Крысиная нора

Валерий Васильевич понимал Ларина. Боевые экстрасенсы не только подтверждали все то, что замышлялось за океаном. Они также успешно проводили защиту исконно наших, российских, интересов и секретов. Как это звучало на их языке… «ставили астральный блок»!..

Но и опасения президента начальнику Генерального штаба были понятны. Любой власти есть что скрывать от собственного народа. Любая власть, увы, не безгрешна. И поэтому надо все делать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.

Герасиков поднялся из-за стола, давая понять Сергею Петровичу, что его визит сюда, в этот кабинет, окончен. А приказ извольте выполнять беспрекословно и с необходимым служебным рвением…

2

Прямо из Генерального штаба Ларин поехал в «хозяйство» Бурлака.

Леонид Михайлович встретил его прямо на КПП.

После короткого взаимного приветствия начальник Управления аналитики предложил:

— Давай, Леня, посидим на свежем воздухе.

Они сели на скамейку.

На территории бывших радиоклассов царили тишь и благодать.

Вдалеке, у западного крыла здания, прапорщик занимался строевой подготовкой с новобранцами, будущими бойцами взвода караульной службы.

— Солнышко начинает припекать, весна… — сказал генерал-лейтенант.

Он достал из кармана кителя платок и промокнул им вспотевший лоб. Затем Ларин продолжил:

— Помнишь, как в наше славное время говорили: «Погода шепчет: займи, но выпей»?

— Что-то произошло, Сережа?.. — осторожно прозондировал почву генерал-майор.

— Особо, можно сказать, не произошло ничего. Слышишь, птички поют?

— Случилось, думаю, нечто не очень-то приятное, если ты, Сергей Петрович, о птичках заговорил, — твердо произнес Бурлак, хорошо зная все отвлекающие словесные «примочки» своего давнего друга.

Глава 6

1

Утром я просыпаюсь и… не узнаю самого себя. Что со мной случилось?..

Вместо спецназовца ГРУ из зеркала для бритья на меня смотрит некая совсем непонятная личность. Главное украшение этой личности — глаза. Они сияют. Более того, мне кажется, что мои гляделки испускают особые лучи.

Я кое-как добриваюсь, ополаскиваюсь и продолжаю изучать самого себя, любимого. В это непонятное утро я люблю весь мир! И это не фигура речи. Мое состояние настолько необычно, что я запросто… я вижу те миры, что обычно не видны физическим зрением. И они, эти миры, говорят со мной на сладостном языке сердца. Оно трепещет, вибрирует. Я вижу внутренним взором разлитый повсюду свет.

Все — стол, стул, стены квартиры — кажется мне ожившим, обладающим не только аурой, но и сознанием.

«Что вверху, то и внизу…» — бормочу я, вспоминая основной вывод Гермеса Трисмегиста из его замечательного труда — «Алмазной скрижали». Теперь мне понятны мысли Платона. Идея стула просто-напросто воплощена здесь, в физическом слое. Вот он, стул, практическое воспроизведение идеи, запечатленной на небесах!

— С кем ты разговариваешь? — спрашивает Света, выходя из ванной комнаты, где она уже успела «навести красоту».

— Со всем миром, а сейчас конкретно с тобой! — отвечаю я и, не позавтракав, спешу выскользнуть из квартиры.

В состоянии какого-то сладостного транса я бреду к станции метро. Мой «Вольво» скучает в гараже, но я не рискую сесть за руль в подобном, скажем так, чересчур возвышенном сознании. Возле входа в метро я «слышу» мысли спешащих по своим делам людей. Они думают о предстоящей работе, о ночных сексуальных утехах, о вечной нехватке денег. Я вижу в них… искры божественного проявления. Но все это ментальное мельтешение индивидуумов мешает мне, нарушая установившуюся внутреннюю гармонию.

Торопиться мне особо не надо: просто перед отпуском я должен сегодня прийти на службу и сделать кое-какие распоряжения. Я двигаюсь пешком через обширный двор, чтобы не спеша дойти до «хозяйства Бурлака».

У мусорного бака я обнаруживаю облезлого кота. И вдруг животное мысленно «жалуется» мне: «Я старый и больной…»

Я подобным же образом «отвечаю» коту: «Потерпи, брат, тебе уже осталось мучиться недолго…»

2

В служебный кабинет, где я сижу в эйфории, входит мой гуру.

Гъялцен-ринпоче одет в строгий европейский костюм. Никто не скажет, что это — тибетец, разве что принадлежность к Востоку можно выявить по широким скулам ламы.

Ринпоче не афиширует свою причастность к буддизму и высокому положению в тибетском монастыре Ганден. Да и у нас здесь, в помещениях бывших радиоклассов, не принято ни о чем расспрашивать кого-либо. Ну ходит человек на службу — значит, нужен, важен. То, что присутствие Гъялцен-ринпоче делает наши общие и индивидуальные прорывы в незнаемое значительными, известно лишь некоторым.

Я встаю из-за стола и с улыбкой встречаю вошедшего. Вообще-то мы с гуру встречаемся по нескольку раз в день по поводу тех или иных случаев. Гъялцен-ринпоче объясняет мне все то, что произошло с конкретным нашим обучающимся сотрудником. Потом я обстоятельно прорабатываю эту тему с Белым Ламой, чтобы улучшить подготовку вверенного мне «контингента».