Крысолов

Следует (да, следует) коротать дни. Как же? Потчуя Федора глинтвейном? Швейцарское удовольствие — после ледовин, после снега. Спрашивая у патера Шабонэ про родителей? Хозяйка дома подкупает участием — «отцу восемьдесят четыре, матушке — восемьдесят один, я не ошиблась?» Шабонэ кивает восторженно. Как еще коротать? Хотя бы с Шабонэ и соседкой-вдовой (а не мечтает ли она выйти за патера? во всяком случае, марципаны ждут только его) весело, весело готовятся к празднику Белого цветка — ярмарке в пользу больных детей. Почему бы не гербарии? Шабонэ все равно каждый четвертый день приносит свежий букет (вдове можно не говорить про источник цветочных поставок). И вместе с вдовой на исходе августа ошеломить городское общество фруктовым пирогом — «Булен, дай аршин» — да, пирогом длиною и шириною в метр! Не без хитрости — каждая испекла половину, а шов замазали конфитюром (вот вам пять хлебов и пять тысяч, испробовавших по птичьему кусочку, — разве что бургомистру чуть больше — под аплодисменты присутствующих). Вдова сияла: ну, приложите ладонь к боку пирога — толщиною в пясть! А начинка — винные ягоды, финики, персики вяленые, гонобобель, желтенькая малина из интерлакенских садов, ежевика, которую Шабонэ собрал внизу горных троп, пользуясь указаниями мальчиков-пастушонков.

Золотая Швейцария — все-таки клетка. Даже полунамек о Берлине Булена удивил. Разве Илья редко пишет? Почта исправна (пока). Разве не звонит? Кабель не оборвали (пока). Разумеется, трудно приехать — что огорчаться? — он русский. Хотя его подданство ныне смутно. Мог бы дать ему паспорт из шулерского набора — попрекнет Ольга. Вот и не понимаешь, — станет объяснять терпеливый Булен, — какой опасности он бы подвергся из-за каприза детства друзей. Надо дождаться определенности…

Как? Листая, допустим, его книжку — «…вам удалось отправиться в путь на лодке. Ветвь ивы слегка щекочет вас за нос, стрекоза присаживается на руку. Схватили? Ну, конечно: держали за хвост, а она, изогнувшись, прищелкнула вас челюстями. Бояться не стоит — прокусить даже детскую кожу стрекоза не способна. Но вы ее и так выпустили. Плывем дальше? Круги на воде за лодкой танцуют, подхватывая купавки, — нет, не спешите рвать эти желтые приманчивые цветы. К тому же это не так легко — начнете тянуть, а из воды потащится длинный-длинный (нет, вы не знаете его длины!) стебель — он покрыт илом и совсем не может, если вы все-таки перережете его, удерживать цветок в вазе, — лучше положите измученную купавку обратно…»

Нет (сама говорит с собой), не обратно. Когда они плавали по Чухонке, Илья перетер стебель об уключину и отдал ей — она воткнула в волосы — ну что? русалка? — Илюша продекламирует — «Princesse Dagmar na kigge pa havet»[11] — они тогда почему-то учили датский — Дагмар — это, разумеется, императрица Мария Федоровна, мать Николая-Ники. Ольга забыла их болтовню по-датски — и вспомнила вдруг за Илюшиной книгой, под басок Божидарова там, внизу, у камина — «…Федфедч, пасть марксизма какую-нибудь Данию слопала бы в два счета, как крыса съедает цыпленка, а Россией все-таки подавилась. Только покусы долго еще будут кровить на лице…»

На пасху 1944-го Илья напишет, что пытается получить швейцарскую визу — но теперь уже, пожалуй, не немцы, а швейцарцы будут чинить препятствия — зачем им двойной перебежчик? Похлопочи! — скажет Федору. Придумай. Почтовых карточек будет все меньше, звонит, но слышимость скверная (что-то разбомбили, что-то восстановили). Придет в сентябре телеграмма — Федор! Почтальон! — телеграмма от кузена Николя из Парижа — «Вместе войсками союзников шагаем Франции тчк Виват тчк».

— Я спрашивал, Олюшка, через Болдырева — Илюша не хочет ехать — говорит, скоро можно без визы, говорит про Америку. Помнишь, он так нам говорил? Дороги, говорит, все равно хорошие, — в машину и навстречу американцам.

Она заплакала.

Надо попросить Шабонэ — он юродивый тоже, — но он возьмет авто — пусть вывезет Илью под видом монаха — трудно, что ли, переодеть? Пусть скажет… Она (дура-дура!) будет звонить Илье от вдовы. Но никогда его нет дома (почему же нет?). Звонить в институт? Справочник телефонов Берлина, пригорода, вот музеи, университет, зоологический сад, институт мозга!

Сначала с телефонной барышней, потом — с барышней-секретарем в институте, потом — с каким-то секретарем отдела, нет, с помощником секретаря, а затем и с секретарем (как долго, как глупо — разве плохой у нее немецкий? Пусть передадут телефон Полежаеву), нет, там сиплое (расстояния!) недовольство — видите ли, фрау, сейчас он занят, позвоните после конца рабочего дня — только что успевала черкнуть телефон надиктованный — ну, разумеется, клякнут трубку. Не французы.