Крысолов или К вящей славе Божией

Итак, «…создал Господь Бог человека из праха земного…», который гнуснее прочих элементов. Планеты и звёзды сделаны из огня, вихри и ветер сделаны из воздуха, рыбы и птицы сделаны из воды, люди и звери сделаны из земли. Рассматривая, таким образом, водных обитателей, обнаруживаем, что человек ничтожен; рассматривая небесных, находим, что он безобразен; рассматривая пламерождённых, убеждаемся, что он гнусен. Он не осмеливается приравнивать себя к небесным, не отваживается ставить себя впереди земных, поскольку находит себя равным лишь вьючному скоту, узнавая в нём себе подобных. «Потому что участь сынов человеческих и участь животных – участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества пред скотом, потому что всё – суета! Всё идёт в одно место: всё произошло из праха и всё возвратится в прах». Слова эти не кого-нибудь, а премудрого Саломона. Так что есть человек, кроме грязи и праха? Поэтому и говорит человек Богу: «Вспомни, что Ты, как глину, обделал меня, и в прах обращаешь меня?» Поэтому и Бог молвит человеку: «Прах ты и в прах возвратишься». «Он бросил меня в грязь», – сказано, – «и стал я, как прах и пепел». Грязь образуется из воды и пыли, из того и другого и

состоит; пепел, напротив, происходит из огня и дерева, когда и то и другое умирает. Выражая яснее таинство творения, растолкую его по-иному. Чем тебе гордиться, грязь? Из чего возвеличиваться, прах? Чем тебе чваниться, пепел?

Страница вторая Разделяй и властвуй

Анкона. Марка Анконйтана – Рома.

Наследие Святого Петра – Нарния.

Сполётиумское герцогство

Januarius-Februarius-Martius, indiction primus,

MCXCVIIIA.D.

В конце января наконец установилась хорошая погода. Давно всем опостылевшие, не прекращавшиеся целый месяц дожди сменились сухими, по-весеннему тёплыми днями. Над всей Италией пронзительной синевой засияло ясное безоблачное небо.

Узкая каменистая дорога, что вела от Анконы к бенедиктинскому монастырю в заливе Портонбво, причудливо извиваясь, тянулась вдоль моря. Она то ныряла в узкие расщелины, пробираясь вслед за каким-нибудь говорливым ручьём сквозь густые, непроходимые, перевитые колючими ежевичными лианами, заросли фисташки и мирта. То крутым серпантином взбиралась выше – в светлые, насквозь пронизанные солнечными лучами рощи могучих пиний, под раскидистыми кронами которых сочно-алыми гроздьями ещё не успевших опасть ягод празднично светились пышные кусты пираканты. То выскакивала к самому обрыву, к необъятному, насквозь продуваемому ветром, лазурному простору, где, вцепившись в белый камень мощными корнями, несли свою трудную дозорную службу лишь старые одинокие арбуты – корявые, узловатые, с шелушащейся, обожжённой беспощадным солнцем до лохмотьев, красной корой.

Кардинал Иордано Цеккано, изрядно утомлённый всем этим дорожным разнообразием, пытался дремать, обложившись подушками на заднем сиденье карруки. Дремать особо не получалось – повозка то, словно выпущенный на волю резвый бычок, начинала с грохотом скакать по ухабам и камням, то, как гонимый ветром парусник, скрипя всеми своими суставами, опасно кренилась на крутых откосах, то с шорохом и скрежетом принималась продираться сквозь хватающие её за борта заросли дремучих кустарников.