Крысолов

При этом я не сразу сообразила, что она имеет в виду. Только тогда, когда заведующая вышла вон, все так же победно сияя, как будто оставляла меня наедине с палачом, до меня дошло, что ребенок – глухой. И вот я стояла перед своим условным синедрионом, и в моей голове лопались мыльными пузырями все идеи, планы и надежды.

Оля сидела неподвижно и напряженно смотрела на меня. Мне было страшно. Судорожно сглотнув, я как-то сипло выдавила из себя:

– Можешь звать меня Вера. Или Ника. Как тебе больше нравится.

Оля опустила глаза, порылась в бумаге на столе перед собой и огрызком цветного карандаша прямо поперек рисунка какой-то детской раскраски написала большими каллиграфическими буквами: «Наша заведующая похожа на жабу».

Я посмотрела девочке в глаза, и у меня внутри как будто что-то наконец-то разжалось, я снова смогла дышать, говорить и больше не чувствовать себя так, как будто жду приема жизненно важного лекарства, а его все не приносят и не приносят. Я взяла Олину записку, прижала ее к груди и расхохоталась. И девочка засмеялась вместе со мной.

Так в моей жизни появилась Оля. Мой маяк в море слез.

Да, скажу честно, что первое время нам было нелегко. Забывшись, я часто говорила ей в спину, рассказывала что-то тогда, когда она и вовсе не смотрела на меня. Когда мы ходили в цирк, я могла наклониться и шептать ей в ухо. Потом меня сжигал стыд, а Оля умудрялась даже подкалывать меня этим, хотя чаще, почти с царской щедростью, она прощала мои проколы или делала вид, что не замечает их. Меня мучило, что наше общение почти полностью строилось в режиме моего бесконечного монолога, в котором Оля участвовала только на уровне кивающей или отрицательно качающей головы. Иногда она писала мне записки, но это долго, скучно, не всегда удобно. Я, конечно, училась языку жестов, но давался он мне еще хуже, чем все те иностранные языки, что я учила в школе, а потом в институте. Я всеми силами придумывала способы услышать друг друга. И я постепенно открывала Олю. К моему ужасу, она оказалась не просто умнее, но даже мудрее меня. Пусть детская бескомпромиссность и радикальный максимализм все же выдавали ее истинный возраст, но она была очень начитанной, обладала хищным умом, который хватал и проглатывал на лету, и мыслила так широко, что, на мой взгляд, была тем человеком, который, в принципе, вполне даже способен представить бесконечность. Она умела радоваться маленьким вещам и получать удовольствие, чему я стала учиться у нее, чуть ли не впервые обнаружив такую черту в близком мне человеке. Оля казалась мне настоящим чудом.

Вообще-то общаться нам было положено раз в неделю или реже, как мне удобно – на выходных, например. Когда я как наставник должна была изображать старшего друга и делиться опытом, обеспечивать досуг, развлечения и другие полезные и увлекательные мероприятия. Но как-то довольно быстро выяснилось, что нам этого критично мало. Тогда Оля начала писать мне письма. За неделю между встречами их у Оли иногда накапливалось два или три. Она передавала их мне при встрече, а я отдавала ей свои ответы, которые она читала тогда, когда я уже уходила.

А я придумала кое-что еще более банальное – я купила Оле мобильный телефон. При необходимости она могла написать мне сообщение или перекинуться парой фраз в вайбере. Кстати, телефон стал незаменим и тогда, когда в личной беседе Оля пыталась сказать что-то важное, а я никак не могла понять ее. Она нервно набирала на телефоне и тыкала экраном мне в лицо. Иногда она была так возбуждена и суетлива, что я не успевала прочесть, а она снова хватала телефон и снова что-то набирала.

Мне было хорошо с этим маленьким вундеркиндом. Странно, но с самого первого дня она оказалась каким-то лекарством в первую очередь для меня самой. Меня порой угнетало и волновало ощущение, что я просто не могу ей дать так много, как мне представлялось, когда я переступала порог ее интерната. Обездоленный, никому не нужный подросток, без тени смущения и лицемерия, не задумываясь о таких глупостях как такт или учтивость, в два счета рассмотрел во мне существо еще более обездоленное – никому не нужного взрослого, который давно и ничему в этой жизни не рад. Вот так незаметно мы как будто поменялись ролями.