Крысиная тропа

На ступеньках пирамиды, за канцелярскими столами, будто в дотах, сидят чиновники. К ним прибавились фирмачи и банкиры, а также вылезшие из подполья паханы, усердно насаждающие по всей России свою мораль. Они не колеблясь отдают приказ лишить жизни любого, кто угрожает их благополучию. А внизу по-прежнему шумит людское море, живущее по своим законам и исповедующее собственные ценности, часто в корне отличные от ценностей обитателей пирамиды. Причем людское море тоже неоднородно, зато пирамиды разной величины стоят в каждом городке и районе. И это демократия?! Может быть, он чего-то недопонимает, но «крысиная тропа», по которой уплывают миллиарды из многострадальной России, берет начало у столичной пирамиды! Бежали бы жулики — да и хрен с ними, тут их и так словно собак нерезаных. Но уходят деньги! Утекает пот и кровь народа, вновь живущего на голодном пайке неизвестно ради чего. Какое уж тут мечтать об отпуске в тихом провинциальном городишке!..

Вспомнилось, как он раздумывал над этим на платформе «Кусково» перед последней встречей с Эмилем. Стало грустно и тоскливо, как бывало в детстве, когда тебя незаслуженно обидят.

Сергей бросил недокуренную сигарету и решительно открыл дверь ресторана. Не философствовать надо, а действовать! Он должен найти и вновь ухватить кончик ниточки, ведущей к «крысиной тропе». А там поглядим — кто прикидывается дураком, кто на самом деле дурак, а кто в дураках останется!..

Здоровенный вышибала неслышно выдвинулся из полумрака тесного вестибюля. Вгляделся в Серова, наморщил низкий лоб и прищурил светлые глазки, но, узнав Сергея — он иногда бывал здесь, — тут же потерял к нему интерес.

Пройдя в зал, Серов осмотрелся. На небольшой эстраде играл маленький оркестр: тромбон, контрабас и фортепиано. Над головами танцующих пар, вместе с сизыми слоями табачного дыма, плыли обволакивающие такты старого танго — манящего, зовущего, обещающего неземную негу где-то там, в неведомой райской стране.

Постоянного оркестра здесь не было: поскольку в зале собирались преимущественно музыканты, любой мог выйти на эстраду и сыграть, что хотелось, выразив овладевшее им настроение. Поэтому тут случались крайне интересные импровизированные концерты, которые уже нигде и никогда не могли повториться — музыканты кочевали по гастролям, ансамбли распадались, люди уходили из жизни и из музыки, и потому вновь собрать вместе тех, кто когда-то играл, и создать им прежнее настроение было делом неосуществимым.

Так, где же Фагот? Если он сегодня нигде не выступает, то должен быть тут. А ездить на гастроли Гордеич давно не охотник. Эге, кажется, Сергею улыбнулась удача: за одной из перегородок, отделяющих столики друг от друга, мелькнула знакомая, похожая на тонзуру католического монаха плешь Фагота.

— Привет, Гордеич! — Серов, если бы мог, расцеловал свою удачу. Мало того что Фагот здесь, он один и почти трезвый. Правда, чтобы его споить, нужна по крайней мере бочка. И куда только столько влезает в этого худощавого человека с рассыпающейся пегой шевелюрой и узким лицом аскета, украшенным пушистыми бакенбардами.

— О-о! — Фагот тоже был рад встрече. — Пришло мое пиво? Или я не прав?

— Прав, — засмеялся Сергей. — И пиво, и отбивная, и интересный разговор.

— Садитесь, мистер Пиво, — музыкант шутливо провел рукавом замшевой куртки по свободному стулу. — Разве сравнится пища телесная, если желудок ее жаждет, с пищей духовной? Я тоже угощаю, а ты пока заказывай, заказывай…

Он вскочил и подошел к эстраде. Музыканты уже закончили играть и собирались спуститься в зал, но Фагот попросил их задержаться. Он окликнул в зале еще кого-то, ему дали корнет, на эстраде появились саксофонист и темнокожий парень с барабаном, напоминавшим африканский тамтам. Гордеич подмигнул Сергею, выхватил из кармана белоснежный платок, вытер им мундштук корнета, затем нежно облизал его кончиком языка и приложил к губам. Над притихшим залом проплыл нежный и задорный чистый звук трубы.

Фагот взмахнул рукой, задавая темп, пристукнул носком ботинка — и полилась мелодия из «Шербурских зонтиков», полная неожиданных находок и причудливых, как арабески, импровизаций.

Когда отзвучали последние такты, зал неистовствовал. Серов понял: его знакомого не зря зазывают в самые дорогие и престижные заведения — это великий мастер и, возможно, последний из могикан старого традиционного джаза.

Сергей заказал горячее, салат, пива и бутылку водки — надо знать привычки Фагота, все равно потом попросит.

— Для моего друга, — копируя ресторанных лабухов, объявил Фагот, — я исполняю песню великого музыканта Луи Армстронга.

Он вскинул трубу к потолку и выдал звонкую трель, потом сыграл несколько тактов и, взяв микрофон, сочным хрипловатым баском запел «Хэллоу, Долли!».

И вдруг по проходу между столиками к эстраде медленно пошел маленький тучный человек с уздечкой большого саксофона на шее. Выдав сиплый синкоп, он бережно подхватил голос Фагота и понес дальше, создавая удивительную палитру мелодии.