КС. Дневник одиночества

Папа сделался серьезным. Он строго на меня посмотрел и произнес слегка заплетающимся языком:

– Алена, твоя мама была достойна любви.

Меня снова умилило, что отец обращается ко мне по имени. За долгие годы я так отвыкла слышать «Алена» из его уст… Недаром говорят, что самый приятный звук для человека – его собственное имя!

Новоиспеченный вдовец налил себе водки и снова свершил ритуал «поминанья», но уже более задорно, чем в первый раз. Нос его побагровел, глаза заблестели. Иван Павлович одной рукой облокотился на стол, другой уперся в бок – он напоминал мультяшного волка, произносящего знаменитую фразу: «Щас спою!» Чтобы поминки не превратились в задорное распитие спиртных напитков с песнями и плясками, я решила умерить хмельное веселье папы и с грустью произнесла:

– Мне так жалко маму…

– А нас тебе не жалко? – спросил захмелевший вдовец.

Он произнес фразу со злостью, будто и не рыдал несколько часов назад над телом умершей жены.

– Папа, я хочу тебе задать один вопрос, – начала я осторожно.

– Задай.

– Вы меня любили в детстве?

– Конечно! – сказал папа, взмахнув огурцом.

– Я была желанным ребенком?

– Конечно.

Папа потер покрасневший нос, после чего посмотрел на меня с тоской, и глаза его наполнились слезами. «Эх, Майя», – выдохнул Иван Павлович и зарыдал. Он снова причитал о том, что не случилось. Его плаксивые вопли, возвещающие грустную историю о Майе, испортившей нам жизнь, начали раздражать.

– А что это за песня: Аленушка, Аленушка, Алена сероглазая… что-то там… не помню, – попыталась я переключить внимание усердно скорбящего родителя.

Он обмер и посмотрел на меня так, будто видел впервые. На его лице появилась улыбка, по-детски невинная.

– Это я пел для тебя, чтобы ты засыпала, – сказал папа радостно. – Ты была такая плаксивая, а я пел, и ты успокаивалась. Розовые щечки, губки бантиком.

Он хихикнул и затянул старую песню из моего далекого детства:

Аленушка, А ленушка, А лена сероглазая
Ты сказку мне, Аленушка, рассказывай, рассказывай.
Одним движением ресниц расскажет мне Алена
Про стаи перелетных птиц под небом побеленным.

Песнопения папы длились около часа. Он забывал текст, пытался восстановить его в памяти… затем начинал песнь заново… Пока папа блеял, я думала о матери. Меня мучил слайд-воспоминание: Майя, лежащая в гробу. Ее последняя односпальная постель, стоящая посреди пустого зала, застыла перед моими глазами. Погрузившись в свежие впечатления о мрачном прощании с пчелкой Майей, я и не заметила, как вдовый певец заснул прямо на стуле. «Напоминался, мой старичок», – думала я, разглядывая его седую голову. С трудом перетащив родителя на диван, я принялась убирать со стола.

Поздно вечером, когда папа снова стал адекватным, мы уселись на кухне пить чай с малиновым вареньем. Я ощущала себя маленькой девочкой и громко швыркала, а папа меня в шутку ругал. Мы смеялись и дурачились.

– Что будет дальше, папа? – спросила я, серьезно глядя на повеселевшего вдовца.

Папа задумался, но потом вышел из ступора и, хлебнув чаю, философски произнес:

– Как что? Жизнь, Аленка! Жизнь… Ну, расскажи, дочь как твои дела?

– В смысле? – растерялась я.

– Как ты живешь? Что вообще происходит в твоей жизни? Мы так давно не разговаривали.

Я обрадовалась этому вопросу. Действительно, в последнее время я была лишена возможности делиться своим сокровенным.

– Знаешь, папа, мне кажется, я влюбилась в отличного парня, – поделилась я заговорщически своей тайной.

– Это не тот, который гостил на нашем диване? – лукаво спросил папа.

Я раскраснелась, будто призрак голого Пети стоял за моей спиной.

– Нет. Не тот! – вскричала я. – Папа! Ты меня смутил.

– Разве вас, Алена Ивановна, можно смутить?

– Представь себе! Это было много лет назад!

– Я не про первого гостя. А про человека-невидимку, который появлялся в наше с мамой отсутствие. Я не раз собирал одежду по всей квартире, разбросанную, видимо, в порыве страсти.

Я не была готова разговаривать на столь интимные темы с родителем и, совсем смутившись, запустила в него кухонным полотенцем. Мы долго смеялись. Папа пытался выведать мои тайны, но я отшучивалась и переводила тему. Мы вспоминали мои детские годы, папа рассказывал о своих мальчишеских проделках. Беседа была душевной и приятной. Наконец я вернулась к разговору о моей сердечной тайне и поведала про самого прекрасного мужчину на земле – про Эдуарда.

– Что-то мне нехорошо. Пойду отдохну. Все будет замечательно дочь! – подытожил папа мои откровения.

– Если хочешь, ложись в моей комнате, – предложила я, содрогнувшись от мысли, что папа будет спать на кровати, где умерла его супруга.

– Да… Это было бы… А ты?

– А я лягу на легендарном диване в зале.

Зазвонил телефон, папа поспешно вышел с кухни, а я осталась мыть кружки, внимательно прислушиваясь к разговору.