Крыжовенное варенье (СИ)

— Ага! Задумка такая. Юная Весна, ею облачилась графиня Сивере, возвращается на Землю, а пастухи, да пастушки ее приветствуют.

— А как уразуметь, что то не баба, а Весна?

— Так поют о том, — Татьяна расхохоталась. — Только я б все одно не поняла… Поют чаще не по-нашенскому. Андрейка, когда меня на балет водил, постоянно на ушко объяснения нашептывал, что мол, и как…

— Да, барин у нас умный! — Татьяна согласно кивнула.

Глафира перебросила косу с одного плеча на другое и, теребя конец, спросила:

— Так ты и сама видала, как люди по сцене скачут?

— Видала. Балет одного итальянца. Сейчас уж и не вспомню кого, не то Аджомини, не то Анжолини…

— Ну?

— Что «ну»? «Побежденный рассудок» назывался. — Татьяна явно красовалась. В Ораниенбауме ее почитали за темь, да и Осип всегда говорил: «У бабы волос долог, да ум короток». Глафира — первый человек, внимающий ее речам увлеченно. А когда тебя с разумением слушают, оказывается, так приятно! Татьяна горделиво задрала вверх массивный подбородок. — Тогда почитай всю верхушку Вольного экономического общества на премьеру созвали. Ну, Андрейка, само собой, меня прихватил.

— «Поврежденный рассудок»? О помешанных, что ль?

— Типун тебе на язык! Там одна персона, Миневра, якобы сама императрица. А ты — «о помешанных»…

Глафира принялась часто креститься:

— Прости, господи, душу грешную, да темную, душу непутевую!

— Не «поврежденный рассудок», а «побежденный»! Но ты отчасти права, о больных в пиесе и говорилось. Вообрази, раздвигается красный парчовый занавес, на сцене — декорации… Ну, такие украшения рисованные… Два дворца. Один аккуратный и красивый, другой — запущенный и полуразвалившийся. В первом живет Гений науки — Эскулап, лекарь по-нашему, во втором — Невежество с Суеверием. Посреди сцены, в рубище, с вымазанным сажей лицом — Химера, чудище. У ейных ног лежат, бездыханны, детишки, — женщина начала помогать рассказу жестами, повела рукой. — Справа тянется прекрасная галерея, — повела другой. — С горизонта надвигается темная туча. Бьет молния, вот те крест, как настоящая!

— Да, ну!

— Истинно! Я у Андрейки спрашивала, как такую ярую струю света сработали? Он улыбается, видать, располагает сведениями, но секрета не выдает.

— А я знаю, как гром можно сделать. Кочергой по жестянке в гулкой комнате дать, так, чтобы эхо раскатистое прошло…

— Ну, гром дело не хитрое. Ухо-то обмануть легче, нежели глаз.

Глафира согласно кивнула:

— А что дальше было?

— Ты не перебивай и услышишь.

— Не буду, не буду, Танечка, только рассказывай.

— Ну, вот. А дальше вышла Рутения.

— А это кто?

— Вот она-то как раз просто баба, как мы с тобой. Рутения боится за себя и за своего сына Альцинда. Вся трясется бедняжка, вдруг и их одолеет недуг?

— Какой недуг?

— Оспа, — во какой, она ж — Химера. Думаешь, детишки возле чудища запросто так оземь валятся? Всех косит беспощадная болезнь!

— Господи, спаси и помоги! — Глафира в очередной раз перекрестилась.

— Тут начинается главная схватка. Гений науки выступает супротив Невежества, — все тоже артисты. Гений науки побеждает, туча отплывает в сторону, — Татьяна двинула руками вправо. — Небо проясняется и из храма Эскулапа чрез дивную галерею является Минерва-императрица, в парчовом одеянии, — Татьяна расправила плечи и лебедем проплыла вокруг стола. — Во какая важная, — сжала правую ладонь в кулак, — А в руке у нее копье. Копьем она протыкает Химеру, — сделала выпад в сторону Глафиры, та аж шарахнулась. — Рушится замок Невежества, — перевернула табуретку. Глафира вжала голову в плечи. — Народ ликует, то бишь все пускаются в веселый пляс, — руки в боки и пошла вперевалочку. — На месте разрушенного дворца вознесся обелиск, на него, явившаяся из тумана, Слава вешает увитый лаврами медальон с изображением Екатерины II и надписью: «Героине, победившей опасность». А на пьедестале: «За спасение рода человеческого. 1768 года, 25 ноября». Публика встает и рукоплещет!

Татьяна, вошедши в азарт захлопала в ладоши, Глафира, вторя ей, тоже.

— За какое такое спасение обелиск? За то, что турецкую войну выиграла?

— Балда! Турецкая война тогда только началась. А императрицу прославляли за прививку от оспы!

— Какую такую прививку?

— Я ж тебе рассказывала! Запамятовала, что ль? Мне Андрейка все подробно изъяснял. На иглу, али острие какое, берется гной из оспенного нарыва и царапается место на теле здорового человека.

Девица сморщила носик:

— Фу! Так заболеет-то здоровый!

— Вот так большинство, порабощенное Невежеством, и мнит. А лекари просчитали, что болезнь пройдет стороной. Ну, если и занедужит кто, так совсем чуточку, как будто бы не взаправду.

— Отчего ж не взаправду?

Татьяна замялась:

— Не помню. Андрейка как-то мудрено про то говорил, вроде бы в гное не только болезнь содержится, но и та сила, что с ней борется, — вроде так.

— Ишь, ты!

— В Европах кто-то попробовал прививку и жив остался. А в Россее покудова убоялись. А тут епидемия…

— Епитимия? Батюшка кого наказал?

— Епидемия — это наказание не от батюшки, а от самого дьявола! Так по-ученому мор зовется, повальная смерть от болезни.

— А-а-а!