Крысобой. Мемуары срочной службы

— Ха! Почем я знаю? На то и следствие. Разберутся! А вдруг Трофимыч не приемлел демократизацию? А вы не соглашались, а Свиридов начал угрожать? А вы решили сдаться? Все в ваших руках. Дайте, я отомкну вам руки. Черт, до сих пор… Быстро не научился. В знак доверия! Рискую, ваши истории известны поверхностно. Может, вы по чужим бумагам и готовились там где-то? Еще продумаю про это, да ладно, тихо… Стэндап! А? Нет, я пошутил. Хотел проверить. Больше ничего не помню… Хальт! Нет? А что вздрогнул? Холодно? — Распорядился, и Костика вывели, тряпкой высушили подбородок, край нар и полы — меня сызнова вывернуло, долго, пока Клинский прекратил жарко сотрясаться и ясно сложил свое лицо, я помогал ему, мы участливо вздыхали.

— Вам лучше спать. Чай, сухарики. Уколы приходят? А ваш товарищ бесится. Кстати, также готов всячески помочь следствию. Так что у вас намечается некоторое соперничество. Нет-нет, не стыдно, это не хухры-мухры — суд рассмотрит! и учтет, кто добровольней и чистосердечней. Требует вас отправить на лечение — сладу нет. Укол сделали, сейчас спит. Врачи считают, что нет у вас особо угрожающего — расстройство кишечника, естественная слабость. И у меня бывает. Только в другую сторону. А температуру собьем! Вы меня от-чет-ли-во видите? Я повторяю: опять снежок пошел. Чем вы так напряжены?

Лежа неловко слушать Клинского, трудней понимать — заново повозился, чтобы приблизить к себе речь, и Клинский догадался, что беспокоит. Касания. Узко, но вот обмелевший жар освободил лицо, и все немного изменилось, снизилось — я выше, почему? Спина теперь оперлась о стену. Сказать — и поскользнулся, стоило захотеть сказать, словно спрыгнул обратно в сплошь жгущее нутро, обнимающая глухота, и так испугался, так испугался, побыв под плитой, едва не до слез, судорожно подтягивал колени — нет, слова сказать, не молчать:

— Расскажу. Что надо.

— Не «что надо», — Клинский выговорил с омерзением. — Что значит — что надо?! Правду! Что краснеете? Почему пот?!

— Нас. В Москву. Признаю…

— Итак, в чем вы признаетесь?

— Правду.

— Ну, правду… Правду. Что такое правда? Эта область мало изучена. Ясно, что правда посредине. Только нигде не указано, между чем и чем. Я думал. Между хорошим питанием… И чем? — Неистово проорал: — Что вы положили объявить?! Не слышно! Кого пытались убить завтра? За деньги достали оружие, составили заговор?

— Его.

Тихохонько:

— Что значит: его? Его. По-русски говори: легитимного президента. — Он поприслушивался, будто слова звучали и без него, потер руки и нетерпеливо придвинулся. — Итак, вы правда хотели убить его?

— Да.

— Да, — он перевторил на другой лад. — Да… Меня бесит. Убить. Когда мы установили вашу затею и начали разрабатывать, меня с самого начала… Как же вы меня бесите… Дорогие. Видите ли, есть поступки, вообще не переводимые на русский. По-английски понятно, и каждое слово вроде имеет точный перевод, а сложишь вместе: чушь, чушь! Глупость. Брехня! Басня. Президента убить. Ты где живешь? Кому он нужен?! Как же надо нас пре-зи-рать, чтоб плести такое. Дорогой, — голос ослабел до беззвучия, — и вы надеетесь, я поверю, что вы считаете его, — мне на ухо, — существующим? Нет… Вы не подумайте, я не из старых коммунистов. Не из долдонов, кто понаслышке. Как партия отцам велела. Я читал, учил. Я бывал. Все, что передовое выходило, — доходило. Есть тетрадки — могу показать, я переписывал. Признаю, это важный вопрос. Человек, в том числе и наш, привык, так сложилось, что-то держать в этом месте. Но чтоб замахиваться на убийство… Тьма людская вообще не думает. Ребенку ноги тепловоз отхватит или урод народится, тогда подмоги просят, жилье и, пока пишут, — верят. А есть смелые. Как я. Я всегда сомневался. Мне нужен протокол. Протокол осмотра места события. А по обстановке я определяю: у них все есть! пропасть слов и чудес! Людей — миллионы! А протокола нет. — Он поднял перст. — Кто видел? По телевизору показывают? Так они много чего показывают. Им нетрудно показать. Окошко в Кремле светит? Да я таких окошек… Ночью свет горит в отхожих местах! Да, хочешь возразить: как же явления, люди видели. Ты знаешь этих людей? И я. Они, кто очень видел, все потом куда-то деваются, их забирают в Москву — думаешь, спроста? Да я много чего увидал бы, если б меня куда-нибудь забрали! Где его дети? Где огород? Недоразумение! Оно может показаться к нам, но как же его убить? А почему вообще решились? Это допрос — отвечать!

— За деньги. Нам обещали.

Клинский согнулся и схватил ладонями рот — его расчесанная, пробуравленная канавкой пробора голова встряхивалась, ое; держал смех, прорываясь в хрюканье, смех качал его, ломал, он не мог выкашлять смех, как кость, боролся, вздыхал, отвернулся, утирая в глазах. — Не могу смотреть на тебя, разбирает… Ну. Ну. Ну, а что бы потом? Бе-жать? — Сник и захохотал опять до задыхающегося сипенья: — И-ых-хых-х-х, — потому, что я кивнул.

— В другую страну.