Крысы в городе

В социалистической правоохранительной практике Рыжов разочаровался, едва познакомился с тем, как ее рассматривала теория. Нет, он разочаровался не в теории социализма, а именно в его практике. Он видел, как реальные житейские недостатки маскировались пропагандистской шумихой, истинная статистика искажалась в угоду догмам, а любая попытка добиться правды заглушалась громогласно, объявлялась ересью. Рыжов увидел это и не захотел играть в игру, правила которой требовали говорить не то, что видишь, а то, что желает видеть начальство.

На семинаре, который в академии вел профессор, генерал Огородников, Рыжов высказал свою точку зрения на проблемы преступности. Тезис профессора, утверждавшего, что преступления при социализме возникают под влиянием капиталистического окружения и пережитков прошлого в сознании людей, Рыжов попытался опровергнуть.

— Социализм даже в теории не предусматривает имущественного равенства, — сказал он с жаром. — А раз так, то почва для преступлений, для посягательств на чье-то имущество всегда остается. А разве не социализм породил такой вид правонарушений, как приписки в учете продукции?

Спор как спор, тем более возник он на семинаре, где люди должны мыслить и учиться самостоятельно шевелить мозгами. Но в тот же день выяснилось, что профессор не зря был ко всему генералом. Его слова надлежало воспринимать не как материал для дискуссий, а как непреложную истину марксизма, как указание сверху, которое должно немедленно становиться убеждением.

После занятий Рыжова вызвали в партком академии. Здесь его спор по вопросам теории расценили как провокационную выходку, идейную незрелость. Рыжов не покаялся, стал возражать, приводить свои доводы. Их не приняли. Закрутилось персональное дело.

На заседании парткома оказался представитель министерства. Он сидел в уголке и молча слушал. Но своему начальству скромный полковник с лисьей мордочкой представил дело так, что уже на третий день Рыжова пожелал вызвать на ковер сам министр.

На улице Огарева, № б, Рыжов появился за полчаса до назначенного срока. По широкой мраморной лестнице, устланной красной ковровой дорожкой, поднялся на этаж к министру, подошел к кабинету. Надменного вида хлыщ в полковничьей форме — помощник — приказал ему ждать. Сидеть в неприятном ожидании пришлось долго. В начальственный кабинет без очереди проходили генералы и важные люди в штатском, которым помощник почтительно кивал: «Вас ждут».,

Дошла очередь и до капитана Рыжова.

Министр, генерал армии Николай Щелоков, сидел за большим столом, вальяжно откинувшись на удобную спинку кресла. Слева от него стоял приставной столик, на котором громоздились телефонные аппараты.

У каждого смертного только два уха и один язык. Им не отличишься, даже если покажешь, что он у тебя длиной в двадцать сантиметров, как у двухгодовалого телка. А вот по количеству аппаратов на твоем служебном столе каждый может судить о том, насколько велико твое телефонное право.

Заиметь в кабинете пять телефонов обычному клерку не под силу. Значит, их число свидетельствует об истинном масштабе человека, который сидит за столом перед тобой. Что из того, что каждый в данный момент может говорить и слушать только с одной трубкой у уха? В учет берется не физическая возможность человека, а его фиксированное право говорить по всем этим аппаратам хоть по очереди, хоть одновременно.

Белый телефон с бронзовым гербом Советского Союза на диске — увеличенная пуговица с генеральского мундира — аппарат АТС-1. По нему можно говорить лично с Генеральным секретарем ЦК КПСС, Председателем Президиума Верховного Совета СССР товарищем Леонидом Ильичом Брежневым. Рядом другой, с виду такой же, аппарат, но на деле совсем не такой, хотя и белый, и с таким же гербом на диске. Он рангом пониже — это «кремлевка» АТС-2. Позвонит по нему кто-то важный, ему может ответить помощник министра и попросит немного подождать, прошептав почтительным шепотом:

— Николай Анисимович с Леонидом Ильичом по первому… Ничего подобного тогда не знал Рыжов, веривший в равенство и демократию, в хозяев страны и слуг народа, в возможность выдвинуться благодаря уму и таланту, а не в силу того, что твой тощий зад снизу подпирает и подталкивает вверх мохнатая лапа невидимого, но влиятельного благодетеля. И потому капитан стоял на ковровой дорожке, как ему повелевала стоять невидимая, но на деле крайне жесткая узда строевой субординации.

Министр разглядел Рыжова, выдержал паузу, позволявшую посетителю осознать разницу их положений, и махнул ему рукой, сделав движение не кистью к себе, а от себя, будто он отмахивался от назойливой мухи.

— Садитесь, капитан.

Рыжов, поняв жест по-своему, как отгораживающий, отодвинул стул, что стоял у самого дальнего края стола, и опустился на него неудобно, как на жердочку.

— Сядь поближе, — предложил министр. — Мне не в пинг-понг с тобой играть. — И демократически поинтересовался мнением капитана. — Верно?

Краснея шеей, заливаясь потом под мышками, Рыжов пересел поближе.