Крысолов

Получается, все? Как будто они не знали, что из крысиных нор не бывает хода обратно. Нет, нет, нет, нет. Им следовало давно разыскать сестру. Но при взгляде на географическую карту делалось холодно. Что такое теперешняя Россия? Нет никаких ответов. Только историческая метель, поэтому никого не увидишь. И даже фамилию сестры в замужестве они не знали.

Ехать под чужими паспортами? Ольга не предлагала. Пусть хотя бы Булен сказал, что такое возможно, пусть бы приврал. У него всегда хорошо получалось фыркать вокруг оптимизмом, как в палящий день в саду у соседей негр набирал в щеки воду и делал фр-ры на листья, которые, конечно, в том не нуждались.

Божидаров многих подбивал на подвиг обследования крысиной норы. В конечном счете, нам требуется информация из первых лап. Хорохорился, что съездит сам. Подойдет турецкий паспорт (у меня лицо турецкое).

Еще ей вдруг приснился сон: Илья бежит из арестантского вагона — она даже видела газетную полосу с датой — какое-то ноября 1947-го — почему такая точность? а если правда? Она видела дальше странный пейзаж — не Европа, но схоже, схоже — и синяя полоса величавого океана на горизонте, и белая вилла, в окне которой молодой и смеющийся Илья. «На нем, — шептала Ольга, — колониальная куртка и волосы желтые-желтые. От солнца, наверное». Булен показал ей журнал с фотографическими видами Новой Зеландии — листала накануне. Пейзаж не этот ли? Ей неприятна такая приземленность. «Он еще обращался ко мне и говорил что-то очень важное. Я помню, слушала и кивала. Но что говорил? Кажется, адрес. Да, он диктовал адрес. Вдруг он живет там, а мы не знаем. Мне кажется, позади него видна была женщина — его жена. И еще я слышала детский смех и топот».

Нет, не все. У них оставался еще образец препарата, который Илья отдал им на хранение в Швейцарии. Четыре простые пробирки. Вернее, две. Поскольку две были разбиты во время переездов. Булен полагал, что без санкции Ильи предлагать на лабораторное исследование порошок он не должен. Теперь же они приняли с Ольгой решение вместе.

Правда, у американцев крепкая хватка на такие штучки. Поэтому отсыпал лишь половину пробирки. Разумеется, если они разнюхают, что же это, будут стараться синтезировать порошок. Что тогда делать? Было бы здорово найти какого-нибудь русского химика — но где? Булен раздражался, что в эмиграции фанатично пекут богословов. «Ноу, — поверял он свои неудовольствия Божидарову, — мое национальное тщеславие не тешат безумные американцы с православным акцентом». Божидаров хихикал, но, кажется, соглашался. Болгарин… Вернее, турок.

К сентябрю появился — нет, не Юрик Бразильцев — а результат лабораторного анализа.

Фруктоза. Хорошо очищенная фруктоза. Которой подкармливали лабораторных мушек? Вероятно.

«Дурак, — сказала Ольга, — ты забыл про разбитые».

Последний поклон от Илюши — хотел пошутить Булен — ведь Илья всегда был рассеян, рассеян.

Они суеверно не притрагивались к нетронутой пробирке. Впрочем, нет. Ольга решила, что в лаборатории порошок подменили, настоящий украли. Не странно ли, что американцы счастливы, как страусы? По методу Трофимовского им подмешивают порошок в ореховое масло, от которого, между прочим, выворачивает и без порошка.

Втайне от Булена она тронула губами наркотик (так его называла) — в самом деле, вкус как у сахарной пудры. Никаких ощущений. Только легкость, легкость в голове. Хорошо, что Булена не было дома, — мог заподозрить ее в похищении запасов из винного погребца. Она смеялась, смотря на себя в зеркало, — и видела, что с синим отливом зеркало дрожит, плывет, качается, как вода в Мойке — и разве она не плывет сама в лодчонке — они с Ильей так почему-то не плавали, а теперь вот, пожалуйста, он рядом. Она опускает руку по косточку пясти в воду, но все равно почему-то душно — кружева давят под горлом. Они вкатывают под Поцелуев мост — теперь уже ничего не видно — только искорки света — на воде, на его губах — он говорит ей чепуху — и поэтому губы так близко, вот, он ведет губами по ее губам — она чувствует их твердь, иней, изморозь, но это счастье, да, счастье.

7.

Что же, — грустно думала она, — эликсир счастья, про который он рассказывал ей, лишь наркотик? что-то пьянящее? Наверное, когда американцы доберутся до формулы, они станут колоть это средство от зубной боли. Или уже колют? «Почему, — спрашивала она Спегенберга, а Булен делал ей глазами — „Олюшка, бестактно“, — почему американцы счастливы, как страусы?»

Спегенберг смеялся, а после тихо говорил: «Не все…».

Да, с таким препаратом можно вынести даже арест, даже пытки. А в лагере? Могут отнять. Но если сказать — гадала Ольга, — что это сухой инсулин или что-то похожее и необходимое, оставят? Или совсем звери — строители общества счастья?