? – На какое ‘примирение’? Мы не ссорились. Просто вылезла её натура, её нутро. Ну вот что значило бы ‘примирение’? Что я вдруг сделал бы вид, что я этого нутра не понял, не видел? Забыть, как она хотела меня выгнать из дома, из моего ДОМА ‘куда-нибудь’ – всё равно куда? Потому что я ей тут мешал? Ну, ‘забыл’. Вернее, забыть-то это невозможно – можно только вид сделать, что ‘забыл’. И что дальше? От этого её натура изменится? От того что я ‘забуду’, как она вдруг открылась? – Так что, без вариантов? – Я думал об этом. Знаешь – сейчас ведь свободного время много... Ты знаешь... Без малого 20 лет ведь не выкинешь из памяти. Что смешно – нет, есть варианты. Как ни странно. Как минимум один вариант. Дальнейшего сосуществования. – Какой же? – Чисто теоретический, Толян, чисто теоретический. Невероятный. Потому и говорить о нём не стоит. – Ладно, брателло, кончай ломаться – я же вижу, что тебе надо высказаться. Говори, я слушаю, я сегодня жилетка. – Ладно. Если бы она ‘сдалась’. – Это как понимать? – Видишь ли, того что прошло – не изменить. И прежних отношений уже не вернуть. Моего, честно говоря, трепетного к ней отношения, когда она для меня стояла на пьедестале, а я на неё смотрел снизу вверх. Этого уже не вернуть... Самое поганое, что я перестал ей доверять! Понимаешь? Это самое страшное – я ей больше не до-ве-ря-ю! Я допускаю от неё возможность любой практически гадости. Пусть умозрительно, пусть теоретически, но допускаю. Сам не хочу в это верить, – но умом, опытом, – допускаю. Для меня долгое время это было непостижимо, это было дико – но потом я с этим свыкся. Сжился с этой мыслью, принял это как данность. Несмотря на всю дикость этого. Почему дикость? Вот как бы тебе объяснить... Вот у тебя есть часть тела, рука. Ты не задумываешься о ней, она – часть тебя самого. Она может болеть, быть ушибленной или усталой, чесаться или быть грязной – но это твоя рука. Ты не можешь допустить саму возможность, что она будет враждебна тебе. Скажем, можешь допустить, что в результате болезни или ранения рука будет нежизнеспособна; даже что ты её чувствовать не будешь – это можно допустить. Но невозможно представить, что твоя рука, скажем, будет тебя же душить! Твоя рука – тебя! Или, скажем, когда ты стреляешь – она возьмёт, и вытащит обойму, или собъёт прицел, или выхватит оружие и постарается выстрелить в тебя... Дико, да? Вот и для меня это было дико. Потом я с этой возможностью сжился... В дверь кто-то негромко постучал, братья повернули головы – в проём просунулась голова Васильченко. – Не спите ещё?.. Я пойду уже. Джамшуда проверил, чтоб не угорел – не, нормально всё, спит. Пьяный. Это... Олег, я что сказать хотел. Раз уж меня поставили за запасами следить. – Что? – Ну, я на кухню отпускаю каждый раз, по раскладке, хотя женщины и ругаются. У них на кухне тоже свой запасец есть, расходный. Но тут – раз уж берёте, ставьте меня в известность, чтоб я у себя помечал! – А чё такое? – В 6-м складе, это что сразу над кухней, так смотрю – весь шоколад кончился! И всё сухое молоко! Я-то что, но я ж следить поставлен! Хоть предупрждали бы, что ли... – Ладно, ладно, Володь, разберёмся. Ты иди, иди, отдыхай. Потом всё... – Ага. Ну, с наступившим... Дверь скрипнула, закрываясь. Олег вновь повернулся к брату. – То есть, говоря сухим казённым языком, доверие она утратила. Но. – Он предостерегающе поднял руку, останавливая готового что-то сказать брата, – Я ведь знаю, что ты скажешь. Что если часть тела не просто болит или гниёт, но и представляет для тебя опасность – её ампутируют. Это так. Но! Я не могу и забыть всего хорошего что было. У нас сын. Наш, общий. Почти двадцать лет общей биографии. Я не могу забыть и то, как когда меня прихватывало с сердцем, она меня таскала по врачам, сама договаривалась через знакомых. Как когда... Помнишь девяностые?.. Когда я в КПЗ сидел, и светила мне жестокая статья – она мне жрать приносила, и делала, что я говорил, для нейтрализации... того самого... дела. Помогла мне вытащиться оттуда. – Брателло. Ты слишком строг к себе и слишком снисходителен к ней. Ну, жрать приносила... Так она же жена! И сын у вас тогда маленький был. Куда бы она нах делась с подводной-то лодки? Сам же говоришь – ‘общая биография’! А когда она почувствовала себя ‘на свободе’ – вот тут и ‘расправила крылья’, тут ты и не нужен стал! Олег сгорбился, его лица не стало видно. Глухо сказал: – Свитер мне связала. Красивый... Старалась. Давно, правда. Для меня. Я и этого забыть не могу. – Голос его дрогунул. – Заботилась обо мне... Ругалась, что за собой не слежу; витамины мне таскала... От своих компаний. – Заботилась. О себе она заботилась, не о тебе! Что, не так?? Помолчали. Олег глубоко, очень тяжело вздохнул. – Брателло, ты не досказал. Какой вариант ты видишь? – Да нереальный он. – Договаривай. – Я сказал – разбитую вазу склеивай, не склеивай – она всё одно разбитая, как прежде не будет. Нет и смысла тогда. Но можно попытаться сделать, слепить что-то новое, совершенно другое. Пусть не такое красивое, пусть кривоватое – но это будет новое, самостоятельное изделие. К чему это я?.. – он потёр лоб. – Я не могу забыть, что мне открылось. Но и хорошего забыть не могу. Она всё же не полная сволочь... надеюсь. И общего у нас много. Можно было бы со-су-ществовать. Вместе. Даже как муж и жена. Но! Чтобы она полностью зависела от меня, и ‘своей’ жизни, помимо семьи, не имела... – Так оно так и есть! Во! Этож так и есть, ты чо?? Она сейчас и так от тебя полностью зависит! – Ты не понимаешь. Да, сейчас так. Но это – внешнее. Всё равно как если мы пеонов в плен берём и на цепь сажаем, – никуда не денутся. Но вообще их только цепь держит, если бы не цепь – сбежали бы. А то и замочили бы нас. Так вот, для неё окружающая ‘необходимость’ – такая же цепь. Необходимость. А это должно бы быть решение. Её решение. Сознательное. Как бы... Ну, как она сознательно берёт, и часть своего ‘суверенитета’ сознательно, навсегда, передаёт мне... – Брат... Ты извини, конечно. Ты старший, и соображалка у тебя работает не в пример моей. Но сейчас, мне кажется, ты херню городишь. Несёшь полную беспросветную пургу. ‘Передала суверенитет’... Зачем эти сложности?? Куда она денется-то?? – А если бы было куда деться – делась бы? Ты пойми – это уже было! Жизнь ‘по необходимости’, по ‘куда денешься с подводной лодки!’ Чем закончилось – видишь? Зачем это повторять, зачем ступать на те же грабли?.. – Ну так... Пошли её, окончательно. Или пристрели! Олег хмыкнул, и, подняв голову, с усмешкой взглянул брату в лицо, хотя в глазах его поблёскивали слёзы. Налил себе половину стакана виски, залпом выпил. – Я знал, что ты это предложишь... Эх, Толян, всё же разные мы с тобой. Очень разные. – Разные, заразные... Скажи ещё, что простой я как амёба. Да ладно, ладно, знаю я, что ты про меня думаешь! ‘Примитивная сущность’, ога. Наслышан. Только так как ты живёшь – прямой путь в... в ящик. Или там в простыню – и на полтора метра под землю, в пару к Устосу. Так, знаешь ли, нельзя! Сейчас крутые времена, и должны быть простые и крутые решения! Простые, брат! Палец загнил, – к чёрту его, если терапии не поддаётся! Даже если рука. Это раньше можно было годами рассусоливать, переливать из пустого в порожнее, обливаться слезами на мыльных операх и ток-шоу, таскаться к психоаналитикам! Сейчас так не выживешь! Не поддаётся терапии – отрежь! Отсеки! Поболит, да. Но перестанет. Это лучше, чем постепенно отравлять весь организм! Зато не сдохнешь! И... Что, ты на себе крест поставил?? Чего там ‘лепить из прежнего материала’, зачем? Ты на себя посмотри! Ты классный крепкий мужик! Прошаренный. Как это?.. А! Адаптированный к новой жизни! Что ты – себе бабу не найдёшь?? Нормальную? Чтобы тебя ценила, а не свою ‘самостоятельность, независимость’, которые близко тут не лежали. Зачем тебе это гламурное говно? Да у тебя, брат, ещё всё впереди! Я иной раз опасаюсь, что ты у меня Эльку отобъёшь, вижу я, как она на тебя с обожанием смотрит!.. Оба засмеялись. Олег вновь опрокинул себе в стакан пузатую бутылку Джека Дэниэлса, отсчитывая ‘бульки’. – Да найдём мы тебе девку, не переживай! Знаешь, сколько нормальных баб?? Та же Сталкерша. Они ведь более живучие, чем мужики. Да любой скво, кто сможет пережить эту зиму, будет за счастье за тобой; ноги будет тебе мыть и воду ту пить! Если ты к тому времени не сопьёшься ещё, – добавил Толик, наблюдая, как брат опрокинул в себя очередные полстакана желтоватого пойла. – Этот вот... карамболь, что в мире произошёл, – он многим мозги на место вправил! Он бы и твоей, может, вправил – но она, за тобой-то, за твоей спиной и твоим люгером сложностей-то не нюхала! А ещё пасть раскрывает! Да я бы её за одно хоть высказывание поперёк угандошил бы! – Но. Но! – Да ты позволяешь на себе ездить! Позволял. – Поправился Толик, – И теперь эта... пожинаешь плоды. Сам виноват. Но – ничего трагичного. Крыс у тебя – нормальный парень. Ты – мужик хоть куда. Найдём мы тебе девку! – Да, но... Что-то скрипнуло в прихожей, оба насторожились. – Оп! Кто там? Вошёл, быстро! – скомандовал Толик, в руке его образовался как бы сам собой кольт. – Да ты чё? Башня на охране, всё включено, чужих здесь быть не может; а наши спят давно, – поправил его Олег, но его рука тоже привычно легла на рукоятку люгера. – Ну-ну... – Толик встал, и не убирая пистолета, прошёл в прихожую. Вернулся. – Не, никого. Половицы рассыхаются. – Или дух Графа домой вернулся... – Да уж. Если только. – Да ты совсем уже носом клюёшь. Пошли спать. – Толик встал. – Да... Сейчас... – Олег навалился грудью на стол, спрятал лицо в ладонях, помял его, будто стирая усталость и опъянение. – ... она заботилась обо мне! Я не могу это отбросить! – в десятый раз, как заведённый, повторял он. – Тётя педиатр из деццкой поликлиники тоже заботилась о тебе, ну и что?? – Ты ничего не понимаешь!! – Я всё понимаю!! Я понимаю, что ты опять двоишься, троишься; что ты сам ей выдумываешь отмазки! В свете стоящей на столе свечи казалось, что за тёмной фигурой Толика на стене колышутся чёрные крылья. Он выкаркивал слова каким-то чужим голосом: – Ты вспомни! Когда ты, после очередной разборки с ней, вне себя вылетал на улицу, с диким желанием убить кого-нибудь, всё равно кого; с кем-нибудь сцепиться, под машину попасть на худой конец – разве она тебя останавливала?? Ты вспомни, вспомни! Из тебя пёр адреналин, ты лихорадочно, трясущимися руками, одевался в прихожей, – а она стояла рядом и просто смотрела! Просто смотрела – молча! Могу спорить, что про себя она желала: ‘Чтоб ты сдох!’ – Это же было после ссоры... – Олег уронил голову в руки на стол и говорил еле слышно. – А что, во время и после ссоры она тебя не любила? Она что, тебя ‘любит’ только когда всё в шоколаде? А если бы ты тогда сдох? Сцепился бы на улице с отморозками, или сердце бы не выдержало – у тебя ведь с сердцем проблемы, и она это знала! – Она... Она же меня к врачам водила, договаривалась... Было ведь?.. – Она ради тебя или ради себя тебя – к врачам?.. Насколько ты ей нужен тогда был, когда она тебя – к врачам, и насколько ей было пох что с тобой станет, когда надобность в тебе иссякла? А?? Вспомни! Когда вы поцапались под Новый Год, – ты ещё, как дурак, на коленях стоял, молил ‘Лена, давай начнём всё с начала...’ – а она в запале собиралась на машине куда-то мчаться, ведь ты её не отпустил! Не потому, что хотелось повыёживаться, как она решила; а тупо потому что в её состоянии за неё боялся! За неё! За неё боялся!! А она – тебя в растрёпанных чувствах спокойно на улицу выгоняла, – типа ‘сдохни, освободи место!’ Что, не так?? – Откуда??? Откуда ты это знаешь?? Ты не можешь это знать, тебя тогда не было. Отку-да-ты-это-знаешь??! Олег подскочил на стуле, вцепившись в столешницу побелевшими от усилия пальцами, нащупывая брата взглядом вытаращенных глаз... Тот куда-то пропал. – Я про тебя много что знаю! Может и то, чего ты сам про себя не знаешь! Также как ты – про меня!! – раздалось у него в ушах. – Ты не можешь этого зна-а-ать! – опять закричал он. Колыхнулось пламя догоравшей свечи, метнулись тени по углам. Толика не было. Распахнулась дверь, в комнату просунулся заспанный встрёпанный Сергей в нижнем белье, с накинутой на плечи курткой, с включённым фонариком, с ТТ в руке; мигом оценил ситуацию. – Батя... Бать... Успокойся, а? – Откуда он мог это знать? Где он??.. – Да кто? Ты тут один. Толян давно уже ушёл поди. Пап... Ты допьёшься такими темпами! Тебя уже глюки посещать стали, да? Ты что на всю Башню тут в одиночку орёшь?? *** – Ира, Ирочка, я уже не знаю, как с ними... Они совсем с ума сошли! Это какая-то банда, звери – не люди! Они на Новый Год друг другу пистолеты дарили, патроны – а потом палили с балкона. Я думала они после этой экспедиции успокоятся, делом займутся, – ну, производством там, коммерцией, они говорили об этом... Где там! Для них это всё так, сбоку. Главное – оружие, оружие, насилие! – почти дословно повторяя слова из ‘Баллады об оружии’ Высоцкого, шептала Лена стоявшей за окном сестре. – Надо что-то делать. Я не могу уже так жить! Мы тут обжираемся, когда ты в таких условиях. И как твои мальчишки неизвестно... Ну, не плачь, не плачь, Ира, мы выкрутимся! Ты с Ильшатом разговаривала? Что он говорит? *** – Авдюша... – Я триста раз просил не называть меня ‘Авдюшей!!’ – Хорошо. Я виновата. Авдей! Если я сделаю, как ты сказал, – я смогу вернуться к мальчикам? Авдей! Им без меня плохо, я знаю! – Вернёшься. Комбат же сказал: ‘на перевоспитание!’ Или тебе уже у Ильшата понравилось, ааа?? – Авдей... – Авдей, Авдей... Сказано же – вместе уедем. Но сначала надо сделать вот что... НОЧНАЯ НАПАСТЬ Поздний вечер. – Слушай, вот сколько можно говорить, а? – Олег в очередной раз распекал Люду на кухне. – Можно же так меню составить, чтобы съедалось в первую очередь то, что быстрее портится! Вот нафига консервы-то истреблять? Что ‘рацион-рацион?’ А как осенью на помойку кучу колбасы выбросили вместо того чтобы съесть, – не помним?? Ах, ‘не при тебе’?.. Нет, я не призываю ‘есть тухлятину и ждать пока и нормальный продукт испортится’, я призываю исходить не из гастрономических пристрастий, а из жизненных реалий! Картошку сейчас готовить чаще надо, а не крупы-каши; с крупами за год ничего не случится при правильном хранении, тем более – с макаронами! Ну и что что ‘много!’ Картофан попортится к весне, а вы... Внизу, на лестничной площадке, отчётливо стукнул пистолетный выстрел, и тут же оглушительно раскатилась автоматная очередь. Опрокидывая попадающиеся на пути стулья, выхватывая на ходу люгер, Олег ломанулся к выходу из квартиры. Когда, рывком распахнув дверь, сместившись в сторону и присев, он оказался на лестнице, двумя этажами ниже стрельба стала напоминать бой: сухие пистолетные выстрелы перемежались оглушительными автоматными очередями, темноту лестничного пролёта рассекали сполохи пламени из стволов. На площадке же никого не было. Несколько секунд только понадобилось на то, чтобы из соседней с кухней мастерской-арсенала выхватить калашников и подсумок с магазинами; и Олег устремился вниз. На тёмной площадке четвёртого этажа, освещённой только мечущимся светом чьего-то налобного фонаря снизу лестницы, сизым душным занавесом висел пороховой дым, намешанный с пылью от выбитой со стен пулями штукатурки. Олег включил свой фонарь. Дверь, ведущая в квартиру с проломом-лазом в Институт Физкультуры-бассейн была распахнута; снизу по лестнице, направив на неё стволы одновременно нагана и ТТ, оскалившись, стоял Крыс, готовый к стрельбе. Это его фонарь светил на площадку. – Кто?? Что?? Оглохший от стрельбы, Сергей только помотал головой и махнул стволом в направлении двери: – Ща рванёт!! С дробным топотом сверху лестницы принёсся Толик, уже в разгрузке и с автоматом. – Сколько их? Куда ушли? Почему мины не сработали?? Крыс только тыкал стволом в направлении открытой двери: – Двоих видел! Туда! Щас долбанёт!! – но взрыва всё не было. – Ааа-ссс!! – Толик оскалился, – Твои дол-л-лбаные самодёлки! Если не снизу – значит через бассейн! И сейчас они драпают! Жмите отсюда – а я на улицу! – в его руке мигнул и зажёгся красным светом небольшой фонарь, и он быстро, но осторожно, готовый к стрельбе, устремился вниз, к подъездной двери. Ниже этажом начинались ‘баррикады’ с насторожёнными минами-ловушками, все по случаю вечернего времени в режиме не ‘управляемого фугаса’, а ‘минного заграждения’; благо навыки перемещения в этой ситуации были отработаны. Вскоре лестничная площадка озарилась ещё несколькими фонарями. – Сергей! Серёжа!!! Ты здесь, ты цел?? – крик Лены. Луч фонаря заметался, осветил Сергея. Выждав ещё минуту, и так и не дождавшись взрыва, Олег коротко отдал распоряжения уже подтянувшимся к месту происшествия соратникам: – Женщинам – очистить лестницу! Позвоните бабке – пусть не кипешует. Миша! – с автоматом держишь эту дверь. При любом там шевелении – стреляй! Володя! – с дробовиком вниз, к входной двери, питание с мин я сейчас сниму. Из Башни не выходи, паси окрестности; учти – там Толик вышел, осторожней! Серый! – бегом за автоматом! Где, чёрт побери, Белка?? Сам он метнулся в ‘пункт управления’ и щелчками нескольких выключателей снял питание со всех мин в Башне. В это время отдалённо, за Институтом Физкультуры, протарабанила автоматная очередь. И сразу же ответные, торопливо, перебивая друг друга, из нескольких стволов. – Толян! Ах ты чёрт! Сверху с лестницы сбежал сын, уже с автоматом и в разгрузке. – За мной. Страхуешь. Как на зачистке – помнишь? В квартире, в которой в своё время подорвался при попытке бегства Ибрагим-Бруцеллёз, никого не было. Невредимый диван с бомбой отодвинут от стены, обнажая тёмный лаз. – Нет, не полезем... Миша! Вот здесь встань, следи за лазом. Если граната – укроешься в кухне. А, ч-чёрт, боец... Если мы там будем – мы крикнем, не пальни сдуру. Серый! За мной – на улицу! Неожиданно громко хрустел под ногами снег. За Институтом уже не стреляли. Фонари метались по сторонам, освещая то ободранные стены Башни, то беспросветно чёрные коробки соседних домов, то остовы раскуроченных машин. Прикрывая друг друга, ежеминутно опасаясь засады, добрались до угла Института. – Толян. Толян! Ты где? – вполголоса позвал Олег. Прислушался. – Эй! Брат! – Здесь я. Дуйте сюда! – послышался голос Толика от главного входа. Сам он укрывался за одной из четырёх массивных колонн, поддерживающих портик над входом. – Удрали они. На джипе, на УАЗе вроде. Наверное все – но надо бы проверить, – сообщил он, когда Олег с Сергеем взбежали к нему по ступенькам, присыпанным снегом. – Ты стрелял? – Ага. Но уже вслед, припоздал слегонца. И они дружно так из четырёх стволов ответили, так что не привалил я никого, кажись. Но в машину несколько раз попал, да, в машину попал, это точно. – Ты видел, откуда они выбежали? – Не-а. Они уже отъезжали. – Ну, осмотримся... Как же они мимо мин в Башню попали?? Это практически невозможно... – Олег посветил своим ‘фениксом’ на занесённые снежком, пыльные, запертые массивные двери Института. – Вот сейчас и посмотрим. Насколько невозможно. Блин, а холодно, а!.. Место проникновения в бассейн нашли довольно быстро, по вытоптанному снегу, который, к тому же был местами стёрт до асфальта, как будто по нему что-то волочили. Пролом слева от дверей, в нише стены. Через него можно было попасть в вестибюль. – Ну что, глянем?.. Не думаю, что там кто-нибудь остался. – Выхода нет, да. Не ждать же до утра. Да и утром – что бы изменилось? – Я посмотрю. Посвети. – Олег приготовился пролезть в дыру. – Давай. Если чо я за тебя потом отомщу, хы. Да не ссы, думаю, нет там уже никого. Кстати, Белка в Башне, чтоль, осталась? – Не видели её... – глухо отозвался голос Олега уже с той стороны пролома. Осмотр и выяснение всех деталей проникновения заняли около получаса. Нападающие пробили стену рядом с заминированными изнутри входными дверями и попали в вестибюль. Ещё пролом – опять рядом с заминированными дверями, – и они оказались в помещении бассейна. – Они чё... Пробивали все стены пока не попали в Башню? Сколько же это времени заняло?? И мы не услышали? Нереально... – Сейчас увидим. – Да я просто не понимаю, какого чёрта они пробивали стены рядом с дверями, а не ломали двери! Откуда они знали, что двери минированы?? Я вешал таблички ‘на испуг’, но ведь давным-давно всё поснимал! Откуда они вообще знали, что из Башни у нас есть проход в бассейн, что мы в нём бываем?? Нет. Они не пробивали ВСЕ стены. Эти два пролома были всё, что сделали нападающие. Ни одна мина не сработала, потому что ни одни двери не были взломаны. Все двери, и все лазы, задвинутые мебелью и заминированные, были вскрыты, питание с мин – отключено. Вход в Башню был открыт изнутри. НОЧНОЙ СОВЕТ Подавленные, они сидели в квартире Устоса, в своём ‘Зале Собраний’. Это был тяжёлый удар. Помимо совершенно немыслимого, невозможного проникновения чужих в Башню и суматошной перестрелки на лестнице, пропала Элеонора-Белка. Просто исчезла. Попытки выяснить кто её видел в последний раз окончились ничем. Поужинали. Разошись по своим делам. Больше её никто не видел. Уже отбушевал Толик, оравший, что порежет на ремни тех, кто тронул его подругу, что вырвет им кишки, вобъёт глаза в затылок, сделает им ‘колумбийский галстук’ и прочую дичь, – и по нему было видно что это отнюдь не пустые угрозы. Было вновь включено питание на все мины по лестнице. Сейчас Васильченко к тому же сторожил с ‘Моссбергом’ входную подъездную, надёжно запертую дверь; Миша с автоматом – вновь закрытый с включённой миной диваном лаз в здание Института. Все тут, у Устоса, отдавали себе отчёт, что это – лишь бы занять их чем-то, это ничего не решало. Кто бы ни были нападавшие и зачем бы они не влезли в Башню, потратив немало часов на пробитие в глухих стенах Института лазов в бассейн, рядом с так соблазнительно-непрочными дверями – они явно не полезут сейчас на мины. Сергей в третий раз пересказывал историю с перестрелкой, ему в третий раз задавали по сути они и те же вопросы: – Я иду, вверх. От нас, из нашей квартиры, типа, – в кухню. Задумался чо-то. Тут шевеление впереди на площадке какое-то. Я только голову поднял – люди, двое, ЧУЖИЕ! Я, честно говоря, очканул; даже мысль дикая мелькнула, что это привидение Ибрагима – его же как раз в этой квартире убило, и как раз дверь открыта. Потом гляжу – автоматы! – Узнал кого? Ну, на кого похожи хоть? – Не. Всё быстро пошло. Я только светом с фонаря мазнул, – и тут же один ко мне кинулся. Ну а у меня рефлекс сработал: выдернул наган и бахнул в него! – Попал? – Не. То есть скорее всего нет, я не знаю. Но там близко было, мог и попасть. И тут же второй в меня из автомата, тут же! – А ты? – Я скатился назад, на межэтажную площадку, да я и поднялся невысоко, несколько ступенек; и тот, первый, меня заслонил от очереди; тот, второй и впулил-то в стену и в окно... Ну, я по лестнице ещё вниз прыгнул, снова с нагана шарахнул. Он – из автомата, тоже неприцельно. Я ещё ТТ-шник выхватил, и стал мочить... ну, в ту сторону просто, не кидаться же на автоматы! А они – типа в мою сторону, но тоже боялись подставляться. Ну и... Вот так вот, пожгли бестолку – и они в квартиру, где проход. Ну я и замер, – думаю, их сейчас как Ибрагима... Тут ты прибежал. Помолчали. Сергей добавил: – Эта... Впечатление, что хреновые они вояки, – суматошно палили, не глядя. Хотя и автоматы. Истерики. Лупят длинными, хотя меня не видят... Он ожидал обычной реакции, что-нибудь типа ‘Не задирай нос’ или ‘Ты уже профи стал, что отличишь суматошно-несуматошно?’, но никто ничего не сказал. – А чего он к тебе кинулся? – Ну... Не знаю... – Может, прикладом ударить хотел? Автомат у него в руках был? – Был... В одной руке. Не, вроде не ударить. Наверно как схватить? Олег грохнул ладонью по журнальному столику. – Это чёрт-то что – какие-то козлы... Проникают в Башню, мы ничего не видим и не знаем, несмотря на включённую полную защиту! Перестрелка у нас под носом, Сергея чуть не грохнули. А мы с тобой, Толян, в это время занимаемся спокойно своими делами! – Мне тоже снова эмоции включить? Поорём – развеемся? – отозвался Толик. Упало молчание. Его вновь прервал Олег: – Короче, вот. Как это, на мой взгляд, выглядело. Они сделали проходы в бассейн. Почему проломы в стенах, а не через двери, – сразу говорю, я не знаю. Вообще мне кажется, если мы на этот вопрос ответим – то и остальное выясним. Так вот. Сели там в засаду. И сгребли первого, кто туда пришёл – Белку. Поскольку... – Чё Белке на ночь глядя делать в бассейне? Вот чё бы она туда попёрлась?? – Не знаю! Но этот вариант единственный правдоподобный! Белка отключила мины, в бассейне её повязали – и по её следам, обратным лазом пролезли в Башню... Мы там, кстати, небось уже целые тропы протоптали, когда воду таскали... Крыс спросил: – А зачем им Белка? – Ну, это очевидно. Продавать. Не исключено, что именно нам же. Даже скорее всего. Но не обязательно. – Ну. Повязали девку в бассейне. Утащили. В Башню-то зачем полезли? – Очевидно, из жадности и на удачу. Добыча уже есть, – вдруг ещё кто попадётся. Это ж заработок! Потому он на тебя, Серый, и кинулся – хватать, вязать... Тебя реакция спасла, и наработанные рефлексы, смекаешь?? – Смекаю я, смекаю. В принципе, попав в Башню незамеченными, они могли ночью нас тут всех перемочить! Или даже не ночью. Во всяком случае – попытаться. Чо они так? – А видимо всё упирается в уровень исполнителей. Сам говоришь – лохи, стреляли неприцельно... – Лохи не будут делать проломы в кирпичных стенах рядом с дверями, как будто на дверях написано: ‘Осторожно, мины!’ – Это первый непонятный момент. Второй – куда дели Белку. – Ну, это мы вскоре узнаем. Сами скажут. Вместе с ценой. Послышался отчётливый неприятный скрежет, Олег и Сергей подняли головы. Это скрипел зубами Толян. – Я им... Пусть только попадутся! А они – попадутся! Ох, я им-м-м-м!!. – Как узнаешь... Теперь только ждать. Ты точно не вальнул никого из этих? – Точно-неточно. Откуда я знаю? Не упал никто, тела нету, крови нету, ответили из четырёх стволов – откуда я знаю, попал-непопал? Сейчас ваще опасаюсь – в машину-то я точно попал! А если в машине была Белка? Вернее, где бы ей ещё и быть? – Нууу, будем надеяться на лучшее. – ... – Чё делать-то? – Ждать... – Вот этот момент, с проломами рядом с дверьми, реально непонятный. Никак не могу объяснить. Такие осторожные? И такие лохи, что пацана взять на лестнице не смогли? – Я не пацан. – Пацан. Снова тяжело замолчали. Молчание нарушил Крыс: – Эта... Вы видели – там ватник валялся? Возле пролома? – Нет, вроде... А валялся? – Кажись, я видел. Тряпка какая-то. И рукавицы рабочие. – Вот ломы я видел. Две штуки. – И ватник! Я видел. Кажется. Олег поднялся. – Ну, пойдём. Старый засаленный и местами рваный ватный бушлат действительно нашли у второго пролома. Картина была ясной: его сняли, когда долбили стену, хозяин положил его на подоконник; потом он с подоконника упал на пол, в темноте и спешке его не заметили и не подобрали. Тут же валялись пара драных рабочих рукавиц. Олег тщательно обследовал грязные карманы, но кроме табачных и хлебных крошек в них ничего не обнаружил. Вообще ничего больше. И эта ниточка оказалось ‘в никуда’. Олег бросил ватник на пол. Они стояли в проходе возле пролома в сам бассейн. Три налобных фонарика плюс к большому кемпинговому фонарю, запитанному от самодельной батареи из компьютерных аккумуляторов, включённому на полную мощность, давали яркое освещение. Олега уже не заботило, что отблески света фонарей в окнах бассейна могут увидеть из соседних домов. Это было уже не важно. В чём же, где они прокололись?. Стояли молча, лучи фонарей шарили по стенам, останавливаясь на лежащих у стены, рядом с кучей битого кирпича и раствора двух ломах и совковой лопате с поломанной ручкой. Никаких идей. Никаких зацепок. Толик опять начал грозить неведомым похитителям самыми изысканными видами умерщвления. Крыс молча смотрел в тёмное окно. Движимый неясным побуждением Олег вновь поднял грязный, засаленный бушлат, и ещё раз обыскал карманы. Ничего. Только пальцы провалились под драную подкладку. Он положил бушлат на подоконник, и, подсвечивая себе налобным фонариком, в два приёма оторвал весь сопревший подклад, обнажив грязно-серую изнанку ватной подбивки. На пол упали какие-то бумажки. Поднял их, разложил на пыльном подоконнике. Размочаленная сигарета без фильтра. Кусок от сигаретной пачки из рыхлой, плохой бумаги. Так, что это? ‘Астра’. А это? Не менее мятый клочок бумаги. С какими-то сизыми разводами. И с текстом. – Ребята, давайте-ка вернёмся в Башню. Поднимимся ко мне в мастерскую. Что-то тут... Он оторвался от большой лупы, через которую рассматривал клочок бумаги. – А знаешь, Толян, наверно не придётся нам с тобой сегодня выспаться... Знаешь, что это? – Ну?! – Это не очень старый, двухнедельной давности талон на питание. Да, там дата есть. Надорванный – погашенный, значит. Заверенный печатью Верхне-Залесского сельсовета. Достаточно отчётливо читается. – И?? – И – вот. Мы в Мувске. Вот он – талон из... какого-то сраного сельсовета. Я знаю, сейчас они все в сельхозкоммуны преобразованы. Ну и... Я горю желанием повидаться с владельцем этого талона. И спросить его, что он забыл в эту ночь в Мувске, кроме старого ватника. Что он здесь искал. И хочу спросить его поскорее, пока он не добрался до своего Верхне-засранского сельсовета! Седлаем коней?? – А не пустышка? – Толян ещё сомневался, – Может, он перебрался оттуда в Мувск? – Может. Две недели назад пообедал в Верхне-какой-то столовой, а сегодня решил в Мувске подломить Башню? Как-то странно, не находишь? Может. Всё может, Толян. Но бензин нынче дорог, чтобы совершать просто так такие круизы. И я очень хочу повидаться с местными, Верхне... Залесскими жителями, и уточнить, кто за эти две недели ‘перебрался в Мувск’, куда конкретно, и настолько крут, что носит с собой автомат и вламывается в Крысиную Башню! Где нераздумывая палит в её обитателей. Не думаю, что таких архаровцев там много; тем более, что учёт в коммунах ведётся – там паёк подушно выделяют. Поедем, ‘поспрашиваем’. Чем чёрт не шутит – можем ведь даже и догнать. Но – Башню оставляем опять практически без гарнизона... Мммм... Что же делать?? Но это – это шанс, да, шанс! Они не могут ожидать, что мы знаем их базу! – А поехали! Поговорим с местными, посмотрим, что это за ‘сельсовет’, и кто в нём заправляет! Побеседуем! Я, блин, буду очень убедителен в беседе!! *** Через час джип был выведен из загородки, заправлен и прогрет. Толик укладывал на заднее сиденье три самодельных маскхалата, пошитых заранее из простыней; и комплект тёплой одежды для Белки. Сухой паёк. Инструменты. Оружие, патроны. Экспедиция обещала быть не столь долгой, как на окраину, в поисках мастерских; но достаточно насыщенной событиями. – Мы – только туда и обратно. Никаких долгих разборок. Мы вернёмся сегодня же или завтра! Крыс, ты за старшего. Полная автономия. В бассейн не выходить, пользуйтесь запасами. Мины не отключать. Ждите нас. Мы постараемся поскорее. Рацию я взял, подключил, постоянно на приёме, благо антенну на крышу мы вывели, и рацией с нами таксисты ‘поделились’. Динамик... Словом, кодом сигналишь, как договаривались. Ну, давай! – Может, я с вами?.. Володя с Мишей тут, да и Петрович... – Даже не думай. Ты – за старшего. Всё. Двинули. В ПОЕЗДКЕ Джип проглатывал километр за километром, освещая дорогу прямо перед собой узкими синими, ‘как на войне’, полосками света из заделанных фар. Дорога была не то что наезженная, но видно было, что периодически по ней машины шли. Раньше-позже, – сказать было трудно, снега не было несколько дней. Сидящий рядом с Толиком Олег при свете фонарика разбирался с картой. – Вроде не туда свернули... Хотя нет. Всё правильно. – Штурман, ёпт. – Чё ты думаешь, я здесь был? Какие карты. Блин, светает уже. – Слышь, брателло. – А? – Встанем подальше, подойдём пешком. – Это понятно. Чай не махновская тачанка, врываться-то... – Осмотримся. Сейчас все коммуны охраняются – банд боятся, так? – Так. – Но за деревню наверняка ходят. Они ж не Башня, чтоб на всём готовом. – Ну. – Кого-нить повяжем и допросим. Для начала. Узнаем предварительный, так сказать, расклад. Жаль, ПБС на автомат нет. Зато АПБ есть... – Угу. И что? – Это я к тому, что когда допросим, чтоб время с тобой на разговоры не терять. С ‘языком’ я разбираться стану, – и допрашивать, и потом. – Ты это к чему? – К тому. Что, зная твою, бля, ‘гуманность’, хочу сразу расставить, как грится, ‘точки над ‘ё’. Есть определённые правила проведения спецопераций, они как и ПДД, как ТБ при обращении с оружием кровью писаны, и их просто нужно выполнять! А не терять время на разжёвывание основ ‘почему да почему’. Просто выполнять – и всё. – Я что, против? Не улавливаю, к чему ты. – Я же сказал – я про твою ‘гуманность’. Вспомнилось мне что-то, как ты патруль собирался ‘обезоружить и связать’, хы! – Кончать их, что ли, имеешь ввиду? – Грубый ты. Нифига не толерантный, хы. Вот в наставлении более обтекаемо сказано: ‘Группа, находящаяся в тылу противника, должна принять все меры, чтобы исключить возможность своего обнаружения’. Всосал? ‘Исключить’ и ‘Все меры’. А каковы эти меры для ‘исключения возможности обнаружения’ – это решается по-месту. Вот и я к тому, что я сам определюсь, как ‘исключить’, – а ты со своей гуманностью пока отвернёшься, лады? Ибо порядок есть порядок, а правила правилами, и их надо соблюдать. А если ты не согласен – то я лучше один пойду, а ты в машине подождёшь! – Согласен я, согласен. Не разводи тут... – Ага. Согласен. Ну чё, растёшь над собой, впитываешь, так сказать, реальность... Не спишь ещё? – Нет. Поспишь тут. – Это пока всё на адреналине. Но скоро приход будет, перепсиховали всё ж. – Да знаю я. Я ‘допинг’ взял. – Что за допинг? – Во фляжке там. Коньяк прокипячённый с кофе и шоколадом. Адова смесь. – Хы, братан, тебе как всегда лишь бы наклюкаться. – Сшутил, типа? Предпочитаешь таблетки жрать? – А чё, приходилось. Если грамотно подходить к делу. Как это, говорят? ‘Всё есть яд, и всё – лекарство, дело только в дозе?’ Вот. Но и твоя болтушка тоже подойдёт, ага. Особенно если Белку найдём. – Найдём... Не факт что она здесь, в этом Верхне-задрищево; если её менять собрались то могли и в городе где-нибудь оставить-спрятать. Но если у них тут база – то, конечно, ‘на базе’ им надёжнее. Но ниточку мы отсюда потянем, это наверняка! Родственники там, в Мувске, адреса... Некоторое время ехали молча, Олег внимательно озирал открывающиеся заснеженные просторы и думал. Наконец сказал: – Слушай... А ведь они знали, что кто-то ночью придёт в бассейн! Не на удачу проломы делали! – С чего так решил? – Сам прикинь: хоть мы, бывает, и днями не выходим из Башни, но всё одно – не слепые же мы котята! Общаемся, ходим на рынок, движемся по городу... Мы пролом бы увидели в стене Института, рано или поздно! Снаружи бы заметили! Даже скорее всего на следующий день; и даже не пролом, а дежурющую рядом машину! А ставить машину далеко они бы не рискнули – видишь, и так они еле успели удрать! Олег отчётливо дёрнулся. Пришла новая мысль, факты увиделись под другим углом зрения. – Но тогда... А ведь... Откуда они знали, что человек – будет, и будет один?! И на ночь глядя?? На ‘когда-нибудь’ рассчитывали?? Так мы за водой всегда ходим по двое-трое, а стволы всегда при нас; бесшумно взять живьём двоих вооружённых мужиков – это фантастика! – Васильченко ствол не носит. – А кто это знает?? – А кто говорит про ‘знает?’ Ты думаешь... – Откуда ОНИ знали, что будет девка, и будет – одна?! Не сама же она им открыла! – в этом случае вообще бы проломы не понадобились, сняла питание с мин, или тросики сняла, – и заходите... через двери. Можно было вообще ночью входные в подъезд открыть... – Про Белку фигню не думай! Кто мог... – Я и не думаю. Я рассуждаю. У них, получается, был только этот вечер, и ночь... Они не ‘первого кто пришёл’ в бассейне сгребли – они ЗНАЛИ кто придёт!! Разворачивай!! Разворачивай, чёрт побери!!! Джип, заложив крутой вираж, махнув длинным прутом антенны на крыше, ткнулся носом в занесённый снегом куст, взревел мотором, и, отпрыгнув задним ходом, с пробуксовкой развернулся капотом к городу. Встал, порыкивая двигателем. – Как бы там ни было, мы-то здесь уже близко! Надо бы здесь сначала... В это время на рации замигал глазок светодиода – ‘вызов’. Олег схватил тангету. Чётко прошёл сигнал: ‘Башня в опасности, подвергается нападению, степень опасности максимальная!’ БОЙ КРЫСА – Что-то мне фигово, брат... Что-то мне фигово. Что-то мне это всё сильно напоминает ту поездку, когда Устоса убили. Что-то... Так же вот с тобой тогда возвращались – к оконцовке... – Что ты разнылся как баба?? У меня тоже хреновые предчувствия! Я же не ною! Олег замолчал. Джип резво мчался по пустым улицам в пригороде, временами притормаживая, чтобы объехать валявшийся посреди дороги крупногабаритный мусор или остовы сгоревших автомобилей. Через некоторое время сидевший за рулём Толик ткнул пальцем в лобовое стекло: – Глянь! Олег и сам уже видел – там, где скоро должна была появиться Башня, мутно расплывалась в небе полоса дыма. ‘Погребальный костёр Устоса’ – всплыла откуда-то мысль, и остро заклешнило сердце. *** Крыс. После всех этих ночных событий, казалось я только заснул – и тут же вновь ‘вывалился’ в явь, меня как толкнуло. Прислушался – где-то неподалёку фырчал двигатель, негромко пока, но отчётливо. Причём не просто какая-то легковушка или грузовичок – работал двигатель чего-то серьёзного, типа большого самосвала, – так мне показалось спросонья. Посмотрел на Малого Крыса – тот повис всеми четырьмя лапами на стенке клетки и точит стальной прутик своими мелкими белыми зубками. Вжикнул молнией на палатке, подорвался к окнам – ничего не было видно. Тут зазвенел звонок внутренней связи, – Ольга Ивановна, наш ‘вперёдсмотрящий’. Сообщает, что к нам во двор пытается проехать нечто военное, ‘БТР или БМП’ как она выразилась – откуда у бабки такие познания? Причём прётся целенаправленно, расталкивая старые машины, стянутые нами в ‘зигзаг’ на въезде во двор. Вот оно... Мне как-то сразу стало предельно ясно, что это не случайность, и уж точно не проездом – это по наши души. К нам. И ведь как момент выбран! – ни бати, ни Толика! Даже Белки нет. Те же, что и ночью, что ли? Я и Володя, да ещё Миша, который толком и стрелять не умеет – вот и весь боеспособный гарнизон. Всё это я соображал пока, не замечая холода, лихорадочно-быстро одевался. Не ‘по домашнему’ – одевался ‘по-боевому’, – берцы, разгрузка с магазинами и гранатами; дополнительный пояс с кобурой нагана, ТТ – в кобуру под мышку. НЗ – складник, как и аптечка, и так всегда на ремне, тут ещё дополнительно в карман на бедре сунул подаренный батей серьёзный, боевой нож... На мгновение мелькнула мысль, что я экипируюсь прям как Шварц из ‘Коммандо’, старого-перестарого, но неплохого фильма; он ещё Толику нравится... Морду ещё гримом испачкать, полосами, ага... Или как Устос экипировался перед битвой с гоблинами? Ой, не поможет это всё, ой, не поможет – если всерьёз по нашу душу. А судя по всему, так и есть. Залязгало и зафырчало мотором уже во дворе. Тут же зазвенел звонок от Васильченков – ага, и они увидели, надо было их сразу будить... Снова сигнал – Крот, из подвала. Этого вообще трудно понять: обычно молчащий Петрович начал, захлёбываясь, быстро-быстро нести что-то про ‘Это эти, это эти, я точно знаю – это эти, которые не выпускали меня с Таней и Машенькой, это эти, они во всём виноваты, они и сюда приехали...’ Попросил его заткнуться и не показываться из подвала. Схватил автомат, сунулся к двери. Чёрт, суечусь. Это уже не поможет, только вред. Заставил себя спокойно вернуться к палатке, в которой спал, просунул палец в клетку между прутьев, погладил Крыса по башке, почесал под подбородком – Крыс затащился, лизнул мне палец. Поилка почти полная, сухарь недогрызенный – жди, Крыс, я скоро. Постараюсь... Во дворе, расталкивая и так уже побитую баррикаду из опрокинутых на бок легковушек, фырча сизым выхлопом, вертелся БМП. В разновидностях я не разбираюсь, это к Толику... А Толика нет! Тут грохнуло так, что заложило уши – БМП ударил из своих пушки и пулемёта по фасаду Башни, очередью. Вот так вот – последние сомнения тут и кончились, – соображал я, скорчившись на полу сбоку подоконника на лестничной клетке. До этого ещё какая-то идиотская надежда теплилась – что может случайно; может проездом; может, перепутали с кем-то... Меня толкнуло – что я расселся? Я ведь главный по обороне! Побежал вниз, на площадке столкнулся с мамой. Она была уже полностью одета, как и не ложилась. – Серёжа! – Иди домой, говорю! Не выходи ни под каким видом! Запрись! – Серёжа, Серёжа... Что ‘Серёжа, Серёжа??’ Кто это такие??И ведь не ‘просто так’ – не стали бы палить по окнам. Круто как-то, без политесу, как сказал бы батя. Кто такие, кто такие?? Трындец нам подкрался, вот что! Это не бомжики, и не гопники, и даже не та залётная группа бандюков с автоматами – это военная техника! Вон как врезал по Башне, аж до сих пор в ушах звенит... Да, я смотрю, как-то без переговоров, дерзко так... Ага. А что-то не фырчит – уехал, что ли?.. *** БМП, растолкав машины во дворе, смяв кусты и повалив небольшое дерево, неприцельно обстрелял фасад из пушки и пулемёта, и свернув за угол, вскоре выкатился на проспект. Отъехал на другую сторону проезжей части, и опять врезал по Башне из пушки и пулемёта. Коротко, для острастки, чтобы видели, с кем имеют дело. Попадалово! Я по рации тональным сигналом известил батю и Толика, что Башня подвергается нападению, угроза очень серьёзна – и получил подтверждение приёма. Всё. Теперь оставалось только надеяться на себя, на своё оружие и свои навыки. ‘Ни-че-го, ни-че-го, ничего! Устос бился в худшей ситуации, и в конце концов победил! Я – смогу. Я – смогу!!’ – твердил я себе делая всё необходимое для обороны. Позвонил Васильченкам. – Володь, видал?? Не высовывайся, слышь? А лучше – сразу с Людой перебирайтесь наверх. Метнулся к Оле с Мишей и Валечкой. Трясутся... Вот так вот вы неудачно подселились, да. Это я про себя, понятно. Перебирайтесь, говорю, выше. Миша, говорю, не высовывайся. Стрелять – только на отвлечение, и сразу в другую комнату. Нифига мы тут эту железную коробку из автоматов не остановим... – Кто же это такие?.. – задавал я себе вопрос – Что им здесь надо? Неужели они думают, что у нас тут изобилие? А если думают – то почему?.. Ответов не было. Да бог с ним, потом разберёмся, сейчас главное – прогнать этих вояк. Только вот как? Меся грязь вперемежку со снегом, нарезав круг вокруг Башни, БМП встал во дворе, напротив подъездов, нацелив длинный тонкий ствол пушки и рыльце пулемёта на молчащий фасад. Ни один из протянутых тросиков не проходил, увы, даже близко над машиной; а значит, нельзя послать им шрапнельный ‘подарок’, что я сразу отметил про себя, подглядывавший за ними сквозь дырку в ткани, которой было затянуто окно. Открылся задний десантный люк, и оттуда выкатились пять фигур в камуфляже, с автоматами, умело залегли рядом. – Ну что... – подумалось – Отсюда я их не достану... Ну почему, ну почему у нас нет завалящего гранатомёта?? – я вспомнил, что, так и не сумев купить или выменять гранатомёт, батя пытался сделать какую-то самоделку из трубы, но толком так ничего и не получилось. Опробываемый во дворе ‘шайтан-труба’, привязанный к дереву и инициированный на всякий случай издалека, вместо того чтобы выплюнуть заряд в цель, гулко взорвался, расщепив ствол дерева; и на этом батя закончил свои опыты по ‘созданию РПГ на коленке’. ‘Авиабомбы’ же, самоделки для метания с крыши, со стабилизатором и ударным взрывателем пока оставались только в проекте. – Постараться их не пустить. Да. Не пустить. Но с этой зелёной коробкой не справиться! Основная война, видимо, будет внутри Башни. Ну, давайте. Вломитесь, да. Давайте. Не зря мы тут месяцами сюрпризы того... совершенствовали. Посовещавшись, пятеро ‘десантников’ перебежками двинулись к подъезду; ко второму, ‘жилому’ подъезду... И тут же грохнул дробовик Васильченки, сверху совершенно неприцельно простучала очередь Миши; сам я, порвав на окне защитную ткань, двумя короткими очередями встретил нападавших. Никто из них не попал под пули, но они тут же попадали на землю и споро расползлись к укрытиям; а БМПэшка грохнула огнём по Башне. Я, перепрыгивая через ступеньки, бежал вверх по лестнице, слыша как внизу, где я только что был, грохочут, разнося всё в клочья, снаряды из пушки БМП. *** Пулемётно-артиллерийский залп по окну, откуда стрелял Васильченко перевернул всё кверх дном в кухне, пробив стену, разворотив и расшвыряв кирпичи от с таким трудом построенной печки... Васильченко, контуженный, схватившись за уши, лежал у развороченного окна, Люда хлопотала около него. ‘Вот, понятна тактика...’ – на бегу думал Крыс, – ‘Будут лупить из пушки и пулемёта по всему что шевелится в Башне, стоит только мелькнуть в окне. А потом, типа, войдут и возьмут тёпленьких... Ага-ага. Нет, раз РПГ нет, перестрелку тут устраивать не станем – условия уж больно неравные... Пусть ‘входят’ – ‘разговаривать’ будем в помещениях... Я вам тут устрою ‘Контр Страйк’! – Ми-и-иша! Ми-и-ишка!! – закричал он изо всех сил, – Не стреляй!! Не высовывайся!! Запритесь и берегите Валечку! Он неким периферийным сознанием еще отметил и похвалил себя за то, что – ‘Ого! Рассуждаю-то как бывалый боец!..’, спохватился: – ‘А я, чёрт побери, и есть БЫВАЛЫЙ БОЕЦ! Я – он. Я – он! Я – он!! Я – бывалый боец!! Да я их всех тут сожру без соли!!’ – но почему-то дрожали руки и хотелось плакать... Он чувствовал себя совсем, совсем одиноким. Даже ночью, когда на него выскочили в темноте подъезда две тёмных фигуры, и столкновение закончилось бешеной обоюдной пальбой, он не чувствовал такой беззащитности, потому что тогда рядом, он знал, были и батя, и Толик. Тогда он палил, по сути, в стенку, только чтобы отвлечь и выиграть время; он знал, что на стрельбу вся Башня, весь боеспособный гарнизон примчится, и примчится во всеоружии, но сейчас... сейчас можно было рассчитывать только на себя, и это было чудовищно неожиданно, страшно... БМП отработала по окнам, и замолчала, теперь шаря по фасаду стволом автоматической пушки, стараясь найти цель. Но больше никто не стрелял. Пятеро ‘десантников’ опять, перебежками, зигзагами, падая и перекатываясь, двинулись к подъезду и вскоре скрылись под его козырьком. Крыс в квартире на шестом этаже суетливо в это время копался в ящике, готовя ‘гранату’ на тросе, наподобие той, которой он шуганул нападавших у второго подъезда. Обострившееся от опасности чутьё подсказывало ему, что эти вот точно долго копаться не будут, у них наверняка есть чем быстро вскрыть подъездную дверь... ‘Привяжут тротиловую шашку – и очень просто...’ – лихорадочно подумал он. Он явно не успевал: внизу, под козырьком подъезда, что-то пронзительно зашипело, из-под козырька пошёл густой сизый дым... Пулемёт БМП тут же разразился длинной, ‘безадресной’ очередью по фасаду, стараясь ‘подавить’ защитников, не дать им воспрепятствовать входу в подъезд штурмовой группы. Наскоро примотав на конец шнура здоровенный керамический изолятор, набитый самодельным порохом, с торчащим из отверстия фитилём (‘Чёрт, почему он УЖЕ не лежит привязанный?? Чёрт, чёрт!!..’), Крыс подскочил к окну, достал зажигалку... Руки тряслись, зажигалка, как живая, дважды выскочила из рук, падая на пол (‘Чёрт, чёрт!!! Надо было черкушку на конец фитиля заранее привязать, со спичкой!..’), пока фитиль бодро не затлел красненьким огоньком, не зашипел, пузырясь плавящейся селитрой. Он понимал, что стоит только открыть окно – и для БМП он станет целью номер один. Потому всё сделал быстро – с одного пинка вынес лист ДВП, которым было забито окно, и обеими руками, от груди, швырнул вперёд-вниз дымящуюся ‘гранату’. Он не увидел, что небрежно привязанный снаряд, тряхнувшись на тросе, вылетел из петли и покатился, дымясь, по ступенькам, вместо того чтобы зависнуть над головой нападавших. Крыс же сразу отпрянул от окна, схватил стоящий у стены автомат и бросился из квартиры. Вовремя. Он уже был на лестничной площадке и захлопнул за собой железную дверь, когда в квартире с визгом стали рикошетить пули ПКТ, а потом несколько раз гулко лопнули снаряды. Почти одновременно грохнуло на улице, у подъезда – взорвалась самодельная ‘граната’. Удалось отогнать ‘десант’ от подъезда самоделкой, нет?.. Он не обольщался, что ‘граната’ могла их уничтожить – некому было контролировать территорию, и ‘десантники’ наверняка смогли укрыться, спрятаться – если успели. Успели? Ответом стал металлический грохот внизу, – это ввалилась внутрь выжженная спецсредством ‘Контур’ дверь подъезда. БМП сосредоточенно обрабатывал теперь окна Башни именно над козырьком второго подъезда, откуда вылетела взорвавшаяся, но не причинившая вреда хрень; и в стуке пуль , грохоте разрывов 30мм снарядов автоматической пушки почти неслышно лопнула в подъезде вброшенная туда нападающими эргэдэшка. Старший ‘десанта’ что-то прокричал в рацию, – и БМП прекратила огонь. Настала звенящая тишина; несколько секунд – и её разорвали очереди из автоматов ворвавшейся в подъезд пятёрки. Зарикошетили по лестницам, прошивая навороченные на входе баррикады из мебели. Ещё одна эргэдэшка – теперь уже отчётливый, гулкий, на весь подъезд грохот сдвоенного взрыва, – вместе с гранатой сработала настороженная на входе мина – и проход расчищен. Распинывая берцами дымящиеся и горящие обломки, ‘десантники’ ворвались в подъезд. ‘Десант’. Вошли. Теперь оставалась только методичная, планомерная зачистка. Судя по огню из Башни во время подхода, обороняться тут особо некому... Семьдесят процентов задачи было выполнено, как посчитал Старший. *** Но кое-что уже изменилось. Наблюдавший за ними сверху в лестничный пролёт жёлтыми от ненависти глазами человек считал иначе. За эти несколько минут с Крысом Серым Первым, в далёком теперь прошлом просто Сергеем, кое-что произошло. Он только что держал на руках убитого Крыса Малого. И теперь он был твёрдо убеждён, что убьёт их всех. Всех. До одного. Руки у него больше не дрожали. Он чувствовал, как кто-то другой, сильный и безжалостный, рвётся из него наружу, и он выпустил его... Холодная всепоглощающая ненависть затопила его душу. И больше всего теперь его заботило то, чтобы никто не успел отступить, это касалось и экипажа БМП... Теперь он собирался не ‘отбиться’, он собирался убить их всех. Они шли в мышеловку, но пока не знали об этом. Он – знал. *** Когда на улице грохнула самоделка, Сергей вбежал в ‘свою’ квартиру, где посреди большой комнаты стояла его палатка, в которой он ночевал. Он хотел взять ещё запас гранат, – весь ‘разбор’ предстоял на лестничных маршах и в квартирах, где, как говорили и батя, и Толик, всё решают гранаты, короткоствол и ‘вёрткая тактика’. Кроме эргэдэшек, которые он уже нацепил на себя, в ‘спальне’ лежал запас батиных ‘гранат’, не очень мощных, но очень шумных и многоосколочных самоделок. То, что он увидел, ударило его как лопатой: ‘спальни’ с палаткой больше не существовало, внутри комнаты разорвался снаряд от пушки БМП. Клочья палатки, спальников дымились, валяясь вперемешку со штукатуркой, осколками стекла, щепками и обломками мебели. В углу лежала смятая, порванная клетка с маленьким Крысом... Внутри маленьким грязно-белым комочком лежал крыс, крысюк, маленький товарищ... Он, забыв зачем он здесь, осторожно достал легенькое пушистое тельце из клетки, подержал на ладонях. Внизу, в подъезде, вновь громыхнуло, послышалась истеричная матершина и затарабанили автоматные очереди. ‘Десант’ пока ‘воевал’ с баррикадой между вторым и третьим этажами, и уже нёс потери. Ему показалось, что маленький Крысюк ещё дышит... Но тут в голову как будто простучал жёсткий голос Толика: – Ты ему ещё искусственное дыхание сделай, изо рта в рот, чёрт тебя подери! Ты воевать собрался, или сопли распускать! Мёртвых оплакивают после боя, мёртвых крыс – тоже! Ты – боец! Иди – воюй! Некий переключатель будто щёлкнул в голове у Сергея, превращая его в бойца, в Боевого Крыса Башни, как его, смеясь, как-то назвал батя... ‘Сейчас... Сейчас вы у меня увидите, что бывает с теми, кто убивает тех, кто мне дорог!..’ Положил осторожно маленькое тельце у стены на обрывок спального мешка, прикрыл другим обрывком. Встал, вытер руки от крови о штаны. Подумал без всякой патетики, без всякой позы, чисто по деловому: ‘Ну всё. Вы попали. Вы. Реально. Попали!’ Ощущение было как тогда, когда стоял на козырьке подъезда, собираясь прыгнуть с шипастой палицей в гущу гопников, пинающих тело Устоса – холодная, яростная решимость и чёткое понимание необходимости того, что собирался сделать; только на этот раз вместо обречённости была твёрдая уверенность в себе, в своих силах, в том, что ‘всё получится’. Ему показалось, что в него вселился другой человек – и этот другой очень чётко знал, что делать... – ‘Не бесись, не бесись...’ – звучал в его голове голос – ‘Злость делает тебя твёрдым, каменным. А в бою нужна гибкость, нужна расслабленность для объективного осознания действительности... Расслабься...’ Расслабиться... Глубоко вздохнув, потряс опущенными руками, как плетьми. Пора. Он бегом бросился из квартиры на лестницу, оттуда на шестой этаж, в батину мастерскую, где тоже был запас гранат. Попутно забежал в соседнюю квартиру с той, что граничила с ‘маминой’, сдвинул в сторону на кухне диванчик, протиснулся в лаз. Крикнул: – Это я, Крыс! В Башне санузлы были сделаны в центре, у центральной несущей стены, проходящей через всё здание, и были, пожалуй, самым защищённым местом во всей квартире – даже если бы в квартиру бросили гранату. Лена была в ванной комнате, куда Олег велел прятаться в случае любой тревоги, когда совершенно чужой ей человек открыл дверь. И сейчас она с ужасом смотрела на него. Пауза растянулась больше чем на секунду. – У вас всё в порядке? – спросил человек. – Ты кто?? Что тебе надо?? – пронзительный крик Лены был ему ответом. Стоящий в дверном проёме человек явно не был Сергеем. Он не был даже Крысом, как Сергей называл себя. Сейчас перед ней стоял совершенно чужой, казалось, человек; с искажённым лицом, с яростно горящими жёлтыми в свете фонаря глазами. – Вы... чего? – и тут же в мозгу издевательский голос ‘Что ты встал, ты воевать идёшь, или поболтать зашёл?..’ Махнув рукой, он выскочил из ванной; опять комната – кухня – лаз, быстрая пробежка до мастерской, сумка с гранатами-самоделками. *** Штурм Башни изнутри, зачистка с самого начала началась с неприятностей. Удачно вскрыв дверь и расчистив гранатами проход в вестибюль подъезда, пятёрка сгруппировалась для рывка на второй этаж; но перед этим Старший послал бойца проверить проход в первый подъезд. Через томительные несколько минут тот сообщил, что проход в первый подъезд есть и открыт, но лестницы с первого и до третьего этажа обрушены. А здесь... Старшему сразу не понравились нагромождения габаритного домашнего хлама на лестнице, ведущей с площадки второго этажа и выше, оставляющие только узкий, боком, проход. Не понравилось то, что эти ‘баррикады из хлама’ кто-то явно со знанием дела выстраивал, связывал проволокой, а не тупо валил в кучу. Но они считали себя профессионалами своего дела, и, в общем, судя по всему, пока кроме гор хлама путь ничего не преграждало. ‘Как вариант – все попали под пушку и пулемёт БМП’ – подумал он и знаком приказал начать движение. Страхуя друг друга, ощетинясь стволами автоматов, пятёрка начала движение. Переступая приставным шагом, один за другим, готовые подавить шквалом свинца малейшее сопротивление, они поднялись на второй этаж. Проверили квартиры – пусто, голо, взломан паркет, выломаны половые доски... Явно не жильё. Передний ступил в проход, ведущий на площадку между вторым и третьим этажами, и, поднимаясь, ненароком толкнул коленом так неудобно наполовину выкатившийся из прикрученного проволокой к перилам письменного стола выдвижной ящик... Гулко грохнуло раз, и тут же – второй. Подъезд, и так задымленный взрывами гранат на входе, теперь заволокло и вонючим дымом сгоревшего самодельного пороха. Осколочная бомба, залитая в цементный блок, сработала почти под ногами; и самодельная ‘мортира’ из толстой водопроводной трубы, прострелив спинку кресла, которым она была замаскирована, послала сечку из рубленых гвоздей и шурупов прямо в голову шедшему первым. Оглохнув от сдвоенного взрыва в узком пространстве лестницы, десантники, яростно матерясь, разрядили по магазину в окружающий их и выше хлам. Когда немного осел дым от взрывов-выстрелов и чуть-чуть перестало звенеть в ушах, они обнаружили, что их осталось четверо. Шедший первым изломанной дымящейся окровавленной куклой лежал на лестнице; ниже коленей – месиво, а взгляд на то, что раньше было лицом, не оставил бы равнодушным даже записного любителя фильмов ужасов. Не помог и бронежилет высшего уровня защиты... ‘Мины-сюрпризы’ – сделал очевидный теперь вывод старший. Это было крайне неприятно и существенно осложняло дело. Мины – и четырнадцать этажей на два подъезда, и по три квартиры на каждой лестничной клетке; и непонятно, кто и сколько уцелело из ‘гарнизона’... Старший предпочёл бы, как уже было не однажды, ожесточённое сопротивление, – ломать отчаянных, но плохо вооружённых и плохо обученных ‘выживальщиков’ было не внове. Красться же по казалось бы хаотично заваленным хламом лестницам, ежеминутно опасаясь сорвать ненароком растяжку или получить заряд картечи из-за двери квартиры – такая перспектива не вдохновляла. Зачистка могла затянуться... Впрочем, возможно, что все защитники уже получили своё из пушки и пулемёта? Тогда нужна просто тщательность и последовательность, последовательность и тщательность... Оттащили окровавленное безжизненное тело на первый этаж и продолжили осторожное движение. Вышли на площадку третьего этажа. Зачистили квартиры. По правилам бы надо было в каждую закатить по гранате, потом прошить все непросматриваемые углы из автоматов, руководствуясь верным принципом зачистки ‘В помещение входят вдвоём – сначала граната, потом ты, с нажатым спусковым крючком’ – это гарантировало от неприятных сюрпризов; но – четырнадцать этажей, да по три квартиры на каждом, да в каждой квартире не по одной комнате... Вся эта Башня не стоила такого боезапаса. – СтаршОй – провод! – коснувшись руки, прошептал штурмовик, показывая стволом на связку проводов, явно относящихся к внесённым совсем недавно ‘усовершенствованиям’. Старший и сам заметил, причём явно было, что эти провода неумело замаскированы – заклеены по стене дурацкими плакатами с кривляющимися поп-дивами, заставлены вдоль стены стульями. Пучок проводов шёл по стене сверху и уходил за чугунную батарею на площадке между третьим и четвёртым этажами, и заглянуть за неё издалека не удавалось – мешали стоящие у неё и привязанные к батарее стулья. Но явно ничего хорошего там быть не могло. ‘Толкового сапёра бы...’ – подумал старший, раздумывая, стоит ли преодолеть явно опасную площадку рывком, или постараться сначала обезвредить мину за батареей... ‘А, чёрт, тормозим...’ – с досадой подумал он и, приказав подчинённым отступить, укрываясь за стенкой, опустил забрало своего единственного у штурмующих шлема ‘Маска’, вскинул автомат. Длинная очередь раскрошила батарею на куски, хлынула ржавая вода, из-за батареи вывалился длинный, в руку длиной, не то стальной, не то чугунный цилиндр, в который и входили провода. Ещё очередь – кучно, по проводам – и цилиндр гулко ахнул малиновой вспышкой, опять оглушив штурмующих, ударив по стенам осколками и так разбитой чугунной батареи. Пересчитались – никого не задело. ‘Хороши бы мы были, если бы сунулись перерезать провода...’ – мельком подумал старший, похвалив себя за предусмотрительность. Запищала рация. БМП запросил ‘Что у вас там грохочет, как дела?’ – это Сашка, мехвод и по совместительству стрелок с БМП, правая рука Старшего. – Один двухсотый у нас, активного сопротивления не встречаем, проходы обильно минированы. Подошли ещё двоих из резерва и побольше гранат – будем пробивать проходы. – Валерьич, а она, эта халупа, стоит того, чтобы на неё расходовать боезапас? – прохрипела рация. – Не знаю я пока, Сашок. Не уверен. Но... Уж очень крепко тут сели, явно неспроста. И потом, мы одного уже потеряли, так что выхода нет – идём до конца! Ладно, не жмись – давай гранаты! Может, тут живых уже и не осталось, но по минам шарахаться – я слуга покорный! Дальше продвижение пошло проще – десантники разносили гранатами нагромождённые на лестницах баррикады, пробиваясь всё выше, методично зачищая квартиры – но пока не встретили ни одной живой души. Ещё до того, как штурмовики вломились в подъезд, Люда смогла увести раненого и контуженного Володю из их квартиры на третьем этаже наверх, на самые высокие этажи Башни. Но рано или поздно... На четвёртом этаже, наконец, невидимые до сих пор защитники Башни проявили себя, – и методичное, неторопливое движение по этажам сломалось, сменившись бешеной каруселью беготни, криков, стрельбы и взрывов. Сверху хлестнула автоматная очередь, и тут же, не успели штурмующие ответить, к ним покатились две дымящиеся, явно самодельные, гранаты. Отпрянув назад, штурмовики дождались, пока гранаты грохнули, ещё больше наполнив подъезд вонючим сизым дымом; и устремились вверх, прошивая из автоматов лестничные марши над собой. Стрелявший отчаянно огрызался короткими очередями, не давая выйти на себя в прямую видимость; дважды, отступая всё вверх и вверх, бросал такие же гранаты-самоделки, из чего старший заключил, что защитник уцелел один, и что серьёзного у него ничего нет. Захламленные баррикадами лестничные марши кончились, и штурмовики, уже не опасаясь мин-сюрпризов, азартно устремились за отступающим противником – ‘игра’ опять стала ясной, привычной. Гнать на самый верх, и либо застрелить по пути, либо прижать на последнем рубеже и уничтожить гранатами – задача была ясна, уже с некоторых пор привычна, вполне выполнима. Как гончие зайца, они гнали его, отступающего всё выше и выше, и только постоянно катившиеся сверху дымящиеся, гулко лопающиеся гранаты-самоделки тормозили их продвижение. Опытному старшему не нравилось то, что ‘в тылу’ они оставляют недосмотренные, незачищенные квартиры – но овчинка стоила выделки: ‘достать’ сейчас очевидно единственного боеспособного защитника Башни – и можно будет уже не торопиться, и не опасаться выстрела в спину... И потому, пропустив вперёд прибывшее подкрепление, он всё гнал и гнал ‘зайца’ вверх по лестницам. С площадки седьмого этажа опять начались забаррикадированные лестничные марши. Отступавший ужом привычно проскользнул между нагромождениями, поднявшись этажом выше, и полоснул оттуда очередями. Сгрудившись на площадке перед баррикадами с оставленным узким проходом, штурмовики яростно и азартно палили вверх, но соваться в лабиринт не торопились. ‘А чёрт!.. – подумал старший, – Я-то думал, догоним до крыши – и капец! Ладно.’ – Гранаты! – помня о минах, скомандовал он. Но не успела первая эргэдэшка взорваться на баррикаде, разрушая её вместе с возможными сюрпризами, как шестое чувство, замешанное на богатом опыте уличных боёв в самых разных условиях, шепнуло ему: ‘Вы тут сейчас... толпой-то... прекрасная мишень!’ – Вниз, вниз! – заорал он – Рассредоточиться!!! И тут же оглушающе взорвалась дистанционно активированная мина в стенном электрощитке на площадке рядом с ними. Мощным ударом расшвыряло десантников на лестнице, лишь двое успели выполнить команду старшего и сбежать на полэтажа вниз. Самого Старшего, находящегося ближе всех к щитку, спас шлем; хотя, отброшенный взрывной волной, он здорово приложился головой о перила. Замешательство от взрыва буквально за спиной, оглушение, – и они потеряли драгоценные несколько секунд, когда не ‘пасли’ находящуюся впереди баррикаду, – и потеряли одного бойца: почти сразу после взрыва из-за баррикады, как чёртик из табакерки, вынырнул парень с автоматом и двумя длинными очередями прошил лестничную площадку. Тут же в ответ огрызнулось несколько автоматов – навскидку, ‘от живота’ – но парень исчез, укрываясь за наваленным с толком хламом, удрал вверх по лестнице; а на площадке остался лежать один боец, получивший три пули в грудь. Да и остальные серьёзно пострадали: один боец, постанывая, зажимал простреленную ногу; у одного обильно шла из ушей кровь, и все были оглушены и посечены в кровь мелкой бетонной крошкой... Повезло, что у того, кто со знанием дела готовил этот ‘сюрприз’, не было нормальной, армейской или промышленной взрывчатки, и он обошёлся маломощной самоделкой. Отдавая должное ‘самоделкину’, старший признал, что будь там, за железной дверцей щитка, не самодельное говно, а хотя бы двухсотграммовая тротиловая шашка – и они все скопом остались бы здесь, размазанные по ступеньками и перилам. Спасло их ещё и то, что месяц назад Олег опрометчиво вытащил из щитка стоявшие там же, рядом с миной, две бутылки с бензином, решив использовать их для генератора – ‘огненный шторм’ вполне мог оказаться последним видением в жизни большей части штурмовиков... Причём и использовал-то совсем не потому, что это был последний бензин – просто потому, что этот бензин был ближе всего, и потом забыл заменить... Мелкие недосмотры, бывает, так дорого обходятся! Перевязывая друг-друга, при этом тщательно ‘пася’ лестницу ведущую вверх, штурмовики вполголоса матерились, обещая ‘гарнизону’ небыструю и экзотичекую кончину; старший же подумал, что сами они уже получили двоих двухсотых и одного трёхсотого, да и все остальные тоже серьёзно пострадали, оглушены как минимум; а сами они пока ещё не видели ни одного трупа защитников Башни... Кажется, сказал он себе, он поторопился с процентами выполненной задачи... Теперь, оставив раненого на развороченной взрывом площадке седьмого этажа, они поднимались, напряжённо косясь на каждый угол, каждую отопительную батарею, каждый шкаф или тумбочку – везде могла быть мина. И они предпочли вновь потратить гранаты, чтобы разнести в щепки эти чёртовы нагромождения на лестницах. Снова запищала рация. Старший, благодаря ‘Маске’ сохранивший слух, понял из комариного писка динамика: БМП запрашивает, ‘что у вас там за постоянные взрывы, ‘что за танковое сражение под Прохоровкой??’ Это уже этот, чёртов торгаш, давший наводку на ‘жирный неохраняемый кусок’. – Он ещё шутит... Смешно ему, гаду, за бронёй-то, с пушкой и пулемётом... – озлобленно подумал старший и рявкнул: – Подними задницу и дуй сюда! Сам! Заодно и поруководишь! Выслушал ответ и заорал: – А мне плевать! У меня три человека выключено уже! Нахер мы сюда полезли, ради каких таких ништяков?? Пока я тут ничего ценного не видел! Мы на элеваторе одного трёхсотого получили, а тут уже два двухсотых!! Ты семьям придумал, что сказать, или мне отдуваться? Сюда дуй, говорю – твоя, чёрт побери, наводка! Да, останется один наводчик – ничего с ним, чёрт побери, не случится! Дай ему микрофон!! Уничтожив баррикаду между седьмым и восьмым этажами, они шли теперь вверх с оглядкой, осторожно, страхуя друг друга – и потому успели отпрянуть назад, когда из-за простыни с нарисованной на ней какой-то дурацкой мордой, на них устремилась ощетинившаяся стальными пиками махина. Три автомата прошили её очередями в самом начале движения, но это её ничуть не остановило, и только хорошая реакция бойцов спасла их от травм; впрочем, один из них всё же получил блестящим штыком в плечо по касательной, и теперь, матерясь, перебинтовывал руку поверх быстро набухавшего кровью рукава камуфляжа. При ближайшем рассмотрении ранивший его так болезненно штык оказался отточенным шампуром, что вызвало ещё один взрыв ругательств от пострадавшего. Никто не пошутил на этот счёт, всем было как-то не до шуток. Ещё один лестничный марш вверх – и навтречу им с грохотом повалились, загромождая проход, несколько чем-то тяжёлым набитых холодильников и тумбочек. Ещё и ещё. – Аааа!!! – злорадно подумал Старший, – Кончились бомбы-то?? Ну всё, значит, приплыли вы – холодильниками вы от нас точно не оборонитесь! Страхуя друг друга, ожидая постоянно выстрелов сверху, они карабкались один за другим по наваленному хламу, бывшему недавно чьей-то мебелью и бытовой техникой, – и абсолютно не ожидали длинной, в весь магазин очереди прямо через дверь одной из квартир... *** Крыс стоял за дверью, и, держа в руках автомат, напряжённо смотрел на лестничную площадку в дверной глазок закрытой двери. Эта дверь была особая – в отличие от остальных почти всех квартир Башни, давно сменивших деревянные двери на изделия местного или импортного металлопрома, эта квартира принадлежала старикам, не посчитавшим нужным тратить скудную пенсию на защиту от вторжения в своё обиталище, благо что и ценностей там было только что старенький цветной телевизор да холодильник. Впрочем, обитая кожзамом, снаружи эта дверь представляла из себя вполне респектабельное творение, не особо выделяясь среди двух других на этой лестничной клетке. Теперь она должна была сыграть важную роль. Он очень, очень хотел, чтобы они собрались на лестничной площадке все – но... Один за другим, гуськом, с интервалами, они перелазили через завал и показывались на площадке. Ах ты, ах ты... Не везёт... Хотя б двоих прибрать... Ну... Ну! Нет. Судя по всему, последний карабкался по баррикаде, и вот он уже напротив двери... Отступив на шаг, Крыс поднял автомат на уровень груди и вдавил спусковой крючок, поведя оглушительно застрочивший в тесноватой прихожей автомат слева-направо и обратно, и ещё вниз. ‘Это тебе не пейнтбол, здесь двери не защита!!’ Опустошил магазин, мельком глянул на чёрный развороченный дерматин двери, из которого густо торчал теперь тлеющий утеплитель, и побежал в комнату, на ходу меняя магазин. Было предельно ясно, что квартиру сейчас ‘будут зачищать’. *** Старший был в ярости. Последний боец уже перелазил через завал, а этот урод, втравивший их в бессмысленную авантюру с бомбами-сюрпризами, внезапно прыгающими навстречу ощетинивщимися шампурами столами на тросе, бесноватым парнем с автоматом, – до сих пор поднимается по лестнице... наверняка, сволочь, шарахаясь от каждой двери! Чёрт дёрнул лезть в эту Крысиную Башню, недаром она пользовалась в округе дурной славой, надо было ограничиться городскими пятиэтажками и пригородными коттеджами богатеев – навара больше, риска, сопротивления – меньше... Старший стоял на площадке между восьмым и девятым этажами, пропустив вперёд весь остаток группы, дожидаясь, пока отставший боец перелезет через завал и поднимется к ним. Первым делом он осмотрел батарею у себя за спиной – и не обнаружил за ней никаких сюрпризов, и потому временно чувствовал себя в безопасности. На самой же квартирной площадке – не будешь же взламывать все щитки, да можно и получить ‘в лицо’, как раз когда занимаешься этим... Потому он уже облегчённо собирался вздохнуть, когда последний его боец миновал завал – Старший всё же опасался, что в этих холодильниках и тумбочках, набитых чёрт-те чем, могут быть запрятаны сюрпризы. Но ‘сюрприз’ оказался совсем неожиданным: когда боец ступил на лестничную площадку, дверь напротив взорвалась длинной очередью; полетели куски ваты и клочья дерматина; Старший ясно, чётко увидел, как пули прошивают дёргающееся тело бойца, отбросив его к баррикаде. – Ааааа... Сссс... Па-а-адлааа!! – только и сумел он возопить от неожиданности, и ринулся вниз, к простреленной двери. Он понял, как они попались. Но, ценой жизни бойца явно попался и стрелявший! Сейчас! Сей-час!! Подскочив сбоку к двери, он, укрываясь за стенным косяком, выставил напротив двери автомат и разрядил его также сквозь дверь, вконец практически перерезав пополам непрочную деревяшку, обитую дешёвым кожзамом. Сверху, гремя каблуками, бежали его бойцы. Пинок в дверь – заперта, но носок берца проваливается в измочаленный очередями дэвэпэ. Перекинув автомат в левую руку, он рвёт с пояса гранату, и, уцепив кольцо большим пальцем левой руки, срывает чеку, проталкивает гранату в пробитую дыру. Отшатывается к стене. За дверью глухо бьёт взрыв, и ошмётки двери вылетают на лестничную площадку, прямо на тело расстрелянного почти в упор бойца. Старший шарит по разгрузке – но это была последняя граната. – Быстро! Туда! Закати ещё одну, в комнаты! – командует он бойцам, – Теперь он попался!! – с мрачным торжеством орёт он. За угол летит ещё одна граната, в комнате грохает взрыв. Готовые разнести в щепки всё что попадётся на пути, штурмовики врываются в зачищаемую квартиру. Короткие очереди – в диван в углу, по тумбочке с опрокинувшимся разбитым телевизором, по тлеющей шторе у выбитого окна. Никого. Ещё граната летит в приоткрытую дверь туалета – штурмовики приседают, зажав уши – взрыв, сорванная с петель дверь вылетает в коридор. Ещё граната во вторую комнату – снова взрыв; ворвавшиеся оглохшие штурмовики яростно прошивают густыми очередями ‘по-американски’, как в боевиках, всё, что может служить хоть каким-то укрытием, вплоть до дешёвенькой кухни из обшитого цветным пластиком ДСП. Наконец, стрельба прекращается, штурмовики шерстят комнаты в поисках тел. Но тел нет... Только тут Старший обращает внимание, что прицепленная к разгрузке рация настойчиво сигналит, требуя связи. Включил. – Константин Валерьевич, тут сверху какие-то крики... Вы не послушаете?.. – Кто ‘крики’, какие крики?? – в запале орёт он, в ярости, что человек, только что расстрелявший его бойца, казалось, растворился в воздухе. – Тут крики... На лестнице. Сверху. Кто-то кричит ‘Помогите, помогите!’ Старший наконец сообразил, что это говорит то трусливое чмо, Яков Михайлович, по наводке которого они и влипли в эту авантюру. – Ты где?? – Я тута, на площадке... – Так что же ты, скот, по рации мне тут вещаешь, когда стоишь в двух шагах за дверью?? – ревёт Старший, и вылетает на лестничную площадку. – Так у вас там стрельба, взрывы... – лепечет тот, но не договорив, валится на пол от тяжёлой пощёчины. Упав, тот и не пытается встать, прикрывая руками лицо и испуганно глядя снизу вверх на разъярённого Старшего, – целый подполковник в той, прошлой жизни, солдафон по жизни, он ведь и пристрелить может... – Где кто кричит? – немного успокоившись, спрашивает тот; но тут из квартиры раздаётся крик: – СтаршОй! Старшой, Валерьич, глянь – вот он куда ушёл! Он бросается обратно в квартиру. Там – простреленный и изорванный осколками угловой диван отодвинут от стены, обнажив пролом в деревянном полу, и дальше – в бетонной плите пола. Достаточно широкий, чтобы мог пролезть человек средней комплекции; и приглашающе свисающая вниз толстая верёвка, привязанная за заднюю ножку дивана, недвусмысленно объясняет, куда делся парень. – Гранату туда! – командует Старший, и уже опережая его слова, в пролом летит граната. Грохает взрыв. ‘Ах ты чё-ё-ё-ёрт, он ведь мог уйти совсем вниз!! Это что же, опять его по всему подъезду искать??’ Старший, сообразив, ломится из квартиры, выбегает на лестничную площадку, едва не послав плечом в нокаут стоящего напротив квартиры Якова Михайловича, перепрыгивает через безжизненное тело своего бойца и лезет, оступаясь и матерясь, через нагромождение холодильников и тумбочек вниз, на шестой этаж. Попутно вспоминает, что там они ведь оставили бойца, раненого в ногу, и уже ожидая увидеть его бездыханное тело. Но! Тот вполне жив; туго перетянув бедро бинтом, на котором уже алеет кровавое пятно, он сидит на полу, опёршись спиной о стену, держа на животе готовый к стрельбе автомат. – Тищенко! Тишенко... Жив?.. Оч-чень хорошо! Паси вот эту вот квартиру – он ткнул пальцем в железную дверь, – Этот шустрик, что тебя подстрелил, спустился в неё через пролом в полу. Он там теперь, в ловушке! Если не успеет выбраться в окно... О! Точно! Он хватает рацию, и нажимает сигнал вызова. – Коробочка! Коробочка?? Сашок! Слышишь меня? Приём. Хорошо. Давай обойди дом на ту сторону, на проспект. Там может из окна седьмого этажа попытаться спуститься один шустрик – встреть его из пулемёта! Тут, мимо нас он уже не проскользнёт. В темпе! Во дворе громко фыркает, заводясь, двигатель БМП. – Вот так... Тищенко – значит, пасёшь эту дверь! При попытке открыть – лупи из автомата прямо насквозь, должно взять! Как для подтверждения своих слов Старший вскидывает автомат и даёт короткую очередь в железную дверь, обшитую коричневым дерматином. В двери появляется несколько дырочек с торчащим из них утеплителем. – Отлезь вот сюда, чтобы не напротив. Тут не достанет. Лупи короткими, главное – не дай ему высунуться. Выкинет гранату – укройся вот... за ним... – Старший , проинструктировав бойца, перекантовывает вниз здоровенный холодильник ‘Атлант’, обрушенный с восьмого этажа, и вновь, в охотничьем азарте, бежит наверх. Яков Михайлович всё так же стоит в коридоре, неумело сжимая в руках подобранный автомат убитого. ‘Аааа, как знал, с него толку как с козла молока... Ладно, пусть понюхает порох и кровь, поменьше будет за долю торговаться, морда...’ – думает Старший и орёт ему: – Ну что ты встал? Вот что ты встал?? Давай, вперёд, на зачистку, нах! Кто там чего у тебя кричал? Вот и иди разберись!! – Эээээ, может быть, мы вместе... Константин Валерьевич?.. – жалко блеет штатская рожа. Уууу, так бы и дал прикладом, столько ребят уже положили из-за его ‘классной наводки’, сволочь... – Сам, нах!.. – и в квартиру, к ребятам. – Ну как там? – Молчит. На секунды задумался, походил. Лезть в пролом или ломиться в дверь?.. Быстрее надо, быстрее! Не нравятся мне эти ходы и эта явная ‘продуманность обороны’... За дверью, за железной дверью, опять-таки может ждать какой-нибудь взрывчатый или стреляющий сюрприз; так что ну его, лучше через дыру в потолке, расчистить там всё гранатами – безопасно... Про себя Старший уже решил – если ещё хотя бы один трёхсотый – то уходить. Чёрт с ним, с реноме, с престижем; что ребята полегли, а ничего оттуда не взяли, – шкура дороже. Чутьём бывалого волка он чуял, что непруха сегодня, совсем непруха! А сначала казалось – так удачно вошли в дом... И вот – трое отличных бойцов, совсем не пацаны неопытные – убиты, и ещё один с навылет простреленным бедром, и сколько он ещё будет небоеспособен... И ни одного трупа ‘с той стороны’, вот что бесит! Да-а-а, втравил этот унылый идиот! Кстати, кто там, он говорит, наверху кричит? Чем чёрт не шутит – может, это шанс. Тут, вроде бы, этого шустрика обложили плотно... Но всё равно – надо торопиться, не просто тут всё, ой, не просто! Может, его там и нет уже?!. Как ответ на его мысли снизу, из пролома простучала автоматная очередь; пули наискосок прошлись по стене, выбивая длинные, как след удара огромной когтистой лапы, борозды в штукатурке; с визгом отрикошетили от потолка, заставив шарахнуться в стороны штурмовиков. И тут же все они кинулись к пролому, наперегонки застучали все три автомата, посылая свинец вниз, так же, в расчёте зацепить хотя бы рикошетом. Следом вниз полетели две гранаты – внизу грохнуло, поднялась пыль. Самое время, не давая опомниться, спрыгнуть вниз, добить гада! Здесь он, точно здесь, никуда не делся! Но на прыжок вниз не хватило решимости. Будь лет десять назад, или молодым отчаянным лейтенантом – он бы ринулся вниз не задумываясь, просто из азарта и желания играть со смертельным риском; но теперь... нет. Конечно нет, для этого вот они есть... – Вяхирев! Давай за ним! Добей гада! Лицо бойца выразило понимание, и в то же время – отсутствие хоть какого-то желания лезть в дымящую дыру. Но Старший недаром был профи, в его отряде приказы не обсуждались, потому что он действовал с подчинёнными по американскому армейскому принципу: ‘Солдат должен бояться сержанта (командира) больше смерти, тогда в бою он не задумываясь выполнит любой приказ’. Не очень торопясь, но и не мешкая, боец начал снимать с себя разгрузку с магазинами. – Чё ты возишься?? – Эта... Не хочу как Винни Пух в норе застрять... Старший метнул взгляд ему в лицо – не издевается ли, – вроде бы нет. Но и не особо торопится. Старший почувствовал, что его авторитет тает с каждой секундой; и неудивительно – три трупа и один раненый не способствовали укреплению оного. Вот и второй боец, с густо измазанной кровью физиономией, с торчащими из ушей кусками марли, постоянно непроизвольно трясущий головой – последствие оглушения при взрыве, явно ведь встанет на сторону товарища; а ведь, чёрт побери, если бы он, Старший, не среагировал за секунду до взрыва – все бы там, на площадке и остались бы! Но поди им сейчас объясни! Вот падла, Вяхирев – не торопится!.. Но не самому же туда лезть! Он чётко почувствовал, что давить сейчас – значит наткнуться на открытое противодействие, что с вооружёнными отчаянными людьми может привести к непредсказуемым, но потенциально очень тяжёлым последствиям; спустить же всё на тормозах – значит дать понять, что дал слабину; а это аукнется, да, это неминуемо рано или поздно аукнется! Его выручил стон, отчётливо раздавшийся снизу, из дыры, из которой сейчас, кроме вони от сгоревшей начинки гранат тянуло и дымом начинающегося пожара. Вяхирев тоже услышал, шлёпнулся на колени рядом с дырой, наклонился, не выпуская из рук автомат... Да, отчётливый стон. – Эта... Кажись, всё же мы его достали! – уже с повеселевшим лицом доложил он Старшему, – Ща я ево окончательно прижучу! – и стал вынимать из снятой разгрузки оставшиеся гранаты. – Так. Заканчивайте с этим здесь – и наверх. Я там буду. Зачищу пока. Один! – он подчеркнул это. Вроде бы и приказал; вроде бы и их решение... Возражений не последовало, ну, открытого противостояния удалось избежать. И то хлеб. Быстро он вышел из квартиры. Унылый субъект, Яков Михайлович, всё ещё мялся на лестничной площадке, делая вид, что ‘охраняет’... Кого, от кого? О, эта штатская шушера, чиновное рыло, он и автомат-то держит как член, чуть не двумя пальчиками, тьфу! Выйдя из квартиры, Старший от души выматерился, обращаясь к Якову Михайловичу, но вымещая всё своё неудовольствие от паршиво складывающейся ситуации. А, ладно! Сейчас тут этого доберут; потом доработаем по оставшимся, – а судя по всему, это единственный боеспособный и был, – и посмотрим, пороемся, стоила ли овчинка выделки. А дисциплинку потом подтянем, да! Хотя объяснить троих двухсотых – это нелегко будет... Впрочем – вот он, козёл, – на него всё и спишем! Он нас сюда завёл, он подставил! И ещё ведь четвертную долю от будущего хабара выторговал, а хотел вообще треть, жучила! С такими мыслями Старший прислушался на площадке – и правда, парой этажей выше кто-то глухо стучал в стену и кричал; может, и вправду ‘Помогите!’, – не разобрать. Ну чё, щас тебе и поможем... Мы уж такие девять-один-один, – куда ломиться! – Останешься здесь! – приказал он ‘унылому дольщику’, – прикроешь ребят со спины, и вообще... По опыту он знал, что чем тащить с собой такого лоха, который и автомат держать в руках не умеет – лучше одному, целее будешь. Дурак в заполохе может и в своего стрельнуть, нафиг такие случайности. – Потом с ними – ко мне! – закончил он, и пружинисто, по-волчьи, стал подниматься, шаря стволом АК по лестнице, вжимаясь спиной в стены. В воздухе висела пыль, поднятая стрельбой и взрывами – он включил подствольный фонарь, давший яркий узкий пучок, – отличная вещь при разборках в тёмных и пыльных помещениях. Ну и... ‘Автомат с апгрейдом’ – признак профи; опять же, авторитету способствует. ‘Помогите! Выпустите меня! Спасите! Я тут пленник!!’ – орал, конечно, Джамшуд. Затаившись с началом стрельбы, он выжидал; но вскоре стало ясно, что на этот раз за Башню взялись всерьёз – из пушки и пулемёта её ещё не обстреливали. Сжавшись под подоконником, он неумело молился непонятно какому богу, чтобы снаряд ненароком не залетел в его окно, пока БМП лупила по фасаду. Да, близится, близится и час свободы, и час расплаты! Джамшуд почему-то был уверен, что хуже, чем сейчас ему уже нигде не будет.... Когда же частая стрельба и взрывы начались уже в подъезде, он окончательно уверился, что ‘Старому’ со всей его командой приходит каюк, теперь основная задача была не попасть под раздачу вместе со всеми. Могут ведь и грохнуть – очень просто! – а он-то тут совершенно не при делах! Надо себя обозначить! – и потому он изо всех сил орал ‘Спасите – помогите!’ и стучал в пол металлической кружкой. Стучать в саму входную дверь он не мог – не пускала цепь. ‘Ну ничего, ща вам всё отольётся!’ – злорадно думал он, – ‘Скока месяцев, как собаку на цепи держат, кормят всякими объедками, вкалывать заставляют как шахтёра в забое, за всё время ни бабы, ни глотка спиртного... Почти! – пи..оры! Ну ничего, мне бы только выбраться, – я с вами посчитаюсь, особенно с этим, с Толиком!!’ – и он с удвоенной силой принялся стучать и кричать. Поднявшись на площадку десятого этажа, Старший определился, из-за какой двери раздаются крики и стук. Попробовал – заперто, но в замочной скважине торчал ключ... На всякий случай, предвидя возможность хитрости, засады, попинал соседние по лестничной площадке двери – одна заперта, другая открыта, и замок явно сломан, раскурочен снаружи. Проверил – ничего интересного, нежилая: вытащенная мебель, осколки посуды, взломанный и частично попиленный на аккуратные чурбачки деревянный пол. Может, и правда пленник. Внизу, в глубине, глухо протрещали автоматные очереди, затем грохнули два взрыва. Пауза в секунд десять, – и снова длинная автоматная очередь. И, кажется, крик. Да, точно, крик. Ага, ребята дочищают. Но по подранку так щедро можно было бы гранатами и не кидаться; впрочем, сейчас не до экономии. Повернул ключ, рванул дверь, – и отскочил в сторону, ожидая чего угодно. Но ничего не произошло. Осторожно заглянул в прихожую – из комнаты раздавался звон цепей, и отчётливые крики ‘Помогите!’ Подождать ребят, или самому идти? Впрочем – сам же сказал, что ‘один зачищу’, – нужно поддерживать образ сурового бесстрашного командира. Страхуясь, ‘нарезая сектора’ по всей науке грамотной зачистки, вошёл в квартиру, в комнату. Там, прикованный замком к трубе батареи отопления, на пяти – семи метровой блестящей цепи, обвитой вокруг пояса, стоял на коленях с поднятыми руками мерзкого вида тип: неопределённого возраста, с нечесаными волосами до плеч, собранными сзади в кокетливый хвостик, с нагло-трусливой мордочкой хорька, он непрерывно зачем-то кланялся. Старший огляделся, шаря по сторонам лучом подствольного фонаря, – этот тип явно тут и жил: двуспальная кровать с наваленной кучей разномастных одеял, засаленных и вонючих, как и обитатель этого жилища. Таз. Керосиновая лампа. Трёхлитровая банка с водой на тумбочке, там же – начатый рулон туалетной бумаги... На полу возле – огромная кипа растрёпанных глянцевых журналов с полуголыми красотками на обложках. В углу – накрытое сверху дверцей от тумбочки воняющее ведро с заправленным в него полиэтиленовым мусорным пакетом – параша. Видать и правда – раб, пленник. Удачно – от него сейчас всё и узнаем... – Ну, ты, мурло! Зовут как? – Джамшуд! Ээээ... то есть Анафема, нет – Костик! Да, Костик, Костя... – неумытик угодливо улыбался. Увидев перед собой человека в армейской форме, он заключил, что Башню взяли штурмом армия или милиция-полиция; во всяком случае, теперь мучениям настал конец – сейчас его освободят, отвезут в этот... как его? В Центр Спасения, где, конечно же, помоют горячей водой, покормят и дадут курить... А там поглядим! Но что-то с эвакуацией и с Центром Спасения, как и с горячей ванной с куревом, сразу незаладилось: военный был явно не в духе. – Джамшуд, говоришь?? – Не! Костик... – Да мне похер! Сколько бойцов в Башне? – Ээээ, я не знаю... – растерялся Джамшуд-Анафема-Костик, соображая, что бы такого сказать, чтобы его поскорее освободили от цепи и отправили в другое, безопасное и тёплое место, – Много! Может, пять, а может, десять! Девка ещё... – Чё ты врёшь, морда! – крепкая оплеуха, призванная освежить память пленнику, вместо этого как кодовое действо, включила ‘программу повиновения и недумания’, крепко за эти месяцы вбитую ему в голову надсмотрщиками, особенно же, хотя и мимоходом, Толиком... Он тут же перестал что-либо соображать, только кланялся, закрывался руками и что-то блеял, продолжая вожделеть освобождение от цепи, свободу, вкусную хавку, курево... О спиртном и бабах он и мечтать боялся! Экспресс-допрос, сопровождаемый пинками и затрещинами, ничего не дал; этот лохматый и вонючий чурка то ли ничего не знал, то ли придуривался; и Старший уже хотел оставить его в покое и идти дальше ‘с поквартирным обходом’, когда внизу вдруг вновь треснули автоматные очереди. Он подскочил как ужаленный – он-то считал, что внизу всё закончено! Раздавшаяся вслед за этим короткая, на два патрона, очередь, не оставляла сомнений – кого-то ‘законтролили’, только вот кого?.. Что-то происходящее всё больше ему не нравилось; происходящее резко выбивалось из отработанного уже сценария захвата ништяков у богатеньких хомяков Мувска. Он устремился вниз, попутно, следуя спецназовскому правилу ‘не оставлять в тылу живых врагов, как бы безобидно они не выглядели’, свернув шею Джамшуду. Коротко, между делом: правой рукой на подбородок, левой – на затылок, рывок вверх для расслабления шейных мышц – и резкое скручивающее движение против часовой стрелки; – и тело Джамшуда, дрыгая ногами, упало на пол. Старший вовсе не был запредельно жестоким человеком, просто он выполнял устоявшиеся правила, а стрелять означало обозначить себя. Подхватив стоящий у стены свой автомат, он мягким, скользящим шагом, выставив вперёд ствол, двинулся вниз... *** Крыс сейчас реализовывал один из сценариев борьбы с ворвавшимися в Башню захватчиками, которые они раньше полувшутку-полувсерьёз обсуждали с Олегом. После того, как через дверь застрелил одного из нападавших, он бросился в комнату, перепрыгнул через стоявший в углу диван, и, повесив автомат на шею, протиснулся в дыру в полу, спустился вниз по верёвке. Ему, мальчишке по габаритам, это было несложно, а вот для Толика лазить по таким узким дырам было, как он выражался, ‘шкуродёр’. Квартира, в которой он оказался, была заперта, он это знал; и она так же была ‘проходная’ – выломан кусок стены с водопроводной арматурой в ванной, и в соседнюю, тоже запертую квартиру можно было попасть вполне легко, всего лишь нагнувшись. Из следующей квартиры замаскированный ковром на стене лаз шёл уже в квартиру, принадлежавшую к первому подъезду, – а там уже можно было перемещаться хоть вверх, хоть вниз... Батя так и говорил: – ‘Серый, наша Башня – подобие густых джунглей, или муравейника, где только мы знаем все пути-дорожки. А не в чистом поле, в лесу-джунглях роль играет не мощь оружия, и даже не численность нападающих, а тактика ведения боя и знание местности. Какая разница, сколько человек можно срезать очередью – одного или пятерых, если ты стреляешь из засады? Вот в этом всё и дело!’ И они, ‘в лёгкой, игровой форме’, как пошутил батя, заранее придумывали ‘ходы’ в этой шахматной партии, – для ‘знающих территорию’ это была такая же интересная игра, как, скажем, ‘шахматы без шахматной доски’, – лишь иногда они использовали бумагу, чтобы набросать схему перемещений, ‘играя’ то за ‘контру’, то за ‘терров’, как в Контр-Страйке, по очереди: – Я, значит, отступаю сюда, там сквозь кухню перехожу в соседнюю, оттуда через потолок поднимаюсь этажом выше... И сверху захожу в тыл. С пикирования! – А я оставил человека на лестнице, вошёл в ту квартиру, где ты скрылся, и пошёл за тобой! – Куда, наверх? Да ничего подобного! – там лаз в потолке замаскирован в шкафе-купе, через который я ушёл, а на виду пролом в соседнюю квартиру, ты туда по логике сунешься! – Нуууу... Допустим. И что? Потеряю время, только. – А не только! Там, у лаза, ставим стиралку, мину ‘на сдвиг’, полезут – как минимум ‘минус один’, так? – Нуууу... Если у каждого лаза мину ставить, то где мы столько мин наберём, да и самому ненароком можно забыть и подорваться. – Ничё. Мины делаем пороховые, а пороха мы наделать сами можем сколько угодно. Активировать, в смысле – взводить мины можно уже непосредственно в процессе движения, а забыть... Ну, брат, если сам будешь делать – где ж ты это забудешь! – Ладно. Ну... Пусть минус один. Но ты тоже ‘сверху зайти’ по лестнице так уж спокойно не сможешь – это не засада, это просто выход на перестрелку. – А я дуэль не буду устраивать! Тихо выхожу на дистанцию – и гранату! С уменьшенным замедлителем! Ожидать не могут! Что – ещё минус один? – Ааа... Не факт... Ну пусть. Ладно, дальше? Они услышали, ломанулись за тобой, – ты? – Ухожу на двенадцатый. Двести восемнадцатая – помнишь? Заперся – чтобы задержать, и в пролом, уже вниз! В двести пятнадцатую. – Нееее!.. Тут выходить надо не по вертикали. А по горизонтали, потому что... – и так далее. Это был такой мысленный ‘Контр-Страйк’, с массой вариантов, в процессе обсуждения которых постепенно вырабатывалась приемлемая техника ‘войны в каменном муравейнике’. Спустившись в квартиру, он отбежал в туалет и приготовился, бросив гранату, нырнуть в пролом, уходя в соседнюю квартиру, и дальше, может быть, в соседний подъезд, если бы преследователи сразу нашли дыру в полу и были бы настолько отмороженные, что сразу бы в неё и ринулись... Но преследования не получилось – в квартире наверху гремели взрывы и автоматные очереди, но вниз никто не стрелял... Долго их ждать? Ага, нашли наконец, – в дыру ударила очередь. Ну, гранату, а как же! – Крыс отпрянул из комнаты и укрылся в ванной, без ущерба переждав за двумя стенами взрывы. Приготовил гранату, не высовываясь, катнуть желающим спуститься под ноги. А, – да, могут и через дверь ломануться – ничего, тогда опять-таки гранату – и ухожу ‘к соседям’... – все эти варианты всплывали в голове автоматически, как варианты действий в мозгу железного Терминатора в старом фильме с этим... который бывший губернатор Калифорнии, ага. Но те, наверху, что-то затормозили. Сверху слышались какие-то разборки, – эдак они, чего доброго, что-нибудь нестандартное изобретут, нами непредусмотренное, – не-е-ет! Преследуйте, твари! Вот он я! Он обратно сунул гранату в подсумок, поднял автомат (‘Закончил стрельбу, выпала передышка – сразу перезарядись!’ – прозвучал в ушах голос Толика), выдвинулся в комнату, осторожно, готовый в любую секунду давануть спуск автомата и метнуться назад, если вновь сверху кинут гранату. Чё тянут... Я вам!.. Подсунулся поближе к дыре, и, выставив вперёд автомат, выпустил вверх очередь, с целью и ‘взбодрить гадов’, и, может быть, кого-то достать рикошетом. Тут же бросился назад, в ванную, – в дыру сверху ударили аж три автомата, следом полетели гранаты; Крыс выкатился в пролом в соседнюю квартиру и прижался к стене, пока там долбили разрывы. Вновь приготовил гранату. Ну?!.. Опять тянут. Ну лезьте уж, добивайте, чёрт вас побери!! – он, рискуя, лёжа просунулся в комнату, и, прижав ко рту ладонь, и, как учил батя, направляя звук вдоль стены, в сторону кухни, громко застонал... Если бросят гранату – то, скорее, туда. Ну же! – фиксируя дыру в потолке, он, непереставая, стонал, стараясь, чтобы звук шёл в сторону, – он сам раньше не верил бате, что этот старый ‘разведчицкий’ трюк, описанный ещё в ‘Моменте истины’, настолько действенен, пока они не провели как-то ‘натурный эксперимент’. Наконец, после каких-то идиотских промедлений, наверху, кажется, решились: в дыру на вытянутых руках просунули автомат и дали длинную очередь в сторону кухни, – ага! Сработало! Следом полетела граната, вторая – в другую сторону, чуть не в руки Крысу, – хорошо, что он ждал этого, и, отпрянув, закатился в ванную. Опять оглушающее ударили взрывы, хотя теперь по ушам били легче – первые гранаты высадили все стёкла, и теперь взрывная волна имела некоторый выход на улицу. Теперь, сто процентов, они должны ломануться – и, скорее всего, и через пролом, и через дверь? Нет, только пролом, дыра в потолке – когда он заглянул в комнату, он увидел, как в дыру просунулись ноги в камуфляжных штанах, обутые в берцы; дальше сидящий на краю с трудом стал проталкивать в дыру задницу. Не успел, – Крыс подскочил и разрядил автомат длинной очередью в бёдра, в таз, в показавшийся в проломе живот... *** Сверху, надёжно, как им казалось, подавив автоматным огнём и гранатами и без того раненого врага, в дыру споро полез Вяхирев. Второй боец помогал, поддерживая его подмышки. Пролом был узкий, но протиснуться можно было. Но когда Вяхирев как пробка заткнул дыру, снизу глухо ударила очередь, и тот, выкатив глаза, уже ничего не видя, до боли вцепившись в руки товарища, откинул голову и дико закричал. Поняв, что они в очередной раз попались, тот за плечи попытался выдернуть его назад, но Вяхирев был и слишком тяжёл, и сразу обмякнув, застрял... Судьба жестоко подшутила над ним: непроизвольно сбылось его же пророчество – ‘застрял как Винни Пух в норе у Кролика’... Проклиная всё на свете, а больше всего Старшего, привёдшего их в эту Чёртову Башню, штурмовик тянул и тянул, стараясь вытащить норовившее провалиться вниз тело товарища... Стоявший на лестничной клетке Яков Михайлович испугался до икоты, до испарины по всему телу, когда в квартире, вход в которую ему приказали охранять, вслед за взрывами внизу и глухой автоматной очередью снизу же вдруг дико, предсмертно закричал человек. Господи, зачем он только влез в эту авантюру! ‘Богатая Башня, и людей там всего ничего’, – да разве стоят все запасы Госрезерва и сокровища Форта Нокс этого ужаса – когда в нескольких метрах за стеной дико кричит, умирая человек; а рядом, на площадке, раскинув руки, в луже крови на грязном-прегрязном полу, лежит, уставя мёртвые глаза в потолок, ещё один... Да не в покойниках дело, он повидал их достаточно; и не в криках – ему приходилось принимать участие в допросах с пристрастием, – а в том, что как-то близко замаячила перспектива стать следующим... И зачем он вылез из БМП? Не его это – беготня и стрельба! Сидел бы сейчас рядом с мехводом под защитой надёжной брони... Если бы не жуткий страх перед Старшим, скорым на расправу, он бы сейчас бросил автомат и побежал бы из Башни к БМП. Если бы не Старший, да не восемь ещё этажей Башни вниз, которые можно бы и не успеть пробежать... Сейчас ведь и защищать-то её некому, основные уехали, как клятвенно доложил надёжный агент, – так кто, как?.. Стены тут стреляют, что ли?? Чёртова, чёртова Башня, недаром про неё рассказывали всякие ужасы, вплоть до голов на кольях по периметру, а он, дурак, не верил... *** Разрядив автомат в сучащее ногами тело, нелепо торчащее в потолке, Крыс бросил бесполезный теперь автомат и через дыру в стене ванной комнаты устремился в соседнюю квартиру. Пробежав её насквозь, оказался в кухне; распахнул дверцы встроенного шкафчика – там вместо полок со всякой кухонной утварью, зияла дыра в соседнюю квартиру. Мигом оказавшись в ней, он затворил за собой дверцы, аккуратно навесив на вкрученные изнутри шурупы петлю из проволоки, ведущую к замыкателю на коробке с взрывчатым ‘сюрпризом’. Проверил положение замыкателя, щёлкнул тумблером включения; вернее – большим, квартирным выключателем, в самоделке успешно заменяющим тумблер. ‘Для желающих гнаться следом – велкам!’ Теперь он крадучись прошёл к запертой входной двери и приник к глазку. Как и ожидал – на лестнице был чужой. Через хороший, панорамный глазок было видно: спиной к двери и чуть наискосок сидел штурмовик, держа под прицелом дверь напротив. Подняв глаза к потолку, Крыс посчитал: ‘На площадке их было человека четыре... Может пять. Одного я точно свалил, надёжно. Ещё одного, наверняка – через дверь. Этого, ‘в потолке’ – ещё один... Итого – должно остаться как минимум трое, возможно – больше. Один – здесь. Ещё пара человек – наверху... Или больше? Могли подтянуться, да. Чёрт! Как бы не запрятался какой по закоулкам, ищи его потом... Надо одного взять живым и допросить! – решил он. И этот, за дверью... Он на сто процентов был уверен, что Толян ‘убрал’ бы его без стрельбы – в глазок видно было, что тот пасёт только дверь впереди; открыть дверь – и вот он, голубчик... Прирезал бы как свинюшку, или прибил бы рукояткой, – но... тут же в голове прозвучало ‘Не выпендривайся. Не форси. Делай всё САМЫМ ПРОСТЫМ и самым надёжным способом! Война – не время для экспериментов...’ А руки тем временем делали дело: достал из кармана подаренную батей ещё года два назад бандану (‘Хорошая вещь, Серый, на все случаи! Прикинь: головной убор, платок, фильтр, противопыльная повязка, жгут, на крайний случай – тампон для раны, или...’ – это когда они играли с ним в игру ‘Придумай сто вариантов использования обычной вещи’. А он ещё кривился – дарит, типа, всякую ерунду... Тогда воспринимал слова бати как издевательство – чё у нас, война? Или походники мы опасные?.. – а вот поди ж ты, пригодилась!), сложил её в несколько раз, так что получился плотный плоский жгут; наложил его на ствол пистолета, и примотал лейкопластырем из НАЗа. Вспомнил – спустил осторожно большим пальцем и вновь взвёл курок – ТТ имеет подвижный ствол, и если его сдвинуть назад даже немного и случайно, – пистолет становится на предохранительный взвод, и для выстрела нужно вновь взвести курок... Похвалил себя за память и предусмотрительность... Одновременно, где-то в глубине сознания тот, маленький мальчик, каким он был раньше, с почтительным удивлением произнёс: ‘Ну ты даёшь...’ Цыкнул на него – не время. Восторгаться и восхищаться, а также делать ‘разбор полётов’ будем потом – если будет кому, если вновь увидимся, мой дорогой... ...Сергей. Серёжа. Не хотелось шуметь и обращать на себя внимание тех, этажом, площадкой выше. Крыс выжидал. И вот – удобный момент: наверху заговорили двое на повышенных тонах, один кричал, что-то требуя, второй оправдывался невнятно, но упорно. Потом тот, сверху, крикнул: – Как там, Тищенко? Ответил этот, что сидел на ступеньках спиной к Крысу: – Тихо всё. Держу дверь. – А?.. Громче говори, с ушами у меня... – Ти-хо, грю!! – Ага. Вяхирева грохнули... – Да ты чё?? – И старшой вверх ушёл, а это чмо штатское нипочём не хочет помочь! Вот. Чо делать? Помолчал и вдруг: – Аааа, на..! Я ему ща!.. Через секунду сверху, из квартиры, послышались длинные истеричные автоматные очереди – тот, глухой, опять палил в пролом в полу, бессильно вымещая злобу; а этот, что сидел спиной к двери, теперь вообще раздвоил внимание – пас дверь напротив – и слушал, что происходит площадкой выше; и совершенно не заметил и не услышал за стрельбой вверху, как за спиной у него почти бесшумно открылась дверь, и тонкая мальчишеская рука быстро поднесла чёрный пистолет с намотанной на ствол тряпкой ему к голове... Глухо стукнул выстрел, из головы плеснуло красным; пуля, пройдя навылет, чиркнула по стене напротив. Тело повалилось на ступеньки. Из двери показался Крыс, сдирая с ТТ бывшую бандану, успешно выполнившую роль одноразового глушителя. Там, наверху, кажется, если и услышали, то ничего не поняли – уж очень звук нехарактерный, на выстрел совсем не похожий. Стоявший на лестничной площадке 8-го этажа Яков Михайлович только что ‘отстоял’ своё право ‘не лезть в кровавую кашу’, – а именно: не идти ‘подстраховывать’ никого в этой проклятой квартире. Ему хватило того, чего он там увидел, когда заглянул туда: тело Вяхирева, которого напарник всё же вытащил из дыры в полу – ниже пояса всё изорванное пулями, и сплошь, как мясо, облепленное пропитавшимся кровью камуфляжем. Он уже не дышал; на грязном, засыпанном пылью, щепками и бетонной крошкой полу вокруг него расползалась лужа крови. Яков Михайлович тут же рванул на лестницу, отдышаться, и уже тут вступил в ожесточённую перепалку со штурмовиком, который требовал помочь ему: ‘Мы зажмём его с двух сторон – со входа и через дыру в потолке!’ Постарался объяснить ему, что тот может ‘зажимать’ кого угодно и где угодно, но сам он в этом участвовать не будет – просто не умеет! Да, отвяжитесь! Он и автомат держит третий раз в жизни, и не подписывался на боевые действия – и зачем его понесло из тёплой надёжной БМП в этот дом, – точно ведь сыграла свою роль тупая жадность; думал всех сейчас заглушат уже, и успеть к первому периоду мародёрки, самому сладкому, когда дербанится то, что легко рассовать по карманам – в первую очередь золото. И вот тебе... Диалога со штурмовиком не получилось – после того, как его глушануло фугасом на лестничной площадке, он плохо слышал; и всё свелось только к взаимным воплям ‘Пойдёшь!’ и ‘Не пойду!!’ Тот сдуру схватился за автомат – но во-время одумался, – воевать-не воевать, но уж нажать на спуск в упор, на лестничной площадке сумел бы и такой лох, да и толку с него по-любому... Рванулся в квартиру сам – швырнул в дыру последнюю гранату, – и тут же, перепрыгивая и перешагивая через наваленные на лестнице холодильники и тумбочки, оскальзываясь и оступаясь, матерясь, устремился вниз, на седьмой этаж, чтобы высадить замок, и ворваться в квартиру ‘по горизонтали’, забросав её гранатами из запаса стерегущего дверь Тищенко. Увы. Тищенко уже лежал на лестничной площадке навзничь, раскинув руки, и сразу в глаза бросился его правый окровавленный висок; вернее то, что виска, по сути, не было – была дыра, выходное отверстие; и всё с ним было ясно. А над телом стоял парень, пацан лет семнадцати, и держал в руках автомат Тищенко... Схватиться за автомат, висящий на шее, чтобы освободить руки при перелазании через завал на лестнице, он уже не успевал. В последней, отчаянной надежде спастись он пригнулся, прячась за здоровенный холодильник, одновременно хватаясь за автомат; но холодильник – не гранитная глыба, он плохая защита от пуль 5.45, да ещё выпущенных с расстояния всего в несколько метров. Очередь прошила и холодильник, и тело штурмовика, отбросив его на стену. Яков Михайлович увидел, как пробежавший мимо него, и карабкающийся по завалу из холодильников и тумбочек штурмовик вдруг шарахнулся в сторону, за холодильник, хватаясь за автомат – и тут же снизу, с площадки простучала очередь; дёрнулся холодильник, покрываясь пулевыми отметинами, и штурмовика швырнуло в стену. Он ещё сползал по ней, как на межэтажной площадке появился человек с готовым к стрельбе автоматом; короткая очередь, – и штурмовик свалился, оставив на стене отметины от пуль и брызги крови с мозгом. В совершенном ужасе Яков Михайлович направил автомат на парня, но и не решился, и не успел нажать на спуск – парень, сместившись вправо-вверх, тут же снова дал короткую очередь – и пули выбили крошки штукатурки и бетона возле его головы. Он рухнул на пол, отбросив автомат; сознание от ужаса почти покинуло его, – теперь, он был уверен, его ждёт то же, что и штурмовика – короткая очередь в голову. Надо бы было бежать, попытаться укрыться в квартире; но конечности стали словно ватными, и он не смог заставить себя сделать больше ни одного движения. Он ожидал пуль в голову, но вместо этого по голове ему ‘прилетел’ приклад, начисто лишивший сознания. *** Крыс сел на пол рядом с лежащим ничком человеком, которому он только что от души врезал в голову прикладом. Вот и пленный. Судя по тому, что вёл себя он как олень – не штурмовик, не десантник. Начальство? Из-под расстёгнутого бушлата стала видна рукоятка пистолета – ТТ, чёрно-синий, как у меня; и год тот же, с одного склада, что ли, натырили? а это что? Пара запасных обойм. Это хорошо. Наверное, и правда начальство – и морда его чем-то знакома... А, разберёмся. Толкнул его стволом – реально отъехал, ишь, аж слюни потекли, не слишком ли я его... Неприятно, неудобно было одновременно разбираться с лежащим и пасти квартиру сбоку, и лестницу, ведущую вверх – там ещё могли быть враги. Взяв автомат наизготовку, вошёл в квартиру – всё, как учили. На выстрелы из квартиры никто не показался, большая вероятность, что никого там и нет – но правила существуют, чтобы их выполнять, иначе это и не правила никакие. Да, они могли и разделиться – уйти вверх. Но на верхних этажах – Володя, Миша; даже раненые, они просто так не сдадутся, будет стрельба. Да и женщины... Нынешние ‘заположняки’ ведь всем известны – взяв запасы, в живых бывших владельцев не оставляют. В разорённой квартире, уже полной дыма, который натягивало из горевшей внизу через пролом в полу, живых не было. Только труп штурмовика в луже крови и россыпи гильз. Но, как подтверждение опасений Крыса, сверху, с верхних этажей, раздались автоматные очереди. Рядом. Он рванулся к выходу. Вовремя. Или, наоборот, не вовремя? На площадке показалась фигура в камуфляже, в тяжёлой каске-‘Маске’ на голове с опущенным забралом. Автоматная очередь едва не зацепила Крыса, он отпрянул за угол. Ещё очередь, ещё. Выставив автомат из-за стены, не высовываясь, Крыс наугад тоже дал очередь – и тут же по автомату как будто ударили ломом, – он вырвался из рук, – одна из пуль очереди Старшего попала в ствольную коробку. Крыс откатился за угол, выхватывая ТТ и готовясь вновь прыгнуть в пролом, в дым и пожар, уходя от гранаты, если бы её бросили – но на лестнице, выше площадкой, вновь ударили выстрелы – гулкий, из дробовика; и автоматная очередь. Человек в камуфляже ответил им короткими, и внезапно устремился вниз по лестнице... Крыс услышал, как загремели совсем рядом наваленные на лестнице холодильники и тумбочки, когда по ним, оскальзываясь, оступаясь, устремился вниз, удирая, Старший. *** Старший. Прикончив пленника, он двинулся вниз, осторожно, осторожно... В то же время его тут же напрягло, что сверху за ним по лестнице тоже, как казалось, кто-то был. Кто-то крался сверху, явно неумело, стукнув железом о перила, но тоже очень осторожно. Идти вниз или разобраться с этими, сверху? Чтобы зарубиться с этими, сверху – и быть зажатым в клещи, тут, на этаже? Вообще без гранат и с далеко неполным боекомплектом к АК? ‘Я тут что, один, что ли??’ Стараясь опередить осторожно крадущихся сверху врагов, он сам быстро заскользил на площадку восьмого этажа, чтобы, объединившись со своими бойцами, вместе додавить оставшихся – но открывшаяся картина повергла его в ступор. На площадке восьмого этажа лежал, раскинув руки, мёртвый или без сознания Яков Михайлович, унылый урод, втравивший их в эту авантюру. Рядом – безжизненное тело бойца. Чуть ниже, на лестнице, заваленной крупногабаритным хламом, – тело ещё одного бойца; брызги крови и мозга на стене. И ни одного трупа врагов! Это что же??? В голове дурацким рефреном прозвучало ‘- Я вижу, как мухи потирают свои передние лапки... – Как будто у них есть план... – Как будто моя песенка спета!..’ Тряхнул головой, отгоняя идиотские мысли. Он шагнул на площадку, одновременно контролируя как лёгкие, шуршащие шаги не менее чем двух человек сверху, так и вход в квартиру. Вот они появились на верхней площадке – Старший резанул по ним очередью, но они успели отпрянуть. И, когда там, в квартире, сквозь раздербаненную в куски дверь и дым увидел мелькнувшую фигуру – фигуру в чёрном, не в родном армейском камуфляже, – его как снесло с тормозов: ‘Уходить, уходить немедленно! Уходить, пусть одному, и к чёрту их всех! Здесь, в этом лабиринте, он потерял уже всю группу, или почти всю? Может, они уже сбежали?? Вяхирев, Тищенко? Они или мертвы, или сбежали, иначе этот, в чёрном, не расхаживал бы так в квартире!’ Подавляя короткими злыми очередями попытки его высунуться, и жалея, что кончились гранаты, он был уже на этажной площадке, когда те, у него за спиной, вновь объявили себя: сразу двое, как мельком показалось Старшему – бабы! – появились на площадке между девятым и десятым этажами, рассматривать их было некогда: оттуда грохнул как из пушки помповый дробовик и рассыпалась очередь автомата. Ответив им, послав ещё одну очередь в квартиру, Старший предельно ясно понял – или он сейчас удирает, или, зажатый с двух сторон, вынужденный на 180 градусов вертеть ствол автомата чтобы отвечать в обе стороны, он вскоре будет валяться здесь же, на залитой кровью площадке, рядом со своими людьми. Ужасом давило и от закрытых дверей за спиной – казалось, в любую минуту они могут в упор разразиться свинцом... Чёртов, чёртов дом! Немедленно из него, под защиту надёжной брони! Огрызаясь короткими очередями, он быстро, но осторожно начал спускаться по лестнице, стараясь контролировать верх и низ. Лежащие у стены на лестнице окровавленное тело бойца и на площадке седьмого этажа тело Тищенко с простреленной головой было последней каплей – немедленно, немедленно уносить отсюда ноги!!.. Но – очень, очень осторожно! Очень! Здесь любая дверь может выстрелить!.. *** Крыс. Голос в голове сказал ему: – Что ты собираешься делать?.. Он ответил, ровно и жёстко: – Я собираюсь убить их всех. И этого – тоже! Догнать и убить! – Ты не сможешь... Это опасно... Он профессионал... Он убъёт тебя! – Я смогу. Я убью их всех. И ты мне поможешь! А сейчас – заткнись! Сунув трофейный ТТ-шник в набедренный карман, он теперь ‘мчался’ через этажи, не выходя на лестничные клетки: лаз – пролом в полу – пробежка через квартиру, тумбочка в сторону – лаз, опять пролом в полу, – ковёр на стене долой – лаз... Вот он, первый подъезд! – теперь по лестнице вниз, в два прыжка преодолевая лестничный пролёт, благо руки свободны, – ещё пролёт, ещё этаж, ещё... Теперь сюда – выключатель питания на мину... рывком сдвинул в сторону заминированный сервант, – и через пролом, через откинутый ковёр на стене – в квартиру третьего этажа второго подъезда. Крадучись, мягким кошачьим шагом – к двери, успокаивая дыхание; оба ТТ уже в руках, курки – на боевой взвод. Приник к глазку. Вот он! Замок предательски щёлкнул; уже пробежавший было мимо Старший рывком обернулся, вскидывая автомат – но Крыс уже был на площадке, смещаясь вправо, на лестницу, ведущую вверх, одновременно поднимая пистолеты на уровень глаз и вдавливая спусковые крючки. Два с половиной, максимум – три метра, это ведь почти в упор. Короткая очередь резанула в дверь – сбоку – над головой, – и две пули из ТТ, практически одновременно. Мимо. Уходя вниз от поворачивающегося к нему дула автомата Крыс, жутко оскалившись, сцепив, как учил Толик в стрельбе ‘по-македонски’, кисти рук с ТТ-шниками большими пальцами, чтобы оба ствола были чётко параллельны, непрерывно стрелял двойками из обоих пистолетов, одновременно смещаясь в сторону и внося коррективы после каждой серии. Резанула ещё одна очередь из автомата Старшего – он тоже уклонялся от пуль Крыса и стрелял второпях, неточно, – выше, над головой. Он опустил ствол и указательный палец уже давил на спуск, чтобы очередью во весь остаток магазина перерезать, перечеркнуть наконец этого вёрткого шустрого гада, когда две пули ТТ почти одновременно ударили его в забрало шлема. Не пробили, оставив два отчётливых белых пятна в карбоновом стекле, но голова его резко дёрнулась назад, очередь резанула в потолок. Ноги Старшего подкосились, и он рухнул на пол. Крыс, целясь ему в грудь, вновь выстрелил из обоих пистолетов, дважды – и оба ТТ встали на затворные задержки, бесстыдно оголив блестящие стволы. Но Старший был убит до этого – пули, попавшие в шлем, не пробили защитное стекло, но чудовищным ударом сломали ему шейные позвонки. Судьба вновь посмеялась в этот день – он только что сломал шею Джамшуту, и вот – лежал сам со сломанными шейными позвонками. Крыс нажал на кнопки освобождения магазинов – и они выпали из рукояток. Перебросил пистолет из правой руки в левую, зажав в ней оба ТТ, правой зашарил в кармане, доставая полные магазины, не сводя взгляда с с площадки выше этажом, – там появились два силуэта, против света. Он уже готов был юркнуть спиной вперёд обратно в приоткрытую дверь, когда узнал их – Люда и Оля. Бледные, дрожащие, они сжимали в руках оружие: Оля автомат Миши, Люда – помповый дробовик Володи. Они только что прошли мимо трупов, заваливших площадку и лестницу восьмого этажа, и были явно ‘не в себе’. – Вы-то что припёрлись? – немного задыхаясь ещё, но уже вполне недоумённо спросил Крыс, быстро перезаряжая пистолеты. Щёлкнули затворные задержки, затворы загнали в стволы по патрону. – Серё-ё-ё-ёжа-а!!! Живо-о-ой!! – они ломанулись к нему по лестнице, забыв про оружие. Он неловко попятился от них спиной назад в квартиру, но не успел – они повисли у него на шее, рыдая, заливаясь слезами, всхлипывая, сморкаясь... – Эт-та... Вы... Отстаньте, а!.. Ч-ч-чёрт! Оля, Люда! У вас же оружие в руках, вы чё делаете?? – он ожесточённо, но по возможности мягко отдирался от их объятий, локтями отталкивая плачущих женщин – в обеих руках он держал взведённые пистолеты, не забывая следить и за их оружием – не хватало ещё случайно словить самострел от чокнувшихся баб... – Нету там больше, выше... этих? – Нету!.. Нету! – наперебой заговорили они, – Мы вот за этим шли, а сначала он к нам шёл... Мы думали – всё... Убъют... Стрелял в нас!.. А Володя – контужен. Без сознания. А Миша – ранен, весь в крови. Но живые оба! Серё-ё-ё-ёжа-а-а!! Неужели – всё?? Неужели – отбились?? Они буквально захлёбывались слезами. – Да ну вас!!.. Отстали, я чо сказал! – по возможности строго рявкнул Крыс, но голос его предательски дрогнул, – Не всё ещё! БМПэшка во дворе. Там ещё могут быть. Не всё ещё, поняли?! Отрезвив таким образом женщин от нахлынувших эмоций, и, наконец, освободившись от объятий, скомандовал: – Вот, стойте здесь. Не, давайте на площадку ниже. Держитесь напротив входной двери. Как кто появится – стреляйте; необязательно прицельно – чтоб отпугнуть. Я услышу. Гранату кинут – прячьтесь в квартиры, там сейчас всё нараспашку. – А ты?.. Серёжа... Ты совсем плохо выглядишь... У тебя жар? – А я на этажи, посмотрю, что можно сделать с БМПэшкой. И это... Да, пленный же там! Ч-чёрт! Перепрыгивая через ступеньки, он вновь побежал на восьмой этаж. *** Он опасался, что пленный пришёл в себя, и опять ‘будут проблемы’, – но тот лежал всё так же, закрыв глаза, с кровоточащей ссадиной от приклада на лбу. ‘Это хорошо-о-о, это хорошо...’ – приговаривая так, он живо перевернул тело пленного лицом вниз и связал ему руки за спиной куском капроновой верёвки, нашедшейся в набедренном кармане штанов – как и отец, Крыс становился запасливым... Так, теперь глянуть, где БМП. Чтобы выглянуть во двор, он поднялся на пол этажа. Во дворе машины не было! Где же она?.. Побежал вниз, в квартиру, чтобы посмотреть на проспект, – попутно оценил зрелище, открывающееся с верхней площадки перед квартирами: трупы, кровь, брызги, щербины на стенах, гильзы, пленный ничком... Зрелище! Вбежал в квартиру, тут же закашлялся, – всё было в дыму, квартира внизу уверенно себе горела, и не думая тухнуть. Пробрался к окну, осторожно выглянул – а, вот она. Стоит напротив, метрах в десяти от Башни, задрав стволы пушки и пулемёта, все люки задраены. О, блин... Чо же у нас нету гранатомёта... Или, хотя бы приличной гранаты... Как там, батя как-то упоминал – во время Большой Войны связывали гранаты?.. Как это? – он достал из карманов разгрузки два зелёных яйца РГД-5 и с недоумением посмотрел на них... Непонятно, как это вообще возможно связать, – может, их в сетку упаковывали? Или – в полиэтиленовый пакет?.. Пригибаясь и кашляя, выбрался на площадку. Да, впрочем, есть же этот – коктейль Молотова... Непонятно, что за название, но везде так и называется, и в истории с бомжами хорошо себя показал. Крыс уже хотел бежать вниз, на этаж, где стояли банки и канистры с горючим, когда обратил внимание на то, что от бесчувственного тела пленного исходит негромкое жужжание. Об-ба, так это похоже на зуммер! Он обыскал его карманы, ворочая как мёрзлую коровью тушу, и нашёл рацию – О, ‘Моторола’, многодиапазонная, не как у нас уёжище... А ну-ка... КРЫСИНАЯ БАШНЯ Павел Дартс. Крысиная Башня (начало) pavel.darts@mail.ru // Выжить в БП в городе // СБЫЧА МЕЧТ Наконец проход в квартиру соседнего подъезда был пробит. Ещё несколько ударов ломом, и в образовавшуюся дыру в стене можно было без труда пролезть, даже не зацепившись за торчащие из-под обрывков обоев обломки кирпичей. Олег, седой крепкий мужчина на вид лет сорока пяти, ломом пооббивал края дыры. Стоявший рядом Сергей, худощавый подвижный, как на шарнирах подросток, протолкнул в дыру лопату, пролез туда, и, пока отец отдыхал, развалясь на запорошенном пылью диване, зашуршал там, за стеной, сгребая лопатой в сторону обломки кирпича и штукатурки. Вскоре в дыре появилась его физиономия. Он вдруг стал задумчив: – Пап... А пап... Что-то мне в голову пришло... Ты говорил тогда про это вот, ну, как его – что если хотеть долго и упорно; или даже не ‘хотеть’, но об этом думать, – то ‘оно’ реализуется. Ну, желание. Само, типа. – Ну и?.. – у Олега от усталости не было никакого желания поддерживать беседу, он уже вяло думал, что делать дальше: надо бы... Нет, втроём мы тут прокопаемся долго... Надо это как-то механизировать... Или людей ‘нанять’?.. Но тема Сергея занимала: – Десант, я коробочка; десант, я коробочка, ответьте, ответьте, приём... – забубнила рация, когда он повернул регулятор громкости. Ага... Он рывком перевернул пленного опять на спину, и у самого от этого рывка вдруг поплыло в глазах – и тут же узнал его: ‘еврей, цыган, или лошадиный барышник в прошлой жизни’, как обозвал его батя; он же – посредник на переговорах по обмену-продаже Кольки и Иванова. Ах он падла! – не сдержавшись, неловко саданул ему кулаком в лицо, в нос – но лишь пустил тому кровь, в сознание он так и не пришёл. Так, что говорил батя... Ух ты, как голова-то кружится... Насчёт ‘привести в чувство’?.. Больно, чтоль, что-то сделать? Так он ведь ничего не чувствует... Олю позвать, пусть подскажет, она же медик?.. А! Точно! Чем батя гоблинов в чувство приводил – нашатырный спирт! Он порылся в поясной сумочке, тут же выдернул руку, порезавшись о стекло разбитого флакончика: мчась через узкие проломы и лазы, видимо несколько раз приложился по стенам; теперь там было месиво ‘йодного цвета’. Ч-чёрт! Упав на колени, вывалил на пол содержимое. Покопался – о, класс! Маленькая колбочка была хотя и сломана, из-за чего всё содержимое остро провоняло нашатырём; но ещё содержала в себе не менее трети жидкости. Вытряхнут её прямо себе на рукав, сунул под нос пленному. Дыши, гад! Ага, закрутил мордой; во-о-от, глаза открыл! Теперь поговорим... Но пару раз всё равно пришлось сделать ему действительно больно, чтобы и окончательно привести в сознание, и ясно дать понять, что это не шутки. Появившаяся вдруг откуда-то Ольга, сочувственно поглядывая на Крыса, сделала пленному какой-то укол. Тот начал окончательно приходить в себя. *** – Скажи, чтоб поднимался сюда! – Он не пойдёт... Он водитель и наводчик. Единственный у нас. Он не пойдёт, нет... Он на зачистки не подписывался... Вы же понимаете... – Прикажи! – Он не послушает... Я ему не командир... – Тогда скажи чтобы с Проспекта сдавал задом к дверям магазина, скажи, что выносить хабар будете. Скажи, что у старшого рация разбита... И убедительно говори, сволочь! Иначе я сделаю тебе очень больно! Ты меня понимаешь, морда?? – включив рацию на передачу, Крыс сунул её под нос пленному; другой рукой достав нож и крутя лезвие у того перед глазами. ‘Надеюсь, теперь ты меня ясно понимаешь?’ Тот, как загипнотизированный глядя на холодную поблёскивающую сталь, чётко отработал задачу: с проспекта послышалось чихание мотора, потом ровный рёв завёдшегося дизеля. – Ладно, лежи, гад, потом с тобой будем разбираться! – ещё раз проверив насколько надёжно связаны руки у пленного, Крыс ткнул его носом в пол и побежал вниз, в одно из хранилищ топлива. БМП сдал задом к дверям магазина, к решётке. Встал, редко пофыркивая выхлопом. Ждал. Сергей стоял около окна пятого этажа. Прямо над ним. Почему-то кружилась голова и подташнивало. Откуда-то в ушах накатывал глухой, густой, на пороге слышимости, рёв, – но стоило помотать головой, и рёв пропадал, чтобы через некоторое время вновь начинать вползать в голову. Он покосился на стоявшую рядом Ольгу, напросившуюся помочь ему с бензином, не слышит ли она чего; она опасливо поглядывала на него, и, видимо боролась с желанием вновь пощупать ему лоб – нет ли жара. Всё это было не ко времени – и жар, и рёв в ушах, и подкатывающая какого-то чёрта тошнота... Тот, второй, так во-время взявший на себя управление, мог в любой момент уйти, спрятаться. Глюки, что ли... Надо было спешить. Дело было ещё не закончено. По информации пленного, в ‘коробочке’ был только один наводчик, он же – водитель. Но даже один, находясь в этой бронированной, специально предназначенной для войны коробке, он мог наделать много неприятных дел. Сергей снял с подоконника автомат, поставил его к стене. Открыл створки окна, наполовину застеклённые, наполовину заклеенные картоном на скотче. Вспомнил, что батя собирался сделать что-то вроде авиабомб – чтобы со стабилизатором; с верхних этажей башни или с крыши можно было добросить далекоооо... Но так и не собрался; да и против брони это не вариант, только против пехоты... Вот это – другое дело. Взял с стола трёхлитровую стеклянную банку с мутной коричневатой жидкостью – смесью печного топлива и бензина, проверил, как держатся несколько примотанных скотчем больших ‘охотничьих’ спичек. Не, не должны потухнуть. Тут и лететь-то... А они, говорят, и под водой горят... Ох ты, опять этот гул в башке... Достал зажигалку; синенький турбо-огонёк лизнул крайнюю спичечную головку. Зафырчал, разгораясь. Отложил зажигалку и аккуратно ‘толкнул’ банку от груди вперёд-вниз, в БМП. Ольга, высунувшись, проследила полёт дымящей банки – полёт закончился на крыше бронированной машины. Отшатнулась, когда там, внизу, с хлопком вспух огненно-дымный клуб, ударивший жаром, казалось, даже сюда, в окно пятого этажа. Взглянула на Сергея – он с поразительно спокойным лицом, примерившись, отправил вниз, туда же, вторую банку, и взялся за автомат. БМП, охваченная огнём, содрогнулась, выпустив сквозь огонь струю чёрного выхлопа, дёрнулась вперёд на метр и заглохла. ‘Ну, где же он?..’ – Крыс выцеливал верхние люки, ожидая увидеть водителя, но вдруг крики раздались из непросматриваемой из окна зоны, от самых почти дверей магазина. ‘Ах ты чёрт, я ведь задние, десантные люки не вижу!.. Сбежит же!!’ – он высунулся по пояс из окна, держа в руках автомат, и пытаясь рассмотреть, что делается между кормой БМП и решётчатыми дверями магазина. Увидел. Там Петрович, Крот, изо всех сил бил клевцом визжащего человека в камуфляже. Тот катался по асфальту и пытался прикрыть голову, уворачивался, автомат валялся в стороне; Крот сильно, наотмашь бил его по рукам и плечам, по груди и спине блестящим от рытья земли остриём клевца, теперь оно уже было чёрным от крови; и каждый удар исторгал у человека у камуфляже вопль. Он катался по уже залитому кровью заснеженному асфальту и дико кричал, а Крот преследовал его с занесённым оружием и бил, бил. Очередной удар пришёлся в голову – и водитель затих, распластавшись на асфальте. – Петрович... Крот! – позвал Крыс. Тот, держа клевец в опущенной руке, поднял голову, отыскивая взглядом, кто его зовёт. Очки он где-то потерял. Глаза его были полны слёз, но он улыбался. Он отомстил за семью и был этим счастлив. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ ЭПИЛОГ Олег сидел на краю кровати и держал сына за руку. Рука была сухая и горячая. – Серый... Не холодно? Не, не вставай. Тебе нельзя. Света добавить? Съешь чего? Ты знаешь, что ты почти два дня был без сознания?.. Оля сказала, что это от переутомления и сильного душевного волнения. Оно понятно. Ты сделал такое, что трудно себе представить... – Как всё?.. – Нормально. Пока нормально. – Наши?.. Как? – Все живы. – Кто это были? – Совершенно левые. Пасли нас, судя по всему. Как, кто, откуда нас пас – Толян сейчас занимается. Твой пленный – наш ‘цыган’, – раскололся по самую жопу. Нет, это с пропажей Белки не связано. Совпадение. Вернее – не совпадение, а просто пасли – и использовали момент. Мы не ожидали, что на нас так пристально того... со всех сторон всматриваются. Херово у нас контрразведка работает; одно её извиняет, что её и не было до этого времени совсем... – Белка? – Мы не доехали. Вернулись, получив твой сигнал. Сам понимаешь. Но ты не переживай. Главное мы ведь практически знаем где она, или узнаем – ниточка есть. Ну, не перехватили по дороге – накроем на месте. Тем более можно теперь ожидать, что они двинут свои требования. Это – ещё ниточка. – Думаешь, продавать станут? – Обязательно. А зачем она им ещё иначе? Они тут корячились столько времени, делали пролом... Это я дурак! – Что ты?.. – Да, понимаешь... Я всё об этом думаю. Всё себе простить не могу. Понадеялся на то, что входы мы позытыкали, а про стены не подумал. Надо было ставить датчики на объём... – Ты не виноват. – Знаю, что не виноват. Всё не предусмотришь. Но стараться надо. Хотя как предусмотреть то, что кто-то не полезет через дверь, – а это ведь очевидное решение! – а будет долбать стену? Ну вот как это можно было предположить?? Помолчали. – Ты думаешь?.. – Серый. Я вообще тебя проведать пришёл, а не о делах говорить. – Ты думаешь... это... сдал кто-то?.. – Давай не будем про это? – Будем. Будем, почему?.. Я должен всё знать. Теперь-то? – Да... – Кто-то... сдал? – Сто процентов. – Олег отвёл в сторону взгляд, – Ну, девяносто. Или сдал, или тупо проболтался. Никто не знал вне Башни про мины на дверях. Да вообще про бассейн никто не знал. Вернее, не должен был знать. – Пап. Тут из Башни не выходит никто без нас. А в одиночку ходит вообще только Толян. – Толян не мог. Ни сдать, сам понимаешь, ни проболтаться. Исключено. – Тогда... кто? – А ч-ч-чёрт его знает! Ты ж меня знаешь, я, пока не уверен, не могу на кого-то что-то навешивать... Тем более на своих... Вообще, может, случайность... – Пап. Тут и ‘сдать’-то невозможно – никто ж с внешним миром не общается. Или... – Не общается, говоришь... Ну. Я ж говорю – случайность. Ты поспи. – Пап. – А? – За дурака меня не держи. – Да чё ты, чё ты... – Мама где? – Тоже неважно себя чувствует. Заходила раньше, сидела тут, пока ты в отключке был. Сейчас отдыхает. – Позови. – Серый, отдыхает она. Пауза затянулась. Отец сделал попытку встать, но Сергей удержал его, вцепившись в рукав. – Значит... – Ничего не значит. Отдыхай. – Позовёшь? Нет? Значит. – Он обессилено откинулся на подушку. Отец тяжело, глубоко вздохнул. – Да. Значит. – Где она? – Я не знаю. И никто не знает. После того как ты сжёг эту железную коробку, а эти гаврики соответственно собой расчистили проход в Башню, её никто больше не видел. И лучше бы если бы в ближайшее время она не появлялась, во-всяком случае, при Толяне. Он, знаешь ли, те же выводы сделал. И удержать я его не смогу... Да и не захочу теперь! – Мама?.. Олег молчал. – Нет. Не может быть. Олег тяжело вздохнул. – Ладно. Всё равно – рано или поздно. Лучше раньше чем позже. Короче – тебе письмо есть. – Письмо? – Да. Вот. Дома на столе было. Он достал из кармана и подал помятый вскрытый конверт, на котором Лениной рукой было написано ‘Сергею. Лично в руки’. – Я его вскрыл, да. И прочитал. Вот так вот. На. Сергей чуть подрагивающими руками взял конверт, достал из него лист бумаги. Прочитал: ‘Всё, что я делала, я делала в первую очередь для тебя. Когда ты станешь взрослым, ты наверняка меня поймёшь. Так, как вы живёте сейчас, жить нельзя. Твоя мама.’ Уронил руку с листком на одеяло. – Мама. Мама... – Знаешь, я с неделю назад, перед Новым годом, видел случайно в городе её сестру, ну, Иру. И тогда не придал этому значения. – Я знаю. – Откуда? Сергей не ответил. Он тяжело задышал. Отец встревожено стал вглядываться ему в лицо. Тяжёлое, несколькоминутное молчание разорвал крик: – Нет!!! Это всё неправда!! Это-всё-неправильно! Она не могла!! Так всё не должно быть!! Не-так!! НЕТ!!! Я не хочу такую пара-дигму! Я-здесь-не хочу! Не хочу!! Нет! Так быть не должно!!! НЕЕЕЕЕТ! Я отменяю всё этоооо!!! Сергей рвался с кровати, бился; отец с искажённым страхом лицом едва удерживал его. Всё закружилось перед глазами и наступила тьма. НЕПРАВДОПОДОБНЫЙ ЭПИЛОГ Сергей. Чистая свежая постель. Тепло. В окно бьют лучи яркого солнца, слегка заглушённые лёгкой зелёной шторой. Фоном – отдалённый лязг прошедшего трамвая, фырчание паркующихся внизу, у магазина, небольших грузовиков-фургонов и еле слышимые реплики грузчиков. Лето. Я, лёжа в постели, уже около получаса смотрю на окно и не могу понять – как так реально это всё снится? Я ведь даже отдельные слова с улицы могу различить. Разве так во сне бывает? И – лето причём. Это хорошо. Подзадолбала меня уже эта зима. Это хорошо, что сон – про лето. Только что я всё вот лежу да лежу? Пусть бы пошёл куда. Или чтоб пришёл кто, Анька, например... Интересно, можно во сне заказывать, чтоб пришёл кто? Но пусть, пусть. И так хорошо. Хороший такой сон, мирный. Я – у себя в комнате. Ну надо же... *** Бесшумно вошёл батя. Батя?? Я уже совсем забыл, когда так его видел: лёгкие светлые просторные летние брюки, футболка с рекламой одной из наших компаний-партнёров. Но... Не в этом дело. Лицо. Лицо – другое. Другой совсем. Не... Не тот. И без ствола, что совсем непривычно. А, ну да. Во сне таким бы и должен быть – как до всего этого. – Па-ап?.. – О, нормально! Как сам себя-то?.. Врачиха сказала что кризис миновал, сейчас на поправку пойдёшь! Сок будешь? – Чё-то я тут не узнаю ничего... – Ну, как не узнаёшь?.. А, ну оно и понятно. Ты ж столько время... Вчера только полегчало, ага. Вчера-то говорили – помнишь? Чёрт, как непривычно слышать свой голос во сне-то! Да ещё, оказывается, нужно напрягаться, чтобы говорить, ну надо же... Вроде как во сне говоришь не напрягаясь и не задумываясь? А когда я последний раз с кем-то говорил во сне? То есть – говорил, и знал, что я говорю во сне?.. Не, чушь какая-то получается... – Па-ап? – Что? – Я сплю? – Нет. Уже нет. Серёж, всё нормально, всё наладилось. Да я тебе ещё вчера говорил, ты что, не помнишь? Ну, не помнишь и ладно. Ты ж болел. Ты ж неделю почти в бреду. Жар и всё такое. Инфекция? Да нет. Они, врачи в смысле, сами ничего не знают. Говорят ‘все признаки сильного душевного потрясения’, – какое ‘потрясение’, откуда?? Да фиг с ними, главное – на поправку. А то неделю как зомби – не узнаёшь никого, вскрикиваешь, то куда-то бежать собираешься... Зовёшь кого-то... – Ооой... Так я сплю, или спал? Или что?.. – Я ж говорю тебе... За дверью слышится подскуливание-рычание. Скребущие звуки. – Па-ап... Граф??! – Ну а кто ещё-то? Подонок, опять нассал сегодня на штору. Отец встаёт и приоткрывает дверь в комнату; живой-здоровый и весёлый Граф ‘с пробуксовкой’ по паркету влетает в комнату, с разбегу прыгает на кровать, и, заскочив мне на грудь, начинает радостно лизать в нос и щёки. Мокрый и тёплый язычара... Отец подхватывает его под передние лапы, поднимает и ставит на пол. Слышится обиженное сопение-рычание. Комната начинает кружиться и куда-то пропадать... Еле слышу голос бати: – Да, ты поспи, поспи! Теперь всё нормально будет. Ты спи... *** Мы разговариваем с батей уже около получаса. Вернее, я задаю ему вопросы, расспрашиваю, а он с некоторым удивлением отвечает; и периодически пытается напоить меня соком или смотаться на кухню греть бульон. – Что, и Устоса не было?? – Устоса? Какого... Аааа! Ты Диму-Устоса имеешь ввиду? Что значит ‘не было’? Куда бы он делся? Впрочем, он и вправду... – Что? Вправду?!.. – Ну, на выезде он сейчас. Снимается в каком-то историческо-фэнтэзийном боевичке, что-то там и мечи, и многоэтажки, – ну, сейчас это модно, что-то про ‘попаданцев’, что ли... Вместе со своей группой. – Жи-ив?? – Серёж, Серёж... Ты успокойся, а!.. Что бы с ним случилось-то?? Я поднимаю руку и внимательно смотрю на неё. Это... Не моя рука. Вернее, моя, – вон и след от ожога выше большого пальца, это когда с пацанами давно на стройке пластмассу на палках жгли, и Антон палкой махнул – мне капнуло. И... Ногти вон погрызены, – дурная привычка, батя говорит. Моя. И в то же время – не моя. Чистая. Нет под ногтями чёрной каймы, нет цыпок, да и кожа... – сколько руки ни смазывай на ночь кремами из маминых запасов, но если на холоде руки приходится мыть в основном холодной водой, то они... В общем, это не рука Крыса, точно. Это рука Сергея, Серёжки. Того. Каким я был. Лето, говоришь?.. – Аня вот приходила тебя навестить. – Какая... Аня? – Ну, подруга твоя. Апельсины принесла. Ты спал, не стали будить. – Как у неё? Чего не подождала? – На работу ей надо, подрабатывает, вторая смена. Лето же, каникулы. Зайдёт ещё. – Апельсины?.. – А мама где? – Она послезавтра вернётся. – Сбежала??.. – Слушай, ты вообще... Я конкретно уже начинаю за тебя опасаться. В смысле, за рассудок твой. Куда ‘сбежала-то?’ Зачем? Вызвали её. Она б не поехала, но там срочно; и у тебя вроде на поправку, вчера же она с тобой и разговаривала! Приедет. Послезавтра. Да она звонит постоянно, чо ты, хочешь сейчас её наберём?? – Не. Не надо. Не сейчас. – Ну так я... – Пап... Да не надо бульон. Вернее, надо, но потом. Я чо хотел тебе рассказать. Вернее, не хотел, а надо. Ты это... Ты сядь. Послушай, а? А то я чокнусь сейчас... *** – Серёж... Я что хотел сказать. Я много думал, сопоставлял. Понимаешь, ты вчера много неожиданного рассказал. Знаешь... Честно говоря, большую часть тобой рассказанного можно было бы списать на бред. Я же говорил тебе – ты неделю в себя не приходил, мы уж с мамой опасались, что ты не выкарабкаешься... Да нет, нет-нет, мы конечно знали, что ты поправишься, но тебе было очень тяжело. Ты бредил, метался; иногда наоборот застывал на целые часы, так, что приходилось прислушиваться дышишь ли... Серёж. Я, честно говоря, сначала 100% был уверен, что это бред у тебя был, что ты вчера рассказывал так подробно. Ну, накатило... Переиграл в эти свои дебильные компьютерные игры... Сергей попытался что-то возразить, но отец замахал руками, останавливая его: – Нет-нет, ничего не говори! Ты и так вчера слишком много... Меня слушай. Да я и знаю, что ты хочешь сказать: что не играл ты в игры с такими сюжетами, что вообще ‘не твоё это’, но может быть... Может, я подумал, просто мейнстрим... Ну, понимаешь, это как носится в воздухе, и ты впитал; и тебе потому в бреду всё это и привиделось, и связалось так вот связно; ну, говорят, бывает такое... Отчебучивает мозг, когда информации мало, а времени много, вот он её и тусует, тусует, – вот на выходе такие бредни и получаются... Складные, в общем. Серёж, ты молчи давай, не возражай, ты вчера говорил. Да. Я что хотел сказать: я это всё так вот СНАЧАЛА и подумал. И успокоился, типа. А потом чувствую – что-то меня грызёт, грызёт... Сам не пойму что. Уж больно много ты вчера наговорил! А потом... Потом дошло! Отец встал со стула и походил по комнате в волнении. Остановился: – Знаешь... Кое-что из того, что ты рассказал, ты просто знать не мог! А что-то мог, но оно так... переплетено, и так ‘в строку’, что ты просто не смог бы это выдумать, да и не твоё это, и ни одна фантазия на это не ляжет... – от волнения он вдруг начал выражаться невнятно; потом вдруг подшагнул к постели и быстро спросил: – Какой калибр пистолета ТТ? Сразу!! – Семь-шестьдесят две... – Где у него предохранитель – слева или справа?? – Нету... Нету предохранителя, есть предохранительный взвод... – Насечка на кожухе-затворе твоего ТТ-шника была какая – прямая или наклонная?? Сергей на секунду прикрыл глаза, как во что-то, видное ему одному, всматриваясь, и медленно ответил: – Прямая... – Год выпуска? Сразу!! – Тридцать третий... Склонившийся над ним отец как будто обмяк лицом, зацепил ногой за ножку стул, подтянул к себе, поправил, сел. Помолчал и переспросил: – Ну, сколько патронов в магазине, я думаю, спрашивать... – Восемь... – При неполной разборке ствол снимается? Или?.. – Вынимается, да... – Когда ты его последний раз в руках держал, разбирал? – Стрелял когда... В этого, в шлеме. Там, в подъезде... А он в меня – из автомата... Я попал, он – нет... Разбирал – когда чистил... Дней пять назад, я не помню... Отец толчком встал, так, что стул чуть не отлетел назад, и чуть не упал; придержал его за спинку, походил по комнате и вновь сел: – Понимаешь, старик, в чём косяк... Не мог ты его пять дней назад чистить, пять дней назад ты тут лежал, и ещё в сознание не приходил... Тут обдолбились уже все – и Антон звонил, и Дима, и Блэки твой этот самый... А второй косяк в том, что, зная немного твои интересы, я со стопроцентной гарантией могу сказать, что сто лет тебе не интересны были ни калибр ТТ, ни ёмкость магазина, и уж точно что у него нет предохранителя и ствол при разборке снимается, – этого ты никак знать не мог! И это меня конкретно гнетёт... Нет, гнело... Гнетло... Нагнетало? Тьфу, чёрт! Короче, это всё мелочь. Так, мелкая проверка. Дело в том, что много других мелких моментов, которые ты никак знать не мог! В частности, например, что Паралетов действительно устроился в МувскРыбу, – это было, когда ты уже из комнаты не выходил, лежал; я специально проверил. Да и не знал ты его, он в первом подъезде живёт. Ну и прочие... нюансы. Много. Очень много... Можно было бы отмахнуться. Но я не могу – жизнь научила, что надо на детали внимание обращать!.. Быстро – сколько патронов входит в магазин Калашникова?? – Тридцать... Но Толик велел больше двадцати пяти не заправлять, чтобы щадить пружину; и чтоб третий-четвёртый – трассеры... Пап, ты что, не веришь мне? – Серёж... ты, когда всё вчера рассказал, я сначала хотел к тебе психиатра вызывать; а я потом стал сопоставлять, – я думал, я умом тронусь! Но потом... Знаешь, есть только одно правдоподобное объяснение... Вернее, оно совсем-совсем неправдоподобное, но хоть что-то; нельзя же всерьёз решить, что мы тут с тобой оба чёкнулись... Да и не то что ‘оба’, – это любому расскажи, и он про себя к такому же выводу придёт! Но! – объяснение есть! Да, кстати. Что, говоришь, я тебе на Новый Год подарил?.. Но ТОТ Новый Год?.. – ТТ... То есть нет, ТТ раньше, – нож. – Какой? – Бак. Такой... Американский... Бак Найтхоук. – Ручка какого цвета? – Чёрная с зелёным. Пупырчатая такая... – Вот такой? – отец повернулся, привстал, и что-то достал с полки, и, повернувшись к сыну, продемонстрировал нож. – Ну да. Он. – Он... Видишь ли, я его действительно... Случайно совершенно купил, и не показывал. Откуда бы ты знал... При тебе не упоминал... А самому тебе ножи, как и пистолеты, как ёмкость магазина АК, – триста лет были неинтересны и незнакомы, насколько я знаю! Вот такие вот пирожки с котятами. А объяснить это можно, но сложно... и неправдоподобно. Но если не объяснять – то ещё сложнее и неправдоподобней это всё будет выглядеть. – Да как же, пап?.. – Ты лежи, лежи... Не вставай. Тут ещё вот какой момент, я тебе сразу-то не сказал... Самый... такой. По сравнению с которым всё остальное, знаешь ли... Кто, говоришь, учил тебя обращению с автоматом? – Толик... Где он?.. – Толик... – отец, наконец, решился, – Дело в том, Серёж, что у меня никогда не было брата Толика. И вообще не было брата. То есть ВООБЩЕ. Понимаешь? Не было и нет. – Как не было? А кто тогда Толик?.. – Не было никакого брата Толика, я же говорю! Никогда. Оба помолчали, переваривая сказанное. И Олег продолжил: – Но кое-что из того, что ты ‘про Толика’ рассказал мне знакомо. Даже очень. И это меня натолкнуло на мысль... Что, говоришь, у него передние зубы – керамика? На ринге, говоришь, выбили? – Ты же сам рассказывал. Не на ринге, а на татами, в рукопашке, типа... – Вот... И это тоже. Странно очень. Но объяснимо. Хотя и дико. – Я ничего не понимаю... Не приезжал он?.. – Не было его. Вообще, никогда. В природе не было у меня брата Анатолия. Соответственно, не мог он тебя учить обращению с автоматом! – А что было?.. – А было... Было вот что. Серый. Я тебе рассказывал, ну, урывками, конечно, – про 90-е. Как тогда жили, с чего начинали. Что я, молодой и резкий тогда, входил в ‘бригаду’? Сергей молча моргнул, показывая, что помнит. – Вот. Это был не ‘сериал ‘Бригада’, это было всё проще и грубее, хотя, пожалуй, и не так уж криминально и кроваво, как в одноимённом фильме показано... Не так ‘круто и весело’, да. Хотя... Ладно. Так вот. Был у нас в... в компании один отморозок, в драке зверь-зверем, себя не контролировал ничерта, форменный берсерк. Чеканутый в натуре. И не только в драке. Без тормозов, в общем. Не, не пугайся, он потом уехал куда-то, в Сыктывкар, что ли. К родне. Просто после него, после его ‘подвигов’ появилось в бригаде такое выражение: ‘Включить Толика’, – то есть войти, так сказать, в боевой транс... В натуре, ‘потерять себя’ и драться как полная отморозь, как воплощение одновременно Чака Норриса и Масутатсу Ойямы в лучшие годы, отбивающихся от роя пчёл... Вот это у нас и называлось ‘включить Толика’. – Не понимаю... – Серёж, это сложно объяснить, я сам это только-только... Но других объяснений не вижу, хоть убей!.. – Да говори... Говори, ну же. Слушаю. И Олег изложил свою ‘теорию’. Дикую и неправдоподобную, но которая ВСЁ объясняла. – Толик – это часть моего ‘я’, одна из сторон моей же личности. Теневая, так сказать, часть. Что ты про него рассказывал – дико и немыслимо. Для меня, сейчас, во всяком случае. Но... Кое-что мне знакомо. Из побуждений, хотя бы. Я, знаешь ли, сам иногда хотел бы... Мы сами себя до конца не знаем. Что нами движет, на что мы способны – в тех или иных ситуациях. Когда тихий, незаметный и безобидный бухгалтер становится ‘лейтенантом Келли’, ‘зверем из Сонгми’, приказывая уничтожить целую деревню вместе с жителями. Или педагог идёт в газовую камеру вместе со своими воспитанниками, хотя легко мог бы этого и избежать. Словом, много чего... в нас ‘неизведанного’. И иногда, иногда это наше ‘второе ‘я’ выходит, вылазит наружу... Мы как-то про это с тобой говорили уже... – Ты что?.. Не так же? – Молчи-лежи. Я говорить буду. Да. Не так. Но... Дело в том, что и ты – был не здесь. – А где я ‘был??.’ – В... Я сейчас дикую вещь скажу, ты только не пугайся, я сам-то думал много сегодня и вчера об этом, оно неправдоподобно, конечно, но... но всё объясняет. Ты был в другой реальности. В параллельной, что ли. Реально ты там был, или в бреду на тебя накатило, – я не знаю. Так вот, там... Там, в той, параллельной реальности, ‘мой брат Толик’ – был. Только он не брат – а по сути я. Ну, как сказать? ‘Другая сторона меня’, вот так вот можно сказать. Только он, она, ну, эта ‘другая сторона моей личности’, существовала ТАМ не во мне, а параллельно. Толик. Понял? Только не говори, что понял, я сам до конца не понял, но что-то в этом есть. Значит, всё, что ты знаешь и видел в Толике – есть и во мне. Да даже наверняка есть, просто... Просто в нынешних условиях я ЭТО наружу не выпускаю. Оно и ‘не просится’. А ‘если вдруг’... Ооооо, трудно сказать, что из нас всех ‘вылезет’... Из меня. Из тебя... Из мамы... Не перебивай! И ещё... Видишь ли... Глянь вот – ты раньше просто не обращал внимания; собственно, ты знал, но давно; и забыл... Вот! Отец щёлкнул выключателем надкроватного светильника, и жёлтый пучок света упал на его наклонившееся к Сергею лицо. Сверкнули жёлтым зрачки. Он раздвинул губы в оскале, показав зубы, – и щёлкнул ногтём по передним: – Забыл, да? У меня, у меня, Серёж, четыре передних – керамика. Это мне, не какому-то ‘Толику’ их на соревнованиях вынесли! И я тогда драться продолжал. ‘Включил Толика’, как пацаны орали... Вот так вот. Ты знал – но забыл. От отодвинулся и выключил светильник. У Сергея опять начало ломить в висках, но он постарался не подавать виду, понимая, что заметь отец его самочувствие – и тут же разговор прервётся. Помолчали. – А менять магазин подбивом я тоже во сне научился?.. – Серёж, вот потому я и не говорю, что это всё бред. Это... Ну что сказать, – я уже всё сказал. Видимо, был ты ТАМ. И вернулся. И слава богу. Всё. Лежи. Вообще не стоило столько говорить. Лежи, я сейчас соку принесу. – Па-ап... – А? – Люгер у тебя... уже есть? – Какой ‘люгер’, ты о чём? А, это... – Пистолет. – Люгер... Это который ‘парабеллум’? А откуда... Ээээ... Зачем мне ‘люгер’? – Достань. Пригодится. И ружьё охотничье возьми. Лучше – два... – О, блин... Я сейчас что-нибудь от температуры... Отец вышел. Взгляд Сергея скользил по стенам, по обстановке. Он чувствовал, что засыпает. Хорошо как... Спокойно. Безопасно... Анька, говорит, приходила. Скучает... Мама. Завтра приедет. Устос – живой... Белка-Элеонора... А, да, мы ж с ней ЗДЕСЬ и не знакомы. Не беда. Взгляд натолкнулся на висящую на противоположной стене рамку с белым магнитным планшетом; большую как крышка письменного стола, – на ней цветными магнитиками прикреплённые постеры музыкальных групп, последняя афиша Блэки (надо будет с ним потом пересечься, рассказать ему... посмеёмся... или НЕ посмеёмся), яхта и авто – на визуализации, как мама объясняла: ‘Если сильно желаешь – то рано или поздно, В ТОМ ИЛИ ИНОМ ВИДЕ ты будешь это иметь!’ – закон природы, типа, такой...’ Часы. Наручные. Хорошие часы, Омега Сеамастер, как у Джеймса Бонда... Он вдруг ощутимо почувствовал ЭТИ часы у себя на руке, так отчётливо, что даже повернул голову и поднял руку, чтобы посмотреть – нет, нету. А ТАМ – были. Толик подарил. Которого здесь – нету тоже. И ‘своя квартира’. Самостоятельность. Уважение. Сила. Снова заломило в висках... Белку-то вытаскивать надо из плена, не дело... Ух ты, как кружится! Уснуть, что ли... *** Что ж так холодно-то?.. Впрочем, если поглубже укрыться одеялом, и нос туда же... Под одеяло! И руки. Блин! Я чо, одетый сплю?? – Ты чего?? Ты зачем?? Здесь-то?! Ааа?? – Чё ты? Оля вышла. Ну я и сменил её. Жрать хочешь? – А Устос? А?.. Устос?.. Что он? – Серёг. Серый. Крыс! Успокойся. Вот чёрт. Оля!! – Спокоен я. Устос что? Где он? Жив?? – Как ‘жив’, Серёг, о чём ты? Мы же его при тебе хоронили, ты помнишь? Ты что... Полумрак, за окном неторопливо падает редкий снег. На краю кровати сидел... Толик. Совершенно реальный, привычно пахнущий потом и немного гарью. Сидел, и теперь как ни в чем ни бывало разглагольствовал, не давая раскрыть Сергею рот: – Ну, давай, Серый, выздоравливай! На тебя теперь большая надежда! Ты, считай, основной! – в одиночку перемочить отделение спецуры или как их, и сжечь БМП, пленного взять... Старик, ты знаешь, как сейчас Башня в городе котируется??.. Мы теперь, считай, входные двери можем не запирать, – никто не сунется! Все боятся даже мимо пройти! – как мимо замка графа Дракулы, хы! Вот ты наработал Башне рейтинг, дааааа... Сергей смотрит на него остолбенело и молчит. Потом суёт руку под подушку – рука натыкается на прохладный металл пистолета. Хорошо-о-о. Значит... Значит – это ТЕПЕРЬ реальность? А Толик поправил одеяло и продолжил: – Мы ж что увидели на подъезде-то?.. Идём по проспекту – около Башни конкретный такой дым. Густой! Ну, твой батя сразу начал икру метать – типа, всёёёё, горит Башня, руки трясутся и всё такое, хы-гы. Тут... Издалека уже видим – бээмпэха горит! И складно так горит, уверенно! Мы, значит, спешились, проходим... Первый трупешник – у бээмпэхи! Чо он из себя представлял – ты видел?.. Нормальный такой... пролог! к зрелищу. Потом ещё один – на входе! В мясо который! И тишинаааа! Хы! Чуть не сказал ‘И мёртвые с косами стоят!’, га-га-га! – Толик довольно заржал, вспоминая недавние впечатления, и продолжил: – Ну, ‘с косами’ там не было, но самих их, мёртвых значит, – с избытком! На первом к нам тут Люда с дробовиком нарисовалась, и Петрович с клевцом, – охрана входа, ёпт! Толком ничё сказать не могут, Люда плачет, Гена трясётся, – комедь! Но, главное, одно сказали – что все живы. Только... А... Ну, это ладно... – Я знаю, – вставил Крыс. Толик, как не заметив реплики, продолжил: – А в Башне, а в Башне-то!! Один на одном, один на одном! Как ты их поклал всех! И обстановочка такая справная – всё вдрызг! Не, мне антураж очень понравился – когда я узнал, что никто из наших серьёзно не задет! Я Олежке потом говорю – надо сюда экскурсии водить, до уборки декораций, по десятку патронов с рыла, – и обогатились бы, и в обозримом будущем близко бы никто по своей воле не подошёл! – натуральный фильм ужасов, Ромеро с Хичкоком отдыхают, бля! Короче, рейтинг ты Башне поднял на неизмеримую в городе высоту! Бригада-то была из основных, котировалась в первой пятёрке! А когда узнали, что ты и пленного взял... – Это, может, и не совсем я... – А кто – старуха с косой? Я так и понял. Вы с ней теперь в корешах, в натуре! Тебе только свистнуть!.. Нашли, кстати, и ‘наводчика’ на Башню – из соседнего дома оказался, тот самый мужик, чья семья Графа съела, и кого консервами твой батя подкармливал... вот так вот в жизни бывает, да, говорил ведь я! Как нашли, спросишь? А твой пленный и сдал, его это был чел, на довольствии. Не, я проверил, само собой. ПээНВэ нашёл в ихем барахле, со свежими батарейками, и бинокль. Рация опять же. Ну и это... Девчонку их к себе взяли, пока. Потом пристроим куда. А мама твоя, Лена, значит, сбежала. Куда, как – неизвестно. Как ты с ‘пришельцами’ разобрался, мочканул их всех, а последнего Крот клевцом же и ‘добрал’, – прикинь, помнит всё же вещь для чего сделана, хы! – Оля с Людой своими мужиками пошли заниматься и по очереди вход сторожить, – там порядочно ихних задело, но не опасно, Володе вот... А, ну ладно. Так вот, ты остался на пятом, а потом они вернулись – а ты уже в жаре весь, типа бредишь, как на пол сел, так и не в себе. Вот. А что Лена пропала – они потом увидели. Сбежала, поди. Все её уличные вещи пропали, – оделась и ушла, типа. Куда-зачем? Знаешь, твой батя просил с тобой этот вопрос подробно не обсуждать... – А кто... Эти были? Конкретно. – А новая генерация такая образовалась – из вояк. Варяги. Викинги. Флибустьеры, нах. Оторвы, типа. Работают по наводке или по найму за процент от добычи. Уважаю! Их несколько тут в городе, кто от Вэ-Эс Администрации отпочковался, кто сам-собой организовались. Сделали себе базы, свезли туда семьи – и бесчинствуют в городе и по окрестностям. С горючкой и боеприпасами проблем нет. Ватажники, типа. Кошерный по нынешним временам промысел. Но этих вот, – ты практически всех успокоил, они как сила – кончились, ага. Кстати, их родственники приезжали. Отдали мы им трупы, без оружия, само собой; но – целые, и – незабесплатно, конечно. У нас, старик, теперь пулемёт в хозяйстве есть! Сменяли! И не только! – А Белка? – А что Белка? – Где? Элеонора. – Ну как ‘где?’ У этих. По прежнему пока. Тебе же батя говорил, да ты и сам знаешь. В заложниках, типа. Уже присылали ‘предложения по обмену’, уроды – значит живая. Чмо какое-то с базара притащил. Я хотел ему голову отрезать, и чтоб в виде нашего ответа отнёс обратно; но Олег не дал – ‘это, говорит, ему будет затруднительно’. Тогда, говорю, давай уши отрежу – и пусть в конвертике отнесёт, – тоже не дал; он, говорит, не при делах. Чмо, слушая такие расклады, натурально сделал под себя, хы. Я уж не знаю, что они ему пообещали, но он точно сильные эмоции испытал, ага. Отправили обратно, сказали, что подумаем, и чтоб Белка ни в чём не нуждалась, а то накажем. Подумаем мы, подумаем. Завтра-на днях сами им визит нанесём, ‘со встречным предложением’, хы! – Толик... Тебя же нету. Нету – тебя. Не существуешь?.. – Бредишь, что ль? Ольга, глянь, – бредит? – Ничего я не брежу... Нету тебя. И не было никогда. – Ну конечно. Ты наговоришь... Чё бы меня ‘не было?’ На-ка, пощупай. Во он я. Кто тебе наган-то подарил, а?? – в голосе Толика слышится обида, – А теперь, значит, вот так вот – нету! Ну ты даёшь... – Мне батя сказал. – Вот так вот – нету и всё? – Да. – Ага. Сказал. Что меня – ‘нету’. – Не здесь. – А где?? – Там. Ты не поймёшь. – Серый, я понимаю, ты перенервничал... Но всё равно – ты давай, эта, восстанавливайся. Я на тебя не обижаюсь, за ‘не поймёшь’; тем более что меня и нету, хы! Некому обижаться, хы-гы. Ладно. Не надо бредить-то, и ещё с таким серьёзным видом! Или ты теперь шутишь так? – Батя так сказал. ‘Там’. – Да иди ты. Где ‘там?’ В глюках твоих, что ли? Чо, мне его позвать, пусть подтвердит ‘здесь?’ Ты ж знаешь – Оля терапевт, и немного теперь хирург; но никак не психиатр, некому с тобой упражняться... И со мной тоже, надумай я ща у твово бати спросить – есть я или нету. У него и так сейчас проблем хватает, ты тут ещё, психический... Ладно, отдыхай, пойду я. – Толя, стой. – Меня ж нету?? – Крыса убили... – Данунах! Чё ты! Ты ж живой! Оля сказала, – поправишься, через пару дней будешь как новенький! Да мы с тобой теперь тут всё на рога поставим, ты ж теперь боец каких поискать, я... – Маленького. Маленького Крыса. Убили. – А, Крысюка? Тотема типа нашего? Из пушки-то? Опять нет. Живой он. Не берёт его пушка. – Кры-ыс?? Жи-и-иво-о-ой?.. – Ага. Его глушануло, и осколком стекла, или ещё чем, лапу заднюю перебило. Эта... Ампутировала Оля её. Перевязала. Так он – того, быстрее тебя восстанавливается! Не задаётся, что характерно, вопросами кто есть, а кого нету. Ковыляет на трёх лапах, представь; и уже на стенку клетки залазить пытается! Крысы... Мы, ‘Крысы из Башни’ – того, – живучие! – Уууу... Класс... Принеси мне его. – Принесу. Завязывай давай с твоими глюками, у нас дел полно. Олег вон минно-взрывные заграждения восстанавливает день и ночь; вчера мы к этим, на кладбище которые, съездили... Ничего, нормальный там дядька, Игорь Аркадьич, полкан МЧС бывший, кликуха ‘Спец’ – он там главный. Бабы и девки, кстати, тоже есть. Они нам дадут три-пять бойцов на недельку, в Башне подстраховать, пока мы с этими, с ‘сантажистами’ разберёмся! У меня, бля, руки чешутся! Я бы хоть сейчас! За Белку я б их передушил голыми руками! Но Олег говорит – нет, всё сделаем по-уму, у него всё ‘планы-планы’. ‘Мы, говорит, торопиться не будем; мы ме-е-е-едленно спустимся с горы...’, и... и ‘того’! Оприходуем! Ихнему стаду мало не покажется! Давай, выздоравливай, чтоб за пришлыми в Башне приглядеть, пока мы с твоим батей будем вопрос решать. А то можешь с нами – повидаешься со своими ‘родственничками’... Хотя нет, тебя в Башне оставим, не дело... ПРОСТО ЭПИЛОГ Зима. Но под одеялами тепло, да и от газового керамического обогревателя, что раньше стоял в комнате Белки, исходит приятный сухой жар. Олег сидит на краю кровати, где недавно сидел Толик : – Повидался, говоришь? Там-то? Ну и как тебе? Жизнь – это не что-то стабильное, остановившееся, Серый. Жизнь – она как велосипед. Процесс! Постоянно приходится крутить педали чтобы не упасть. Даже если видишь, что едешь не туда, – в канаву, – всё одно, пытаясь свернуть, ты вынужден крутить педали, иначе упадёшь здесь, сразу... Даже если едешь не туда. Останавливаться – нельзя! Ты не можешь, подпрыгнув, зависнуть в воздухе, – ты должен куда-то приземлиться. Жизнь – процесс, Серый, постоянно движущийся, изменяющийся процесс. Надо просто найти себе в нём место. Ты-то – нашёл? *** Снова забытье, и калейдоскоп мелькающих огней, – я знаю теперь, это – не огни, это – окна. Много. Разных. В каждом – жизнь. Но – своя жизнь. Непохожая на другие. В каждом – я. Непохожий на другие ‘я’. И непохожая реальность. ‘Варианты реальности’, чёрт бы их побрал! Кто я? Я – Крыс Серый Первый, в одиночку перебивший, считай, отделение спецназа? Или тот испуганный мальчишка, с ужасом смотрящий, как отец дерётся с вооружённым ножом хулиганом? Или я всё ещё там – на тусне, где ‘Ооооо, кто пришёл!! Серый! Заваливай, давно тебя ждём! Пиво будешь?..’ – и речитативчик вставляющего Блэки: ‘Ночь и я сижу за текстами один Чё то пишу высоко поднимается дым Там нету нас – эти люди из пластмассы Я видел как легко мир теряет краски В зеркале видишь, остывают глаза И мы не будем теми кем были вчера Я в принципе тебе никто и меня звать никак Тут вариант один на сто! Давай закурим, брат Моя звезда горит я иду за ней Это моя болезнь, тень в суматохе дней Мне больно от того что всем плевать на это Я соберу рюкзак и улечу в вечное лето Там океан говорят там счастье Там птицы высоко, люди помнят как улыбаться, чёрт возьми Без чей-то выгоды и денежной возни Там говорят цветные сны...’ Белка. Толик? Испуганный, какой-то постоянно потухший взгляд мамы. Или она сейчас в командировке по бизнесу?? Кто я? Букашка, как в том, давнем, батином рассказе, случайно получившая возможность увидеть ‘дальнейшие варианты’? – и ‘изменить их ‘под себя?’ – вернее даже не ‘изменить’, а ‘вползти’ в тот вариант, который покажется предпочтительнее? Или человек, сам выбирающий ‘свой вариант?’ А какой предпочтительнее? Как выбрать? Где кнопка? Где я, чёрт побери, ‘удачно сохранился’ в этом бардаке под ошибочным названием ‘реальная жизнь?’ Где кнопка с надписью ‘Save’? Уже?.. Когда? Когда собирался прыгнуть с шипастой устосовой дубинкой в гущу гопников, и только появление бати с Толиком остановило меня? Или раньше, когда... я вижу это – мама отчитывает батю за ‘идиотски потраченные деньги на идиотские консервы и идиотский фонарик, на ‘все эти дурацкие ножики’, ‘которыми сейчас интересуются только идиоты!’ – сейчас, ‘когда нам не хватает оборотных денег для развития бизнеса!’ – а батя с хмурым, упрямым лицом, не возражая, сидит и смотрит в угол?.. Или когда я стою на этаже, и холодный ветер вперемежку с гарью от пылающего внизу, под Башней, БМП, бъёт мне в лицо?.. Я не знаю. А есть ли это вообще всё? Может быть, всё это лишь тяжёлый бред, так странно похожий на реальность? Кто я? Крыс или Серёга? Темно. Ночь. Никого. Совсем темно... Опять? ‘Нажал я кнопку’ или нет? Холодно... А холодно ли? Нет. Что так тяжело? Одеяло или просто дышать трудно? Кажется, это не одеяло, а простыня – но даже пошевелиться почему-то страшно. Зима или лето? Надоело мне метаться. Я... Я свой выбор сделал. Чувствую, что сделал. Только... Только сам ещё не знаю какой. Сейчас всё узнаю. Да. Узнаю. Проверю! – я придумал как! Сейчас суну руку под подушку... Ствол у меня там всегда, ВСЕГДА! Если нет... То тогда это всё и правда бред?? И?.. Всё ещё можно передумать, и переделать? И это... подготовиться? И ещё можно ВСЁ СДЕЛАТЬ, всё предпринять?? Ой, как кружится голова-а-а... И как страшно... как страшно совать руку под подушку – а вдруг там и вправду... ствол? Вдруг там наган или ТТ, без которых под подушкой я не спал уже месяцы и месяцы? Тогда, значит?.. Это УЖЕ??!! Это и будет та ‘КНОПКА’, что выбросит меня в то или иное ‘окошко реальности или оставит тут?’ Но я ещё и сам не решил что мне надо! Или решил всё же? Решил ведь. А и... Впрочем, даже если там не будет ни нагана, ни ТТ, если на улице по-прежнему свободно гуляют сытые люди и в кранах есть вода, и даже – горячая вода, а Устос сейчас не на кладбище, а на съёмках фильма в массовке, всё равно... всё равно ведь! Я УЖЕ не буду прежним. Я другой. Я – изменился... *** НАПЫЩЕННЫЙ ПОСТСКРИПТУМ ‘Опасайтесь своих желаний, они имеют свойство реализовываться!’ Мы этого зачастую не замечаем – но наш мир меняется. Незаметно и постепенно – или резко и быстро. Когда постепенно – мы говорим что ничего на самом деле и не происходит; когда резко – мы ударяемся в панику, сходим с ума и клянём судьбу. Но независимо от нашего желания и отношения мир меняется постоянно. Понять в какую сторону это происходит – чаще всего = выжить. Нас часто выбрасывает в разные пространства вероятностей – просто зачастую это очень близкие реальности. Но... Не сказать, что это бывает (и будет) всегда. И не сказать, что это от нас не зависит. Нет – но зависит не от ‘позитивности’ или ‘негативности’ мышления – зависит от адекватности, от адекватности реакции ТАМ, КУДА МЫ ПОПАДАЕМ. А попадаем мы – каждый день. Каждый! Однажды ты проснёшься совсем в другом мире. Оглянись вокруг – ты уверен что сейчас, сегодня ты там же, где был вчера, а завтра проснёшься в ‘той же реальности’? Ты уверен в этом?.. Да? Уверен? Ну тогда не обижайся – тебя предупреждали...