Крысы

— Впервые в жизни вижу, чтобы лиса приучилась жить с людьми.

На что донья Ресу ядовито замечала:

— Ты хочешь сказать, что впервые видишь, чтобы люди — мужчина и малыш — приучились жить, как лисы.

Нини боялся, что, когда лисенок вырастет, его потянет на волю и он убежит, но покамест зверек почти не выходил из землянки, и каждый раз, когда ему надо было выйти, мальчик долго напутствовал его, и лисенок смотрел на него своими умными раскосыми глазами, будто все понимал.

Однажды утром, охотясь у речки, мальчик услыхал выстрел. В ужасе помчался он к землянке и, еще не добежав, издали увидел Браконьера, который большими прыжками спускался по склону, пряча руку за спиною и громко хохоча.

— Ха, ха, ха, Нини, бездельник! Ручаюсь, ты не знаешь, что я тебе сегодня принес! Не знаешь?

Мальчик со страхом смотрел на руку, которая медленно выдвигалась из-за спины, и вот наконец Матиас Селемин показал ему еще теплый трупик лисенка. Нини глазом не моргнул, но, когда Браконьер пустился бегом под гору, он, укрывшись за бугром, стал яростно швырять в него камни. Браконьер подпрыгивал, делал зигзаги, как раненый зверь, но не переставал хохотать и, будто трофеем, потрясал в воздухе трупом лисенка. И когда наконец добежал до деревенского скирда, он еще раз показал мальчику жалко повисшее на стволах дробовика тельце.

7

Зима все больше вступала в свои права, и общественный скирд заметно таял. Мужчины и женщины подъезжали к нему на ослах и понемногу забирали солому. Привезя домой, они давали ее вместе с зерном скоту, или в хлевах мешали с навозом, или просто для обогрева жгли в жаровнях да в кухонных очагах. Так к концу декабря из землянки стала уже видна за скирдом верхушка старого столба, у которого в давние времена подковывали лошадей, когда они еще были в деревне.

В конце января на святого Аберика разразился буран. Нини видел, как он подходил между холмами Курносым и Петухом, надвигался мрачно, торжественно, сыпя на них белые хлопья. В несколько часов туча накрыла долину и стала обдавать ее мокрым снегом. На фоне свинцового неба голые вершины казались сахарными дюнами и слепили своей белизной. Ночью гонимые ветром снежные вихри освещались слабыми огоньками в окнах деревенских домов, и казалось, снег летит то от земли вверх, то с неба вниз.

Нини молча смотрел на это унылое зрелище. За его спиной шуровал в очаге дядюшка Крысолов. У огня дядюшка Крысолов мягчел: подбрасывая или разбрасывая хворост, сгребая угли в кучку или раздувая их, он шевелил губами и улыбался. Порою, очень редко, он выходил пройтись по холмам, где бушевал буран, и в таких случаях, как и тогда, когда задувал «козобой» [4], прикреплял свой грязный берет шнурком, завязывая узел под подбородком, как делал когда-то дедушка Роман.

Чтобы можно было в землянке разводить огонь, дядюшка Крысолов пробуравил четырехметровый слой земли ржавой трубой, которую дал ему Росалино. Уполномоченный Росалино его тогда предупредил: «Смотри, Крысолов, как бы землянка не стала тебе могилой». Но он ухитрился проделать отверстие в толстом пласте земли так осторожно, что образовалась только одна небольшая трещина, и в том месте он укрепил свод подпоркой. Теперь, среди снежных вихрей, из ржавой трубы клубами валил дым, и дядюшка Крысолов, сидя в землянке, глядел на задорные, верткие язычки пламени, убаюкиваемый потрескиваньем сырых прутьев. Собака, прикорнув у очага, то и дело тихонько всхрапывала. К ночи дядюшка Крысолов гасил огонь, но угли оставлял; тлея под золой, они давали приятное тепло, согревали всех троих, спавших на соломе, — мальчика, прижавшегося к животу мужчины, собаку, прижавшуюся к животу мальчика, а когда еще был их товарищем лисенок, то и его, прижавшегося к брюху собаки. Хосе Луис, Альгвасил, пророчил им всяческие беды. «Крысолов, — говорил он, — когда-нибудь ночью солома загорится, и все вы там изжаритесь, как кролики». Дядюшка Крысолов слушал его со своей хитроватой, недоверчивой усмешкой: он знал, во-первых, что огонь — его друг и не устроит ему такой пакости, и, во-вторых, что Хосе Луис, Альгвасил, — всего лишь подослан Хустито, Алькальдом, и что Хустито, Алькальд, пообещал Начальнику покончить с землянками, с этим позором.

В такие часы Нини не нарушал молчания. Он знал, что всякая попытка заговорить с дядюшкой Крысоловом бесполезна, и не потому, что тот такой уж бирюк, а просто потому, что произнести несколько слов кряду или связать две мысли в одно предложение было для его мозгов слишком утомительно. Мальчик назвал собаку Фа — хотя ему больше нравились другие, более звучные и громкие имена, — только чтобы Крысолову легче было выговорить. Лишь когда Крысолов, чтобы язык совсем не окоченел, произносил коротенькую фразу, мальчик ему отвечал.

— Собака наша уже старая.

— Зато умная.

— Чутье потеряла.

— Ну нет. Она еще их находит.

Затем молчание восстанавливалось, и мягкий шелест снега по холму да вой ветра вторили потрескиванью очага.

На третье утро после святого Аберика Нини, выглянув из землянки, заметил вдали фигуру человека, который, горбясь, шел по Гумну в сторону моста.