Крысёныш

Но люди здесь работали по многу лет – каждый наверняка по какой-то своей, личной причине, но и все вместе по одной, общей, «идейной». Пусть это звучит по нынешним временам высокопарно, но кто-то же должен был за всем этим следить! Хотя сейчас, казалось, до таких вещей, как ядовитые отходы на помойке, никому больше нет дела…

Ира во время таких поездок работала на полевом экспресс-анализаторе с образцами, что добывали ребята. Собственно, и в лаборатории она тоже на нем работала. И еще на целой куче всякого лабораторного оборудования. В общем-то, поэтому и должность у нее называлась соответствующим образом – лаборантка. А она успевала еще и в институте учиться – не век же ей, в самом деле, в лаборантках бегать! Однако до защиты диплома ей пока было еще далеко, а ее родители…

Нет, конечно, нельзя было сказать, чтобы ее родители едва сводили концы с концами. Однако и счетов семизначных в банке у них тоже пока не имелось. Именно поэтому сидеть у них на шее девушка не хотела. Возможно, она могла бы найти для себя и более интересное в финансовом плане место, но… Почему-то именно тот самый «идейный», а не финансовый интерес в итоге всё перевесил. Какие-никакие деньги она и здесь получит. Но вот работать так, чтобы работа была не в тягость, а в радость, – это, пожалуй, поважнее будет. А работа, как ни звучит это странно, ей нравилась – наверное, именно потому, что давала уверенность, что делает она что-то очень важное, серьезное и нужное. Да и само по себе, все, связанное с химией, ей нравилось – еще со школы…

Деньги, достаток будут у нее впереди. Если захотеть, то все это обязательно будет, всего можно добиться, нужны лишь желание и настойчивость, так она рассуждала, возможно, немного наивно. Подруги, правда, хотели иметь все и обязательно сразу – и ключи от квартиры, и ключи от «Мерседеса». Но Ирочка была равнодушна к «Мерседесам», – такой уж она у мамы с папой уродилась, такой они ее воспитали.

Ребята, которым Гаспарян уже успел рассказать про удивительную находку лаборантки, наскоро скинув грязные комбинезоны, дружной толпой полезли в микроавтобус, раскачивая его при этом, словно утлую лодчонку на волнах. Впрочем, толпа – это было, пожалуй, слишком громко сказано – всего четверо ребят, включая самого Сашу Гаспаряна, – разве это толпа?

Но шуму, тем не менее, они наделали много. Ира прикрывала спящего котенка рукой и грозно сверкала глазами, глядя на толкающихся ребят, пытавшихся через голову друг друга разглядеть Ириного найденыша. В невысоком салоне микроавтобуса это получалось у них с трудом и лишь добавляло шуму и толкотни.

Однако беспокойство девушки было абсолютно напрасным – наевшийся зверек, переживший ко всему прочему сильнейший стресс, спал теперь мертвецким сном, крепко прижавшись всем своим тщедушным тельцем к руке своей спасительницы, и казалось, ничто в этом мире не способно было его в этот момент разбудить.

Обратная поездка заняла довольно много времени – выяснилось, что в этот раз пробки образовались везде, где это только было возможно. До работы они добрались под самый конец рабочего дня – времени оставалось ровным счетом только на то, чтобы выгрузить собранные пробы, полевые приборы да переодеться в обычную «цивильную» одежду.

Аккуратно извлеченный из машины котенок, до того момента умудрившийся проспать всю дорогу, наконец встрепенулся и открыл свои удивительные лиловые инопланетянские глаза. Мелькнувшая было в них тревога моментально испарилась, едва он понял, что находится все в тех же руках – руках своей спасительницы. Мгновенно упокоившись и не делая никаких попыток вырваться, а даже наоборот – устроившись на этих руках поудобнее, пришелец из иных миров, а вернее – с обычной подмосковной свалки, стал с любопытством осматриваться, пытаясь понять, куда же это привезло его доброе страшилище.

* * *

Силы покидали его. Сколько времени он провел здесь? Если бы он умел говорить и думать как человек, он бы наверно сказал, что пришел его последний час – выбраться из плена ему уже не суждено. В последней отчаянной попытке освободиться он еще раз попытался протиснуться вперед, в узкую щель между стенкой своей тюрьмы и большим камнем, загораживающим проход. Тщетно.

И тогда он снова заплакал. В этом плаче было все – горечь утраты, отчаяние и безысходность собственного положения и что-то еще – он, пожалуй, и сам толком не понимал, что это была обида, немой вопрос к тем страшным чудищам, убившим его мать, загнавшим и запершим его здесь: «За что!? Что мы сделали вам?»

Вряд ли он получил бы ответ на этот вопрос. Но вдруг его измученного сознания коснулось нечто… Нечто легкое, как дуновение прохладного ветерка на воспаленном лице. Что-то едва уловимое, но такое знакомое, доброе. Самое хорошее, что только может быть на свете!

Да! Это было ОНО. То неповторимое чувство. Именно так всегда о нем думала мама. Они научились чувствовать эмоции друг друга, даже умели обмениваться мыслями – своими простыми кошачьими. Это ведь мама мысленно крикнула ему тогда: «Беги! Беги, мой маленький, спасайся!», когда нагрянули ужасные великаны.