Крысиный король

Леонид спешил. Ему казалось, что его вот-вот окликнут и попытаются остановить. Обычно воображение, словно растопленная печь, в которую он на протяжении всей жизни подкидывал прочитанные книги, согревало его яркими, теплыми картинками. Помогало скоротать скучный долгий караул или позволяло найти силы жить дальше, когда мать отправляли в лепрозорий.

В тяжелые моменты Чита представлял, что его жизнь – книга, которая непременно должна закончиться хеппи-эндом. Если черная полоса затягивалась, он старался прожить очередной день по инерции, ни на что не отвлекаясь, будто бы не коротая свои дни, а пролистывая страницы, на которых герой никак не может выбраться из беды, чтобы как можно быстрее добраться до желаемого счастливого финала.

Сейчас же распалившееся воображение обожгло его сознание столь ярким кадром из ближайшего будущего, что Леонид зажмурился. Закрыл глаза в надежде, что видение пропадет, не сможет пробиться в сознание сквозь плотно сомкнутые веки.

Он будто бы увидел себя со стороны. Бегущего к северному торцу станции парня лет двадцати пяти, среднего роста, узкоплечего, худого, одетого в свободную, поношенную ветровку. Из-под куртки торчал отвисший, потерявший форму ворот свитера. На голову была нахлобучена черная шапка – теплая, но настолько большая, что ее пришлось подворачивать несколько раз. За спиной – большой туристический рюкзак на сто литров. Единственная семейная реликвия, сохранившаяся еще со времен Катастрофы. Давным-давно рюкзак мог похвастаться ярко-синей расцветкой. Сейчас он выглядел жалко. Грязный, сменивший яркую морскую синь на хмарь осеннего неба.

Бегущий вдруг обернулся. Страшное лицо. Страшно знакомое, будто каждый день видишь его в зеркале. Страшно чужое, будто кто-то взял каждую знакомую черточку и приложил максимум стараний, чтобы изменить до неузнаваемости. Вот тут скулу перечеркнули шрамом, на левую щеку высыпали горсть мелких ссадин, с правой содрали большой широкий лоскут кожи, на месте которого образовалась сочащаяся сукровицей корочка. На лоб прилепили багровый кровоподтек. Подбородок облепили жесткой щетиной. Потрескавшиеся, разбитые губы искривили злой, ироничной ухмылкой. Впрочем, губы не чужие. Такие же разбитые, как и у Читы после избиения веганцами.

Леонид замер, привалившись к стене. Тяжело задышал, принялся ожесточенно массировать веки, пытаясь избавиться от видения – и оно исчезло. Не было ни чужака, ни бегущих за ним веганцев. Лишь суета на платформе и разбредающийся по хибарам народ, чувствующий приближение беды.

Чита медленно открыл глаза, сделал несколько глубоких вдохов, попытался осознать, что хотело показать ему разыгравшееся воображение. То, что с ним случится, если он уйдет со станции? А что его ждет, если он останется? Допрос? Не обязательно. Может, и пронесет. Отравленной водкой Власова пытался угостить Николай, а не он.

– Да пошел ты, – прошептал Леонид, обращаясь невесть к кому, цепляясь взглядом за барельеф, изображающий восстание рабочих. Рабочие, вздымая над собой флаг перемен, спешили свершать великие дела, переворачивать ненавистный им порядок, обустраивая мир под себя. Рабочие смотрели вперед, не смея оборачиваться, зная, что всегда найдется причина остаться. На Читу они не глядели, будто считая, что он им не помощник в столь важных вещах.

Леониду потребовалось немалое усилие воли, чтобы отлепиться от стены и подавить дрожь в коленях. Каждый шаг давался все легче, и вскоре Чита побежал, быстро преодолев переход к эскалаторам.

Его ждали в конце перехода, у закрытых гермоворот. Заметив Леонида, Николай приветливо помахал. Якорь поманил его к себе указательным пальцем, будто нашкодившего малыша.

– Я прятался, зеленые рыщут по станции, думал, нас ищут, – соврал Чита.

– Быстро в вестибюль! – отрезал Дед, решив отложить нагоняй на потом. Достал связку ключей, полагавшуюся ему по должности заместителя начальника охраны, завозился с замком служебного входа.

– Почему мы не через шахту? – спросил Леонид, тревожно оглядываясь. Выходом давно не пользовались. Ключ с трудом поворачивался в ржавом замке.

– Потому что я не горю желанием, чтобы ты или этот кабанчик мне на голову сорвались.

– Я бы точно не сорвался, – обиделся Штык.

– Ага, – иронично хмыкнул командир, – я и забыл. Ты же у нас – знаменитый акробат. Элеонора и тот силач – твои настоящие батюшка и матушка. Ты от них в детстве отбился, мы тебя на воспитание и взяли. Но талант не пропьешь. Еле отучили тебя в детстве по вентшахтам ползать.

– Якорь, блин! – Штык разулыбался. – Что там сложного?

– По сути, ничего, как и в том, чтобы с бабой в постель лечь, но и в этом деле без практики можно хрен сломать.

Чита подобрался. Дед начинал грубить, только когда сильно нервничал. Замок, наконец, открылся, приветливо щелкнув.

– Надеть химзу, – заговорил Якорь, – в вестибюле мы, считай, на поверхности. Фон там небольшой, но есть. Возможно, твари какие поселились. Давненько я туда не выбирался. А кроме меня, никто и не ходил.