Крысолов

Володя завершил песню лихой трелью. Он оказался намного шире и больше Дудочника и смотрел на него сверху вниз, но Дудочника это не смущало:

— Сыграй ещё раз! — приказал он визгливым голоском.

Лицо его было неприятным. Будто он хотел укусить Володю в любой момент.

Володя повёл «Барыню» заново. Более задорно, в полную силу — разыгрался же и привлёк благодарных слушателей.

Дети не отрывались от него, торча в сугробе несрезанными подсолнухами. Дудочник, заметив их интерес, раздул ноздри, скрежетнул челюстью и покивал чему-то.

Он поднёс к лицу свою дудку — тонкую, стеклянную, со странными розами и бабочками в качестве украшений, что светились и переливались сами по себе, изнутри.

Сначала он внимательно повторял бег по отверстиям пальцев Володи, также складывая и напрягая свои, больше похожие на лапки кузнечика. Потом подвёл к безгубому рту конец дудки и подул.

Дудка отозвалась только резкими прерывистыми вздохами, в то время как «Барыня» текла вольным, торжествующим потоком — Володя жёг в игре, как в костре, весь свой страх.

Выплюнув с фырканьем дудку, Дудочник запыхтел. Володя оборвал игру. Дудочник поднял на него злой взгляд.

Володя заиграл медленнее, лицо Дудочника разгладилось. Он снова поднёс волшебную дудку ко рту. Володя совсем замедлился… Дудка вроде поймала ритм, но окрепнув, легкомысленно понеслась вверх, в хвойные переплетения, проигрывая длиннее, чем нужно, и уворачиваясь от того, что нужно. А Володина «Барыня» рокотала уверенно и непреклонно.

— У-ууу! — взвыл Дудочник.

И затопал тряпичными башмаками, тряся дудку в кулаке.

— Х-холодно… — проснулась Девочка В Сарафане.

Она испуганно смотрела на Володю, будто впервые увидела его. Снежок присыпал головы детей, сверкая на волосах. И не таял…

Дудочник взрыкнул. Совсем как Мухтар с четвёртого этажа. Только Муха большой, и ему положено так рычать, а Дудочник маленький, но рычит как большой. И ещё Муха добрый.

Дудочник снова заиграл, заплясал, вскидывая бёдра и топая по снегу.

Блестящая дудка пронзительно запела. Мелодия, нежная, ровная, ускользающая, унеслась ввысь. Зашумел ветер, который бывает лишь летом — когда деревья одеты и охотно ему откликаются. Над верхушками сосен разлился полдень. В небе поплыло колесо обозрения.

Площадка между соснами, заросшая, заброшенная, покрылась серым асфальтом и обзавелась шкафом, каллиграфически надписанным: «адов яаннаворизаГ». У шкафа появилась тётушка с лежачим холодильником для мороженого и с аппаратом, ткущим сладкую вату. Вдалеке на игровой площадке, смеясь, бегали голоногие дети.

— Калисэээ, калисээ… — искажённо тянулся из колокольчика на столбе известный баритон. — А ципэр оно васне…

Продавщица ваты, увидев замерзшую троицу детей, помахала им большой полной рукой — мол, идите, идите сюда.

Дети на непослушных ногах как можно скорее пошагали к лету. Но их в него не пустили. Они, донельзя радостные, приникли ладонями к невидимому барьеру, словно к печке.

Картинка напоминала старое выцветшее кино, в котором небо не голубое, а какое-то зелёное. По Парку из «кина» скользили красивые тёмно-красные, тёмно-фиолетовые, тёмно-жёлтые отсветы… Лето оттуда не пришло. Мороз продолжал щипать щёки, лез за ворот и под манжеты куртки.

«Кино» было обманом. «Невзаправду», — лихорадочно думал Володя.

— Товарищи дети, в парк! — пропел Дудочник, и Володя чуть не упал.

Вместо Дудочника теперь стоял… Миша Поляков из фильма «Последнее лето детства». Стоял и смотрел на Володю.

Тот самый. В свитере с воротом под горло, в кожаной куртке. Высокой, суровый, насмешливый.

— А что ты ещё умеешь? — спросил «Миша». — Покажи! Пожалуйста!

«Не. Бояться!» — твердил себе Володя, оставшийся один на один с неизвестно чем.

Слева от смеющихся детей, подпрыгивающих то ли от холода, то ли от счастья, с той стороны «кина» на Володю смотрели двое. Мальчик в белой рубашке, синих штанах и красном галстуке. И девочка постарше в чёрно-коричневом платье. Тоже с галстуком.

Лица у них, недвижимых, безмолвных, были такие же потерянные и просящие, как у трёх детей по эту сторону.

— Та-дааа, дааа-даа, тададада-дааам, — начал Володя на трубке музыку из фильма, который однажды увидел по телевизору.

Под неё хороший герой, очень сильный, в красном плаще спасал мир от уничтожения.

Музыка походила на мелодию Дудочника нечёткостью, неуловимостью — Володя долго трудился, подбирая её — но передавала в подсознание мощь, превозмогание и трагизм выбора героя в плаще.

Тот летел высоко в небе, толкая злодея, тоже очень сильного, прошибая им здания. Здания рушились, дождём летели стекла. Из глаз злодея вырывался огонь, грозящий сжечь невинных.

«Миша Поляков» смотрел восхищённо. Глаза у него светились прямо как у злодея из того фильма.

Но стоило поднести ему дудку к губам, видение старого летнего Парка быстро растаяло. В «проекторе» как будто оборвалась плёнка. «Экран» пропал. Гревшие об него дети чуть не полетели лицами в снег. Девочка В Сарафане осела в сугроб.

— Ыыы-хыыы… — заплакала она на весь Парк. — Ааа-хааа!..