Ксанкина бригантинка

— «С. 3.»? — встрепенулся Киселев.

— Лучше уж дежурство, — сказал Валерка, — чем опять замки!

— Вы вот небось не говорите, что такое ваше «С. 3.», — укоризненно сказал Саша и миниатюрными граблями принялся чистить в клетке своего питомца.

Атнер вопросительно посмотрел на Ксанку: что делать? Та кивнула на Валерия и Ванька: мол, надо и их спросить, согласны ли еще одному открыть свою тайну. И, поняв, что никто не возражает, Атнер объяснил, что такое «С. 3.».

Когда он все рассказал, Ксанка сказала Киселеву, который теперь стоял перед ними как на торжественной линейке:

— Мы тебя примем в свою бригаду, только если проболтаешься, натравлю всех девчонок — житья тебе не будет!

— Ну что мне, землю есть или кровью расписываться? — с досадой спросил Киселев, которому не по душе было такое недоверие.

— Ладно, поверим на слово, — снизошел Атнер. — Скажи только: «Если я выдам тайну «С. 3.», пусть меня покарает презрение товарищей!»

В этот момент в зверинец вошел и Ахмет.

Киселев, заметно бледнея, медленно повторил слова клятвы.

— Ну вот, как где увидишь замок, тащи его в нашу печку, там склад, — сказал Атнер.

— А поймаешь вора, оторви ему руку и тоже в печку! — в тон ему добавил Ахмет.

— Это, конечно, шутка, — пояснила Ксанка. — А вообще-то, как заметишь, что кто-то нечист на руку, сразу докладывай бригадиру, Атнер у нас за бригадира.

— В общем, у нас — как у дружинников, — популярно разъяснил Ванько. — Только те с замками не воюют. А мы за честность и доверие.

— Так у нас тут свой городок, откуда вору взяться? — сделал вывод Саша. — Я согласен, только вы от меня больше ничего не таите, а то мне скучно одному.

— Одному, конечно, жить на белом свете нельзя, — философски заметил Атнер. — Один, даже если сильный, пропадешь!

10. Молчать до конца

У Евгении Карповны до туберкулеза все же дело не дошло. Она переболела тяжелым плевритом. Но беда в одиночку не ходит. К одной болезни у нее добавилась другая, из-за которой ее не выпускали из больницы до самого марта. Валентина Андреевна два раза выкупала и снова сдавала путевку в санаторий. Наконец, перед самым женским днем ее выписали и прямо из больницы отправили на поезд. Провожать пошел весь интернат. Девочки вышили подушку, чтобы в поезде да и в санатории воспитательница спала на мягком и вспоминала их. А мальчишки несли большую банку сотового меда, заработанного у Ивана Антоновича, которому они сделали новые ульи да и вообще подружились на почве совместных поисков разорителя. Мед нес сам Атнер. Однако возле станции он стал подговаривать Ксанку, чтобы гостинец этот передала она.

— А сам почему? — удивилась Ксанка.

— Да я… — Атнер замялся.

— Ясно. Ты так ей насолил, что стыдно делать даже доброе.

Атнер молча согласился.

Висеныч, шедший рядом и слышавший все это, тихо заговорил:

— Так и с родными матерями бывало. Не слушаемся, злимся на них за каждое замечание, а случись беда, клянем себя, не знаем, чем и загладить свои грехи.

— Да мы ее не будем больше злить, — почувствовав на плече руку Висеныча, виновато пробубнил Атнер.

— Ну, ну…

Увидели Евгению Карповну ребята только на станции, когда с помощью директора и Валентины Андреевны она поднялась в тамбур вагона. Лицо у нее от болезни стало белое-пребелое и такое маленькое, что ребята с трудом ее узнали.

Девочки передали ей свой подарок и кучкой сбились возле тамбура. А она платком начала быстро-быстро вытирать вдруг покрасневшие глаза.

Атнер даже подумал: «Отчего это женщины так много плачут?» Но когда отнес ей прямо в купе свой подарок, завернутый в бумагу, а возвращаясь, посмотрел в печальные, совсем не строгие, а только очень большие глаза Евки, почувствовал, что и у него защекотало в носу, где-то под самыми глазами. Спрыгнул с подножки и спрятался за спиной Висеныча, который на недоуменный вопрос Евгении Карповны, где они сумели раздобыть в такую пору года сотовый мед, похвалился:

— А мы теперь шефствуем над пчеловодческой станцией. Сделали пять ульев и еще подбираем материал для новых.

Задержавшись в вагоне, Валентина Андреевна наедине заговорила с Евгенией Карповной о тех трудностях, с которыми приходилось встречаться каждый день. Особенно смущала ее методика подсчета баллов за добрые и плохие дела ребят.

— Ну подумайте, Евгения Карповна, что ставить за этого злосчастного барсука? — горячо говорила она. — Взбудоражили всю школу. За это, конечно, надо всему классу снизить целых десять баллов. А как подумаешь, из каких благородных побуждений они это сделали…

— Валентина Андреевна, — тихо и виновато заговорила Евгения Карповна. — Я за это время увидела наших ребят совсем с другой стороны, с какой раньше, кажется, совсем не видывала! Я пришла к твердому убеждению, что надо поглубже заглядывать в души детей, да и их пускать в свои. Ребята должны знать, чем мы живем и как живем. Вон как они все… войной пошли против моей болезни. А ведь я им — Евка! Злая, придирчивая, страшная Евка…

Валентина Андреевна виновато улыбнулась.

— Мне кажется, теперь уже они так о вас не думают.

Объявили отправление поезда, и они простились…

* * *